Зайцев поморщился:

- Глупо поступил Лобанов. Кому нужна его гибель? Какой от этого выигрыш?

- Он до конца выполнил свой долг, - отозвался Проскуров.

- Перед кем?

- Перед нами всеми!

- Ложь! Никакого долга не существует. Люди ничего не должны друг другу.

- Люди всю жизнь должны, - сказал Максимов, и все за столом утихли, прислушиваясь, Надюша даже подперла кулаком разрумянившуюся щеку. - Должны тем, кто их родил, кормил грудью, учил грамоте. Должны знакомым и незнакомым людям. И обязаны свято платить свои долги. Если они так делают - значит, живут честно, правильно, а если человек не платит долгов - значит, жизнь его ничтожная, дрянная. Никто о таком человеке не вспоминает, никому он не нужен…

Зайцев взял в руки графин и опять наполнил рюмки.

- Это скучно. Давайте лучше еще по маленькой.

- Нет, долги платить не скучно, комдив прав, - сказал Проскуров, понимающе переглядываясь с Максимовым. - И, воюя, погибая в море, мы тоже платим долг Родине и народу.

Зайцев видел, что не так-то просто уйти от острого разговора, но не терял надежды, что ему удастся поставить точку последним. Вот где представляется случай блеснуть своей эрудицией.

- Я сам никогда не был ханжой и терпеть не могу громких фраз, - произнес он и будто рукой снял с себя опьянение. - Пора понять, мы живем в двадцатом веке Лозунг нашего века - практицизм. Возьмите, например кораблестроение. Мы не строим кораблей со снастями и рангоутом, а строим с дизелями и паровыми турбинами. Вы думаете, потому, что паруса - это некрасиво? Ничего подобного! Сегодня в кораблестроении все подчинено целесообразности. На современном корабле нет ни одного прибора, ни одной вещи, не имеющей строго практического значения.

Зайцев все-таки привлек к себе внимание. Максимов выслушал его, кивнул:

- Хорошо. Предположим, ты прав, говоря о кораблестроении. А как же быть с человеческими отношениями? Разве там тоже самое главное - пресловутый практицизм?

- Человеческие отношения служат делу так же, как служим мы сами.

- А дружба? А любовь? - послышались голоса.

- Любовь и дружба создают хорошее настроение - и в том их практический смысл.

Поднялся шум, и из этого шума выделился обращенный ко всем присутствующим страстный и негодующий голос Надюши:

- Неужели вы, товарищи, верите в возможность устроить жизнь по такой нехитрой схеме? Разве можно все разложить по полочкам даже в наш, как вы выразились, век практицизма? Неужели вы все так думаете?!

- Нет, не все, - успокоил ее Максимов. - Пока так думает один товарищ Зайцев. Он заблуждается, притом не первый раз.

Зайцев усмехнулся.

- Интересно!… Когда же я еще заблуждался? Будь добр, напомни.

- Я думаю, ты помнишь не хуже меня. Красивый вид имели бы мы в первые дни войны, не будь весь наш флот, каждый корабль, каждая боевая часть в состоянии постоянной готовности! Кормушенко и кое-кто с ним хотели опорочить нас, представить все, что мы предлагали, детской забавой, а война показала, что мы были правы. Немцы не застали нас врасплох. Для них флот сразу оказался орешком не по зубам.

Зайцев неловко ерзал на стуле.

- Знаешь что, товарищ комдив, не вали с больной головы на здоровую. Имей в виду: у Кормушенко было одно мнение, у меня - другое.

- Не знаю, не знаю, - упрямо повторил Максимов, - под выводами инспекции я видел две подписи: твою и Кормушенко.

Чтобы положить конец словесной перепалке, он хлопнул в ладони и объявил:

- Следующий номер нашей программы - танцы. У нас одна дама. Спешите занять очередь.

Кто- то крикнул:

- Комдиву вне очереди!

- Принимаю ваше предложение к сведению и руководству, - пошутил Максимов, завел патефон и пригласил Надежду Анатольевну.

Зайцев сидел в углу насупившись, положив руки на колени, разглядывая две ровные каемки накрахмаленных манжет, заметно выделявшихся из-под рукавов его черной тужурки. Потом, сделав усилие, поднялся, вышел в переднюю, надел шинель и ушел, ни с кем не попрощавшись.

