— Илья Кузьмич, — обратился Севидов к подполковнику Батюнину, — думается, в общих чертах обстановка ясна. Надо занимать внешний оборонительный обвод. Произведешь рекогносцировку. Возьми представителей от полков. На старых позициях оставь по взводу от батальона для имитации обороны. Старший лейтенант Рокотов, — обратился он к Степану, — останьтесь здесь. Но до рассвета и остальные взводы отведите на новые рубежи.

…Степану не хотелось идти в блиндаж. Здесь, на пригорке, покрытом редкой колючей травой, было прохладно. Легкий ветерок нес по степи сладковатый запах созревшей пшеницы, робко шевелил волосы. Рядом с Рокотовым, распластавшись, лежал Петро Рябченко. Время от времени он приподнимался, поглядывал в сторону командира и тихим голосом предлагал:

— Мабуть, в блиндаж, товарищ старший лейтенант? Пуля ж дура. Чвыркнет — и баста.

— Иди, Петро, отдыхай, — не двигаясь, ответил Степан. — Я подышу. Воздух-то донской, родной.

— Цэ так, воздух гарный, — вздыхая, соглашался Рябченко. — У нас на Северском Донце тэж гарный воздух, медом пахнет, бо вокруг нашей Котляривки дюже много садов. Скрозь сады. Вы ж бачилы.

— Бачил, Петро, бачил. Только не медом пахли ваши котляревские сады, а порохом.

— Цэ так. Зараз вся земля порохом пахнет. А шо, товарищ старший лейтенант, хиба правда, шо у вас сынишка в Ростове?

— Не знаю, Петро. Думаю, что успели эвакуироваться. Нельзя им оставаться под немцами.

— Цэ так, — вздохнул Рябченко. — А моя маты осталась в Котляривки. Куда ей эвакур… Цэ, як воно… Эвакру… — Рябченко сплюнул, так и не сумев выговорить незнакомое для него слово. — Та куды ж ей тикать? Стара та больна. — Рябченко привстал на траве, сорвал сухую былинку, долго жевал ее. — Маты, мабуть, не тронут хрицы. Шо вона… Ось Марийка…

— Жена?

— Та ни.

— Невеста?

— Як вам сказать? Дивчина. Гарна дивчина. Тики чудна якась.

— Что ж в ней чудного?

— Та-а… — Рябченко улыбнулся, видимо вспомнив что-то приятное. — Мы ж с ней в одной бригаде… Раз вышло так, шо заночевали в поле. В копне сховались от дождя. Гм… — смущенно крутнул головой Рябченко. — Вона каже: «Поцелуй меня, Петро». А я, дурень…

— И не поцеловал? — улыбнулся Степан.

— Ни… Мабуть, не Марийка, а я чудной, га, товарищ старший лейтенант? — Не дождавшись ответа, Рябченко тихо, с печалью проговорил скорее самому себе: — Та хиба ж я знал, як воно…

— Ничего, Петро, поцелуешь еще свою Марийку.

— Та зараз бы… — многозначительно произнес Рябченко. — Тики ж колы б двигались мы до Котляривки, а то все тикаем, тикаем. Хиба ж и Ростов не удержим, га?

— Будем держаться, Петро.

— Цэ так… А ось хриц зараз шарахнет, попрет, а дэ подмога?.. Як бы подмога…

Степан Рокотов не ответил. Откуда он мог знать, будет ли помощь защитникам Ростова.

В одном Степан был уверен: до рассвета немцы не начнут. Он успел уже изучить их повадки, их педантичность. И было досадно и обидно терпеть эту нахальную педантичность. Упоенные своими победами, фашисты привыкли навязывать свой распорядок, свою программу ведения войны, начиная от крупных операции до обыкновенного ротного боя. И хотя прошлой осенью под Ростовом, Москвой и Тихвином советские войска основательно их потрепали, немцы все еще не оставляли своей педантичности, надеясь на превосходство в силах. Вот и теперь всем ясно, от командующего фронтом до солдата, — на рассвете начнется бой. И всем понятно, что занятый оборонительный рубеж — это временное укрытие. Немцы не остановятся перед нашими траншеями, будут рваться в Ростов.

За год войны Степан Рокотов провел не одну такую ночь перед боем. Но эта ночь особенная. Конечно, чувство близкого боя одинаково и там, под Перемышлем, и под Прилуками, и у каневских переправ, и у мирного украинского села с воинственным названием Войновка. Конечно, там везде была для каждого солдата, и для Степана Рокотова, родная советская земля, и перед боем за каждую деревеньку, за каждую высотку, за каждый ручей было огромное желание остановить немца, отбросить его и погнать дальше на запад.

Но теперь к знакомому чувству всех прошлых предбоевых ночей эта ночь прибавила Степану чувство страха. Нет, не того страха, который испытал он на реке Сан, когда услышал не учебные взрывы в лесочке, где располагался их эскадрон, когда стрелял он не по фанерным мишеням и в него стреляли не холостыми патронами. И не того страха, когда на окраине Григоро-Бригадировки он с небольшой группой своих бойцов остался в траншее, отрезанной немецкими танками. Тот страх он сумел побороть. Сейчас он испытывал страх особый: ведь завтра на рассвете смерть может быть рядом с жизнью его сына, жизнью Дарьи Михайловны, жизнью родного Ростова.

