Машина и руль выдержали.

На следующий день утром край тучи растаял. Солнце блеснуло лучами, в которых было так много чистого серебра, и люди, встречая первый приветливый рассвет, выползали на палубу. Здесь царил беспорядок. Осколок мачты, подобно гигантскому рыбьему зубу, торчал посреди палубы. Леера во многих местах были погнуты, на стенках спардека налипла грязь. Двери в одном из коридоров под шканцами были снесены, и ржавые петли, с остатками дерева, торчали на виду. Не ожидая команды, матросы принялись за уборку судна. Казалось, они еще не верили в спасение, и в работе, в ударах топора и взмахах швабры и кисти искали подтверждения того, что буря миновала и настали дни, когда море больше не грозит гибелью судну и ясное небо сулит спокойный путь под жарким солнцем, под ночными кормчими звездами.

В полдень капитан вышел из своей каюты с секстантом. Он широко, по-морски расставил толстые ноги и начал ловить солнце. Проделав все необходимые вычисления, он буркнул собравшимся вокруг него:

— Двадцать два градуса и семь минут северной широты, двадцать семь градусов и девять минут западной долготы.

«Так, — соображал я. — Значит, мы чуть ли не в центре Атлантики. Это черт знает как далеко от Европы. Ведь это где-то за Мадейрой. Так. Дней пять — шесть пути до Гибралтара. Хватит ли угля?

Капитан отправился прокладывать курс корабля по карте, а я пошел к угольным ямам. За двенадцать дней бури мы сожгли очень много угля, несмотря на то, что поддерживали тихий ход — лишь бы держаться против волны. На глаз у нас оставалось угля еще дня на три. Сейчас же мы были в шести днях от Европы, в семи — восьми от Рио-де-Жанейро и Пара. Куда-то пойдет теперь «Св. Анна»?

Я вышел на палубу в момент, когда за кормой обозначилась широкая, кривая дорога.

«Поворачиваем, — подумал я.

Солнце стояло высоко, почти в зените, но все же не трудно было заметить, что мы идем на юг, может быть, на юго-восток.

Значит, — в Америку? Что-то будет?

События не заставили себя ждать.

Матросы, стоявшие на палубе, тоже смотрели на солнце, заслоняя глаза рукой и бросив на время топоры, швабры, брандспойты. Затем они стали собираться в группы и сначала шепотом, а потом и громче, обсуждали смысл поворота на юг. Все понимали, что идти надо на север, в какую-нибудь ближайшую европейскую гавань, чтобы чиниться, грузить уголь и идти в Марсель, где хозяева, где можно сообразить, что делать дальше.

Я прошел на ют.

Здесь было пустынно, но через несколько минут показался Кованько. Он быстро подошел ко мне, взял меня под руку и стал взволнованно говорить:

— Николай Львович, матросы возбуждены. Теперь подымается такая буча, что влетит и правому и виноватому. Буря помешала нам говорить с капитаном. Надо это сделать теперь. Надо заставить рыжего черта бросить свои фокусы и идти в Европу. Пойдем сейчас! — Он потащил меня к шканцам, не спрашивая даже ответа.

Я молча двинулся за ним.

Уже под спардеком, подходя к другому концу коридора, мы услышали густую ругань и гул матросских голосов.

Кованько распахнул дверь на бак, и перед нами встали несколько фигур с лицами, устремленными куда-то кверху, и с поднятыми в возбуждении руками.

Кованько выставил голову наружу, но сейчас же отпрянул назад.

— Кажется, опоздали мы с вами, Николай Львович, — сказал он не то с досадой, не то с иронией. — Полюбуйтесь!

Почему-то порог показался мне неприступным, неодолимым препятствием, и я только выставил голову наружу.

На палубе, у передней мачты, столпились матросы. Впереди стоял Андрей. Он что-то кричал наверх, туда, где на командном мостике должны были находиться капитан и несший вахту старший помощник. Я заметил, что здесь собрались почти все матросы и кочегары «Св. Анны». Задние напирали на передних, обнимая широкие плечи товарищей крепкими закорузлыми, потрескавшимися руками. Глаза смотрели в одну точку. Никто не курил. Это свидетельствовало о высшей степени возбуждения. Но вокруг Андрея сгрудилась только часть команды. Одинокие фигуры стояли в стороне, опершись на леера, другие сидели на скамейке под колоколом или на обтянутых брезентами выходах из трюмов.