Максимов возвращался поздно. Луна бледно-голубым светом заливала дорогу, морозец сковывал осеннюю грязь, и ноги скользили по лужам, затянутым твердой ледяной коркой. Перед глазами крутились снежинки. В такую чудесную ночь хотелось побродить с Анной. Ведь у них мог быть такой же семейный праздник. Он шел по тихим улицам, время от времени останавливался, стряхивал с шинели снег. В его памяти встал тот самый день, когда оглашались выводы инспекции. Каких только грехов не приписывали Максимову: он и «подменял боевую подготовку внешними эффектами», и «распространял клеветнические слухи о неизбежности войны с Германией», и не донес по строевой линии о «коллективной пьянке, имевшей место на корабле». Во многих местах этого «документа» были ссылки на Трофимова. Он «вскрыл». Он «доложил». Он «может подтвердить»…

Максимов пытался спорить, что-то доказывать. Бесполезно! Он ждал, что поднимется Зайцев и скажет свое слово. Никакой поддержки и защиты Максимов не хотел. Ждал, что тот скажет правду, и только правду. Но Зайцев стыдливо опустил голову. А через несколько дней Максимов увидел под выводами комиссии его подпись и все понял.

В беде с ним остался один человек - Анна. Он никогда не забудет той минуты, когда после сдачи дел на корабле переступил порог своего дома и по его удрученному виду она все сразу поняла, бросилась ему на шею. Целую ночь они просидели на диване и, кажется, впервые так много и так искренне говорили обо всем, что вихрем ворвалось в их жизнь.

В самые тяжкие дни Анна была рядом. А сегодня она в неизвестности, и он ничем не может ей помочь. Эта мысль последнее время не выходила из головы, заставляя страдать, мучиться.

Он опять подумал о Зайцеве. Практицизм! Неужели это и есть девиз нашего века? И дружба, и любовь - все должно быть подчинено каким-то выгодам? Может быть, за три года он отстал от жизни или люди стали другими? Во всяком случае, мысли, услышанные им от Зайцева, не укладываются в сознании. Так мыслить - значит опошлять самое прекрасное, что есть у людей. Нет, с этим согласиться нельзя, оно противно его натуре, никогда он подобным образом не рассуждал. Да разве мог он с практической точки зрения рассматривать свои отношения с Анной? Разве можно забыть ее, поскольку она где-то в оккупации? И неизвестно, жива ли… И связать свою жизнь с другой женщиной?! Нет, ни в коем случае! Разлука любовь бережет.

Спускаясь по лестнице, Максимов поймал себя на мысли, что считает ступеньки. Вот уж действительно подходящее занятие! Он вышел на улицу. В этот полуденный час чуть-чуть, на короткое время, пробивался рассвет, чтобы снова уступить место томительной полярной ночи. Сейчас Максимов вернется и прикажет командирам кораблей явиться на инструктаж. И опять встреча с Зайцевым. Было бы счастьем никогда с ним не видеться!. Но что поделаешь…

3

Максимова разбудил телефонный звонок. Он снял трубку и услышал голос начальника штаба охраны-водного района.

- Почиваете? Рассказывали мне о вашей вчерашней дуэли с Зайцевым. Молодец, поставил его на место.

«Уже знает! Что значит большая деревня. Вечером чихнешь - наутро все известно».

- Да, поцапались малость, - сухо ответил Максимов. - Чем обязан вашему звонку?

- Штаб флота назначил вам двухчасовую готовность, Прошу прибыть ко мне за заданием.

- Когда прикажете?

- Сейчас.

Начштаба, должно быть, понял, что Максимову не хотелось говорить о вчерашней перепалке, и при встрече в своем служебном кабинете больше к этой теме не возвращался. Он откинул белую шелковую занавеску, закрывавшую карту. Острие коротенькой деревянной указки заскользило по синеве карты, остановилось в проливе между двумя островами. Начштаба, по привычке приглаживая редкие волосы вокруг плеши, подробно и неторопливо объяснил правительственное задание: провести суда с зимовщиками и их семьями, возвращающимися из Арктики на Большую землю.