— Хороша разрядка!

— А вы-то сами?

— Мне, грешнику, уже трудно ломать привычки. Остается вот бесплатные советы раздаривать.

К голове колонны неторопливо приближался мичман Серов. Городков посадил его на концевую машину и знал: раз замыкающим едет Серов, за отставших можно не опасаться. Серов в беде не оставит — подсобит, если какая неисправность, из кювета вытянет, если кто не рассчитал, а при надобности и на буксир возьмет.

— Как жизнь, Иван Фомич?

— Жизнь, она на колесах! — философски изрек Серов, обметая снег с валенок. — Только не знаю, как мы этот спуск переживем. Что-то дюже накатисто…

— Ничего, Иван Фомич, — успокаивающе сказал Городков, хотя и знал, что на спуске им встретятся два крутых поворота. — Иван Фомич, пусть водители протрут стекла.

Снова тронулись в путь. Спуск оказался очень скользким. Машины то и дело ползли вместе с крошевом. Теперь вся надежда на цепи, спрутами обвивавшие толстые колеса, а еще больше — на хлопцев, что держались за баранки и хорошо знали, как их крутить на такой горке. Автомобили продвигались осторожно, натужно урчали — моторам по такой дороге трудно.

Тульчинский плавно вращал руль, опасаясь резким нажимом занести машину, расчетливо выбирал выгодное направление, стараясь избегать кренов.

А вот и обрыв у первого поворота. Только низкий барьерчик из сдвинутого снега огораживает узкую, наклоненную к пропасти дорогу. Рядом отвесная стена, а впереди волнующе клубятся грязные, растрепанные облака. Заглядись водитель, не крутни баранку вовремя, и полетишь по хмурому небу как подстреленная птица… Но не такой Антон Тульчинский, чтобы галок считать! Он смело принял к краю и, когда казалось, машина протаранит слабенькое ограждение, вдруг круто повел ее вправо, едва не касаясь скалы, но удаляясь от откоса. Машина почти на месте описывала плавную дугу. Городков, упершись локтем, все сильнее и сильнее давил на дверцу, полагая, что своими полноценными шестьюдесятью шестью килограммами помогает Тульчинскому вершить поворот и, как на яхте, спасает от опрокидывания. Наконец машина тряхнулась, выровнялась и легко покатила по прямой укатке.

Городков с облегчением глянул по сторонам и отвалился на мягкую спинку. Сколько раз он проезжал этот обрыв и никак не может привыкнуть. Теперь главное, чтобы прошли остальные восемь машин.

Юрий Владимирович поправил наушники и с нетерпением ждал известий от Серова. Тот видел всю колонну и должен был известить, как она одолела поворот. Минута, вторая, третья… Городков стал ерзать на сиденье, проверять питание станции, но тут в наушниках послышалось продувание микрофона — привычка Серова — и заверещал его напевный голос:

— Первый, я Девятый. Покой исполнил!

Серов, конечно, от волнения перешел на въевшийся ему в плоть и в кровь морской лексикон, но для Городкова этот «покой», с густым наплывом на «о», и это «исполнил» звучали ласкающей слух песней. Он махнул Тульчинскому рукой, дескать, можно прибавить, но Антон, хоть и любил, как все молодые шоферы, быструю езду, прибавил совсем немного. Ровно столько, чтобы сохранилась так называемая безопасная скорость, при которой все увидишь, все успеешь, а если надо, сразу и остановишься.

Дальше опять пошли кручи, съезды; осилили еще один поворот с обрывом, но не такой трудный — дорога там шире. Несколько раз делали короткие остановки, на полпути устроили получасовой привал. И вот колонна у цели.

Пока загружали машины тяжелыми мерзлыми шлакоблоками, матросы побаловались сухим пайком, горячим кофе из термосов, захваченных предусмотрительным Серовым. Городков для вежливости поговорил с директором завода, еще раз заручившись его обещанием насчет новой партии материалов и одновременно пообещав катушку списанного троса. Успехи в таких переговорах Юрий Владимирович был не прочь приписать своему умению вести приятные беседы и способности выглядеть достойным партнером, однако на самом-то деле куда сильнее на директора действовали обещания поделиться столь дефицитным в этих местах тросом.

Когда все было улажено, Городков с Серовым обошли всю колонну. Матросы отдохнули, подкрепились, покурили и готовы были повторить то, что совсем недавно проделали.

