— У тебя, Хохляндия, одни пакости на уме.

— А что, скажешь, не передавал ей вещмешок?

— Ну, передал, у тебя не спросился…

— Во — видали?

— Че «видали», че ты буровишь. Не соль то была, а шмотки, немцем награбленные. Захватил, чтоб лесничихе передать. А комиссар говорит — отдай ей, у нее трое детей мал мала меньше. И сироты уже. На мужа она похоронку еще в августе получила.

Помолчали. Начали поочередно свертывать цигарки из кисета, пущенного по кругу Зюзиным.

— Э, а кисетик-то у Ивана новый, — разряжая неловкое молчание, проговорил Хохлов. — Все ж таки не у той, так у другой молодицы разжился. Глянь-ка, вышито «Дорогому бойцу Красной Армии». Во, дорогому, а не абы как. Не таись, Ваня, выдай на-гора, кто подарил. Ты у нас парень представительный, ни одна девка не устоит…

— Во балаболка, — беззлобно проговорил Зюзин, вставая. — А ну-ка остынь.

Он подхватил Хохлова за ремень, легко перевернул вверх ногами и сунул головой в сугроб.

От взрыва хохота таившаяся в густых ветвях сосны белка опрометью метнулась на соседнее дерево, но, видать, от страха не рассчитала прыжок и плюхнулась в снег рядом с Хохловым. Смех грянул с новой силой.

Весело было и в группе подрывников, к которой подошел комиссар, сопровождаемый старшиной Кожевниковым.

Нелегок ратный труд каждого солдата на войне. Но он значительно тяжелее и опаснее у саперов. Говорят, что они ошибаются в жизни лишь один раз. Да и в обычной обстановке им, как правило, труднее, чем другим. Вот и сейчас они не только находятся на самых горячих точках, но и на марше кроме обычного вооружения и снаряжения несут на себе солидный запас взрывчатки.

— Как самочувствие? — спросил Огнивцев. — Небось устали с грузом-то?

— Ну что вы, товарищ комиссар. Силенка у нас еще есть, — ответил один из подрывников. — Мне раз пришлось тащить на горбу «языка». Пудов восемь немец попался, и то ничего, километров пять тащил.

— Это тебе тренировка, — смешливо поддел его Кожевников. — После войны женишься, будешь жену на руках носить.

— Так то смотря какую, товарищ старшина. Иную поднимешь — на век закаешься…

— Что, был такой случай?

— Было дело, — на полном серьезе заговорил боец, насупив брови, из-под которых неистребимым юмором светились его лукавые карие глаза. — Встречался я до войны с одной. И на личико красива, и все у нее на месте, как полагается. Только полна очень. Ну я себе думаю, как до любви дойдет — ты у меня живо до кондиции похудеешь…

— Чувствовал, значит, в себе силенку, — подначил кто-то.

— А то как же. Я ж не такой, как ты, плюгавый… Так вот. Шли мы как-то с ней с гулянки, в соседней деревне были, а в распадке ручей разлился. Ну, она и попроси меня: «Мишенька, перенеси. У меня туфли новые и чулки фильдеперсовые. За труды поцелую». Мне бы чудаку отказаться — уж больно грузна. Ан нет. На вознаграждение польстился. Подхватил на руки, ступил три шага, а далее нет духу. А тут еще она ухватилась за шею, не продыхнуть. «Брось! — хриплю. — Брось обнимать, не то свалимся». А она в ответ: «Падай, Мишаня, падай, милый. Зато будешь знать, как я тебя люблю».

— Ну, и?..

— Вот те и «ну»! Поноси такую кралю! Мало того, что простыл после купания в том клятом ручье, так, видать, еще и становую жилу перетрудил. Неделю потом бабка меня сурчиным жиром натирала. Еле отошел…

— А как же любовь?

— Как, как! Смыло ее в том ручье начисто…

Слушая побасенки бойцов, комиссар улыбался, радовался их хорошему настроению. Значит, не очень устали. Значит, крепок их дух.

Пока отдыхали, ветер утих, прекратился снегопад. Впервые за много дней выглянуло солнце, но мороз, кажется, даже стал крепче.

Отряд двинулся дальше. Шли быстро. И время поджимало, и стужа торопила. Несмотря на скорость передвижения, строго соблюдали маскировку, вели активную разведку, зная, что противник наверняка разыскивает отряд.