Вот он за спиной, Ростов, притихший, настороженный. В непроницаемой темени не видно очертаний домов и заводских труб. Странно: в небе — лишь половина лупы. Луна пополам перерезана земной тенью, ровно пополам. Этот золотистый полудиск, похожий на пресс-папье, висит в черном, беззвездном небе и совсем не освещает землю. Прежде не знал Степан, что может быть вот так: луна, а звезд нет, луна, а темень. Но он и в этой темени мог различить и очертания родного города, и овраги слева у Султан-Салы, заросшие терном. Ягоды еще не созрели. Они ходили собирать его позднее, в конце августа. Особенно крупный терн рос на круче у излучины Каменки. Как раз туда сейчас медленно опускается луна.

Странно: глядя на луну, застывшую высоко в небе, ее движение не замечаешь. А вот сейчас, когда она спустилась к горизонту и зацепилась своим ободом за дальние деревья на Бурмистровом холме, видно, как движется полудиск. Теперь луна чуть опрокинулась и стала похожа на золотистую ладью. Вот проплыла мимо группки тополей. Их там семь. А сейчас к самой вершине подплывает, вот уперлась в акации, а дальше пойдут жерделы и алыча.

Вчера под этим холмом артиллеристы капитана Боброва подбили пятнадцать немецких танков. Почти все артиллеристы погибли. Погиб и комиссар дивизии полковой комиссар Полозков. Сейчас на холме немцы. И над ними плывет такая же луна, как над Степаном… Лишь изредка вспыхивают в небе ракеты, распускают короткие разноцветные шлейфы и с нашей и с немецкой стороны, словно противники салютуют друг другу. Нет, Степан не заблудился бы в этой темени. Сейчас с пригорка он пошел бы влево, к Змиевской балке. Проселочная тропа вывела бы его к железнодорожному переезду. За переездом — зоопарк, а дальше начинается город. Там в переулке Володарского с Дарьей Михайловной сын Ванюшка. Застала ли их Ольга? Ее санитарный поезд пошел через Ростов. Если застала, то где они теперь? Возможно, увезла их Ольга в Сухуми. А может быть, Дарья Михайловна эвакуировалась еще раньше?..

Луна золотой ладьей проплыла над гребнем Бурмистрова холма. Немцы не знают, что холм, на котором они оборудовали наблюдательный пункт командира дивизии генерала Хофера, называется Бурмистровым. На их картах он обозначен как высота 416.

Генерал Хофер, стоя в траншее перед блиндажом, посмотрел на светящийся циферблат часов — 2 часа 30 минут. Через полтора часа атака. Кажется, сделано все. Наступление не должно захлебнуться. Вопрос лишь в том, кто первым ворвется в Ростов. Севернее приготовилась к броску 13-я дивизия Трауготта Герра. Этот пруссак может обойти. Но уж кого более всего надо опасаться, так выскочки Штайнера. Его захваленные «Викинги» стоят рядом. Конечно, в любом случае после взятия Ростова в сводке вермахта будет стоять фамилия Генриха Хофера. Но, нечего греха таить, гораздо приятнее, когда вся Германия будет читать: «Первыми ворвались в Ростов и открыли ворота Кавказа герои генерала Хофера».

Стоящий рядом с генералом его адъютант капитан Ганс Штауфендорф словно подслушал мысли своего шефа.

— Хорошо бы первыми ворваться в Ростов, — тихо проговорил он и умолк, застыв, как изваяние.

Ганс вообще имел ценное для адъютанта качество — читать мысли начальства. Генералу нравилось, когда Ганс угадывал мысли других, но он не любил, когда адъютант прочитывал мысли его собственные. Генерал Хофер вообще недолюбливал адъютантов, хотя сам в четырнадцатом году начинал службу в кайзеровской армии адъютантом. Возможно, потому и недолюбливал, что хорошо знал адъютантскую службу, которая невольно делала их ловкачами и канальями. Правда, справедливости ради, надо отметить — о Гансе Штауфендорфе этого не скажешь. Исполнительный, храбрый. А главное — тяготится своей адъютантской службой. Уже несколько раз просился в полк. Офицер подготовленный, мог бы командовать батальоном. Но генерал Хофер не отпускал его от себя — дал слово отцу Ганса, Эрвину, другу по совместной службе в рейхсвере. К тому же Эрвин фон Штауфендорф теперь большая шишка. Хотя и сменил военную службу на хозяйственную, но уже давно добился гораздо большего, чем он, генерал Хофер. Назначение его на должность командира «нефтяной» бригады на Кавказе было встречено командованием ВВС с одобрением. За спиной Эрвина Арно Шикеданц, да и сам Геринг. Кто знает, как сложится дальше судьба. Все же старый друг — пригодится. Да и этот его старший сынок, Рудольф Штауфендорф, трясется над младшим братиком, как курица-наседка. Штауфендорфы в общем-то сумели каждый себе теплое местечко выбрать — и слава, и нажива, и безопасность.