Правда, Серову не понравилась машина под номером восемь: большую часть груза здесь уложили на заднюю четверть кузова.

— Старший «восьмой»! — позвал Серов, досадуя, что вырисовывается задержка. — Старший «восьмой»! — нетерпеливо повторил он, видя, что на его призыв никто не откликается.

Дверца в кабине «восьмой» несмело приоткрылась, и на землю неуклюже скатился мичман Чулков. Лицо мичмана, как мастика, хранило отпечатки крепкого сна. К сухому пайку он добавил соленых, сдобренных укропом, хрустящих огурчиков с домашним сальцем, вот его и сморило. Ах, как хорошо он прикорнул, пока заполняли кузов!

— Почему так разместили груз? — спросил Серов по-боцмански строго. — Аварии захотели?!

— Да нет, да я… — оправдывался Чулков, хлопая белесыми ресницами.

— Немедленно сдвинуть груз! — сурово прервал его Городков. — Даю пятнадцать минут.

Вскоре Чулков прибежал доложить, что все готово и можно двигаться. В спешке ни Городков, ни Серов не проверили эту готовность.

Сразу за воротами завода почувствовали, что усилился ветер, начинался снег. Видимость ухудшилась. Пришлось зажечь фары.

Городков, веривший прогнозу, что до ночи шторма не будет, теперь все чаще поглядывал на снежные вихри. «Неужто я подвел командира? — начал терзаться Юрий Владимирович, уговоривший Павлова не откладывать рейса. — Ах, прогноз, прогноз…»

Скоро стало ясно, что проскочить обратный путь до того, как разыграется пурга, им не удастся. Плохо, что и возвратиться назад, в заводской поселок, было нельзя: с тяжелым грузом на узкой дороге не развернешься. Оставалось одно — попытаться пробиться хотя бы через самый опасный отрезок дороги, миновать эти дьявольские зигзаги, соседствовавшие с обрывами.

Тульчинский поддавал и поддавал газу, другие не отставали, что время от времени подтверждал Серов. Колонна катилась довольно ходко. Снег начал редеть, смотреть стало свободнее, Городкову даже подумалось, что и сегодня ему повезет, как везло раньше. Моторы гудели ровно, машины двигались дружно, под грузом заметно уменьшилось скольжение. Конечно, все время кренило, подбрасывало, толкало вперед и в стороны и, чтобы не набить шишек, приходилось крепко держаться за баранку или кабинную скобу. Так прошло полтора часа.

— «Первый»! — Наушники вздрогнули тягучими серовскими переборами. — «Восьмая» в кювете!

«Приехали!» У Городкова вдруг невыносимо заныл под коронкой зуб.

«Восьмая» действительно оказалась даже не в кювете, а в глубоком, до краев заснеженном рву. Из снега торчала только крыша кабины, на которой приплясывали от холода Чулков и водитель Проничкин.

На машине Серова имелась про запас лебедка, способная вызволить из любой канавы, но здесь была не канава, а широченная яма, да и перегрузка шлакоблоков заняла бы много времени.

— Как его угораздило? — с досадой выдавил Серов, откидывая сползавшую на лоб шапку, когда они с Городковым увидели, что случилось.

— Предложения? — нетерпеливо прервал его Городков.

— Предложение одно: дать Чулкову с Проничкиным тулупы, валенки, дать харч и пускай дожидаются, покуда за ними приедем.

— Неприемлемо! — Городков вспомнил, что на прошлой неделе вышел приказ о водителе, который заснул в кабине и угорел от выхлопных газов. — Отставить тулуп и валенки, Иван Фомич! Запирайте кабину, Чулкова и Проничкина разместите в других машинах и быстрее в путь.

— Есть! — с хрипотцой гаркнул Серов и уже тише, чтобы слышал один Чулков, добавил: — Будь моя воля, стащил бы с тебя портки, выпорол и оставил заместо дорожного знака.

Было видно, что Чулков груз как следует так и не разместил, оттого и вышла катавасия.

Хоть и получалась немалая задержка, к обрывам все-таки поднялись. Метель даже чуть отпустила, и потому повороты около них укротили, показалось, легко. Но становилось труднее вести машины дальше, труднее следить за дорогой, подступало утомление у водителей. Перегретые двигатели не скупились на душное тепло, рождавшее сонливость.