В лесу снег был рыхл и намело его вдоль лесных опушек порядочно. То и дело из-под него, шумно шлепая крыльями, вырывались тетерева и куропатки. Где-то рядом щебетали синички, клесты, усердно стучали по сухим соснам дятлы. Часто попадались лисьи следы, но почему-то не было видно ни одного заячьего.

— Что бы это значило? Неужели в этом лесу нет зайцев? — спросил комиссар шедшего вслед за ним разведчика.

— Зайцев тут немало. Но в такую погоду беляк лежит, не шелохнется, — ответил тот. — Мягкий, глубокий снег для него — беда, а еще хуже мокрый. Неделю будет лежать, не вскочит, оберегая тайну следа. А лиса, наоборот, любит шастать в такую погоду, авось что-нибудь и перепадет. Заяц, если и выскочит, то обязательно будет петлять, чтобы скрыть след. А лиса, хотя о ней и говорят, что она хитрая, но след свой прятать не умеет.

— Откуда у вас такие познания?

— Я же охотник. Вырос в тайге на Печоре. С мальчишеского возраста промышлял вместе с отцом дичь.

— Ну и какой же вывод вытекает из вашего рассказа о поведении лисицы и зайца в такую погоду? — спросил Огнивцев.

— А вывод такой — мы идем, как та лиса, оставляя след. А ведь по глубине лыжни можно определить, много ли народу прошло.

— Но что же с лыжней делать? Не отсиживаться же нам, как зайцам.

— Отсиживаться, конечно, нельзя, я понимаю. Не затем пришли, — сказал солдат, — а вот предложеньице у меня на этот счет имеется.

— Какое же?

— Надо бы для нашего замыкающего срубить макушку пушистой елки, привязать к его поясу и глубокая лыжня сзади него почти наполовину будет засыпана снегом. Попробуй разберись, сколько человек прошло…

Огнивцев сразу оценил дельное предложение и одобрительно сказал:

— Верно говоришь. Так и сделаем. Что ж ты раньше-то молчал?

Комиссар остановился, подождал замыкающего лыжника, вручил бойцу срубленную по его приказу пышную верхушку молодой сосенки и распорядился, чтобы почаще сменяли тех, кто будет заметать след.

После полудня отряд прибыл в назначенный район. Это был большой лесной массив, раскинувшийся на многие километры севернее железной и шоссейной дорог Москва — Волоколамск. Местами стояли девственные леса, не знавшие топора. Только две шоссейные дороги Клин — Новопетровское и Высоковск — Лотошино пересекали его, да узкие лесные дороги и просеки пролегали между деревушками. В осеннюю и весеннюю распутицу они были труднопроходимы, а зимой только санные пути служили для сообщения между ними. Западнее Высоковска находились почти незамерзающие болота, через которые протекала река Лама.

Новый район был практически неуязвим для немецкой пехоты на автомобилях. Исключалось применение и другой военной техники, кроме самолетов, которые могли выбросить парашютные десанты. Отряду же из глубины леса было сподручно вести разведку и совершать вылазки для нанесения ударов по противнику. Дороги Клин — Новопетровское, Истра — Волоколамск, Высоковск — Лотошино на значительном протяжении пролегли по лесистой местности, что способствовало устройству засад и внезапному нападению на немецко-фашистских захватчиков.

Первые встречи с местным населением и ближняя разведка подтвердили предположение о том, что в лесных деревушках Поспелихе, Савине, Марьине немцев нет. В последний раз они были здесь небольшими группами две недели назад. Это оказалось очень кстати. Бойцы отряда за прошедшие дни заметно устали, хотя старались и не показывать этого. Две трудные операции по уничтожению складов боеприпасов и горючего, тяжелый ночной марш измотали их. Надо было дать людям отдых, а с рассветом следующего дня приступить к устройству зимнего лагеря в лесу.

…Глухая деревушка Поспелиха домов в двадцать прилепилась к опушке смешанного леса. Полевые дороги по просекам и лесные тропы связывали ее с другими такими же деревеньками. А сейчас после нескольких вьюжных дней она оказалась отрезанной от всего света. Когда-то тут шумел лес. Но потом его вырубили, пни раскорчевали и на отвоеванной земле разбили огороды. А чтобы на них не заходили лоси и кабаны, всю поляну обнесли жердевым забором.