В ушах Виктора застыл странный режущий сознание гул. Он был таким громким, что каждая мысль буквально плавилась от его не утихающего пагубного воздействия. В нос проникали различные запахи, острые и неприятные до мурашек, наиболее сильно ощущался горький аромат гари и еще не успевшей осесть после взрыва снаряда пыли.

Шел первый месяц 1917 года. Успело выпасть довольно много снега, но некая сила растопила его, покрыв все вокруг талыми дурно пахнущими водами.

Пытаясь прийти в себя, юноша почувствовал какую-то тяжесть на своем теле, холодную и слегка мокрую. Когда к его телу начала стремительно возвращаться чувствительность, он ощутил пальцами прикосновение земли и расплавленного снега. Начиная шевелить всеми частями тела, Виктору все же удалось освободиться от покрывшей его небольшим слоем почвы, и наконец-то осмотреться, вдыхая неприятный на вкус зимний воздух, в котором ощущался аромат смерти.

Повсюду лежали разорванные на части тела, залившие промерзшую насквозь землю запекшейся кровью, которая была отчетливо видна на успевшем выпасть за ночь снеге. С трудом справляясь с ужасом от увиденного, Виктор попытался подняться на ноги, но те так окоченели, что его тело вновь оказалось в воронке от снаряда, болезненно приземлившись на спину. Ему пришлось сделать несколько попыток, чтобы наконец-то заставить себя устойчиво стоять и больше не падать в глубокую яму, откуда выбраться невероятно трудно.

Над этим тихим бескрайним местом застыла серая дымка, в которой беспорядочно летали невесомые капли, пытавшиеся создать что-то похожее на дождь. Это напоминало слезы тысячи умерших, чьи тела покоились на земле до самого горизонта, погрузившись в вечный спокойный сон. Воздух был значительно холоднее, чем ночью, будто температура случайно перепутала время и остановилась не на той отметке. Но это уже было не важно. Все потеряло смысл.

В мирное время его знали обычным работящим юношей. В тот период, когда снаряды не разрывали его уши своим смертельным свистом, он часто пропадал в своей обувной мастерской, где за час мог из полуразвалившихся сапог создать новорожденную сверкающую в лучах солнца обувь. Из окна мастерской он каждое утро видел комнату Татьяны, девушки, живущей в доме напротив. Она бывала в его мастерской лишь однажды, но ему хватило лишь взгляда на нее, чтобы влюбиться в эту девушку до безумия, но какое-то неприятное ощущение, разносившееся по всему телу, не позволяло ему заговорить с ней вновь, выразить свои чувства. Ему оставалось только наблюдать за Татьяной каждое утро, смотреть, как она расчесывает длинные рыжие волосы, любуется на себя в зеркале, надевает обтягивающее белое платье, подчеркивающее все достоинства стройной фигуры. Даже издалека Виктор чувствовал ее дыхание, тепло тела, представлял, как трогает своими огрубевшими пальцами ее нежную ключицу, опускаясь все ниже и ниже…

В следующем месяце ему должно исполниться двадцать, но, к сожалению, до этого дня ему не суждено дожить, что очень огорчало юношу. Но его пугал другой факт: он с ужасом понимал, что больше не сможет увидеть Татьяну, ту девушку, окно которой находилось напротив его неприметной обувной мастерской. Ее образ настолько сильно проник в голову, что Виктор больше не мог ни о чем думать, только о ней.

Он шел на войну и был готов сделать все для страны, но не смог… Сейчас заслуги зачеркнуты, его ждет расстрел и улыбающаяся ехидной улыбкой смерть. Юноше всегда было интересно, как именно он умрет, но ни одна мысль не совпала с настоящим. Виктора, как и всех остальных, осудили за самострел. Он помнил, что не стрелял в себя, знал это точно. Поддавшись под влияние выпивших друзей, он совершил непростительную глупость, и теперь не мог осознать, что же случилось с ним на самом деле.

Этой ночью его и остальных осужденных, кто провинился так же, как и он, выбросили по приказу командования за колючую проволоку, где им пришлось оказаться под открытым огнем со стороны противника. Юноша не знал, что случилось с остальными, он помнил лишь громкий шум и выстрел, больше ничего.