Юнга Васильев, мальчишка лет шестнадцати, взобрался на ванты, продел ноги сквозь веревочные ступени и колыхался, как птица, высоко над палубой, в такт покачиванию корабля.

Вся эта толпа притихла, и только голос Андрея звенел в тишине на высоких нотах.

— Требуем повернуть корабль на север и сказать всем, куда идем! — Он обернулся к матросам, — Так я говорю, братва?

— Верно! — загремели голоса. — Дело! К черту Америку!

— Ну, а если я не поверну, так что будет? — раздался спокойный, насмешливый голос капитана.

— Сами повернем, вот что, — выпалил Андрей. — Тебя не спросим.

— Тебе по феске! — завопил кто-то сзади. — За борт!

— Дураки вы, вот что, — еще спокойнее заявил капитан. — Где север, где юг, не знаете, а туда же лезете кораблем управлять. Да вы и карту-то читать не умеете. Ну, да ладно, — переменил он вдруг тон и, словно бросив дурачиться, заговорил серьезно. — Кто вам сказал, что мы идем в Америку? Сюда нас занесла буря. А теперь нам нужно идти в порт Сан-Винцент на островах Зеленого Мыса, потому что угля не больше, как на три дня, а это ближайший к нам порт. Погрузим уголь и решим, куда идти дальше. В Марсель — так в Марсель. Но сейчас идти в Марсель не можем. До Гибралтара семь — восемь суток, а угля на три — четыре. Поняли?

Матросы молчали, видимо, смущенные.

— А вы уже и разорались, — продолжал капитан. — Ни уха ни рыла не понимаете, а туда же...

Теперь все матросы смотрели на Андрея, но он тоже был смущен объяснениями капитана.

— Если кто хочет, я на карте покажу, чтобы поняли, что на север идти не приходится. Идти надо туда, где уголь. Без угля — гибель. — Капитан уже явно глумился над командой.

— А грузы в Америку зачем брал? — спохватился вдруг Андрей.

— Какие грузы? Грузы все на Марсель. Там компания перегрузит на другие пароходы или пошлет в Америку «Святую Анну». Но тогда на ней пойдут только те, кто хочет. Кому не по вкусу будет путешествие, может убираться к черту. Сухопутных моряков нам не надо.

— Вот врет-то, вот врет! — прошипел мне на ухо) Кованько. — И не заикнется. Ах, прохвост патентованный!

— Все он врет, ребята, все заливает, а вы уши развесили, — кипятился Андрей.

— А что врет-то? Ты скажи, если ты такой умный. — По голосу я узнал Фомина.

— Да все врет, все, — продолжал горячиться Андрей. Он закусил теперь удила и сыпал ругательствами без смысла. Матросы в смущении молчали.

— Вот что, ребята! — пользуясь удобным моментом, закричал опять капитан. — Ведь вы за границей пропадете ни за понюшку табаку. С голоду подохнете. Я о вас же забочусь. А вас против меня этот большевик натравливает. Довольно! Хватит! — Голос его поднялся до высоких нот и задрожал. — Вы уже видели, как он вас обманывает. Он хочет повернуть судно в океан, в водяную пустыню. Но ведь на юге в трех — четырех днях пути — большой порт, угольная станция. Такая работа до добра не доведет, ребята! Все люди как люди, а этот прохвост так и норовит бучу на корабле устроить. Я его арестую, а в Марселе отдам под суд. Под суд! — закричал он, стуча кулаками. — И всех, кто станет его защищать, тоже под суд. Поняли? Кашин, сюда! — закричал он. — Двоих часовых! Арестовать Быстрова и — к прочим арестованным. — Голос его несколько спал. — И пусть утешают друг друга!

— Слушаю, господин капитан! — послышался откуда-то голос Кашина.

Матросы растерянно молчали. Андрей смотрел на братву и говорил вполголоса:

— Что же это, братцы? Как же так?

В толпе произошло движение.

— Стой, ни с места! — загремел опять капитан. — Теперь я шутки бросил. Кто двинется, пулю в лоб! Слышали? Лучше миром, ребята! — закричал он опять после паузы. — Суд разберет, кто в чем виноват.

— Ах, сукин сын! — на этот раз громко прокричал Кованько. — Не могу я, Николай Львович, не могу!