Виктор стал пленником тишины. Она была мертвой, и он чувствовал ее ужасный облик каждой клеточкой тела. Страх, разрывающий сознание, был готов с криком вырваться наружу, но Виктор тщательно сдерживал его пыл, не давая тому даже шелохнуться.

Над ним зависло блеклое и пустынное небо. Зима постепенно начала возвращаться, и дождь медленно переходил в мокрый снег, неприятно щекочущий онемевшую кожу на изнеможенном лице. Всё стремительно покрывалось белым покрывалом, скрывая следы крови, раны некогда цветущей земли и мертвые бесчисленные тела, лежавшие рядом с брошенным оружием и ящиками с боеприпасами.

Виктор уже плохо помнил своих родителей. Родился он в семье русских эмигрантов, которые еще в конце девяностых годов перебрались в Англию, надеясь найти там лучшую жизнь. Они чувствовали, что в их стране скоро все изменится, и боялись застать эти перемены. О своей родине и об их жизни там его мать ни разу не рассказывала, видимо, те события действительно оставили глубокую рану в ее сердце. Отец умер еще задолго до начала войны, а мать покинула этот мир пару лет назад, оставив сына совершенно одинокого в суровом мире. От родителей у него не осталось ничего, лишь одна единственная выцветшая фотография, которую он хранил в серебряном кулоне, висевшем на груди.

Он был красив, как ангел, и нравился многим женщинам. Природа наградила Виктора тонкой талией, крепкими мускулами и загадочными глазами, в которых было практически невозможно угадать какие-либо мысли — они выражали лишь безразличие и пугающее спокойствие. На его щеках красовались две ямочки, а его очерченный русский нос подчеркивал мужественное приятное лицо.

Стальной цветок, такую кличку ему дали товарищи за его некогда непоколебимый характер и отвагу, пробыл на фронте два года и успел убить уже больше тридцати солдат противника, не моргнув даже глазом, но последнее убийство заставило его опустить оружие. Он больше не мог воевать; его стальное спокойствие покачнулось, когда под его прицел попал семнадцатилетний мальчик, дрожащими руками наводящий на Виктора неподъемное для него ружье. Стальной цветок совершил выстрел и попал пареньку прямо в голову, после чего почувствовал горькую желчь во рту, отравляющую его рассудок.

Сейчас эти события из прошлого напоминали туман, в котором все медленно растворялось, словно в едкой кислоте. Теперь он думает лишь о том, чтобы уснуть мертвым сном, и верит, что это случится с минуты на минуту.

Несмотря на свое громкое прозвище, он боялся смерти, боялся ветра, который каждый день с резкой болью резал уши, предвещая возможную газовую атаку со стороны врага, боялся ракет, разрывающих сознание своим хлопком среди ночи. Боялся даже самого себя, своего импульсивного страха, который так отчаянно пытался контролировать, заставляя всех поверить в его несуществующее бесстрашие; боялся своего ружья, мины, способной отнять жизнь у целого отделения, боялся затопленных водой траншей, земли, где его похоронят. Но этот страх он прятал внутри себя, не выпуская наружу.

Где-то позади раздались едва уловимые крики солдат, которые явно направлялись в эту сторону. Виктор быстро осознал, что ему нельзя попадаться кому-то на глаза, никто не должен знать, что ему удалось выжить. Среди руин он быстро отыскал засыпанный землей подвал бывшего дома и, недолго думая, нырнул в его непроглядную тьму, вновь оказавшись во мгле, ощущая запах смерти более отчетливо. Чтобы не ослепнуть от отсутствия света, Виктор решил оставить небольшую щель, подперев дверцу, ведущую в подвал, небольшим камешком. Затем, спустившись по хлипкой деревянной лестнице вниз, затаился в темном углу, с застывшим сердцем прислушиваясь к звукам наверху. Сейчас он не мог ни о чем думать, в его голове было совершенно пусто. Виктор не ощущал себя живым, ему казалось, что его жизнь растворилась еще в той ночи, а сейчас он просто существует, ожидая неизвестно чего.