«Вот они, долгожданные учения!..»

Мимо городка проплывают громоздкие, тяжелые машины. С виду все чин чином. Из-под брезента выпирает что-то вроде колясок, кастрюлей, детских игрушек… На самом деле это Отар Кубидзе двинулся с лагерным скарбом к дальнему берегу. Его автомобильная колонна напоминает караван, собравшийся пересечь пустыню: каравану предстоит трудный путь, он запасся всем, чтобы не потерять ни одного животного, ни одного погонщика и в полной сохранности доставить ценный груз. Пришлось Кубидзе отложить на время свои приборы и взяться за лагерь, или, как он говорит, отложить в сторону скрипку и взяться за колун. Приказ!.. А Отар рад приказу, рад, что верховодить лагерем назначили его, а не Валерия Рогова, первого претендента.

По плану учения выезжать пока не требовалось, но Кубидзе получил у командира «добро» отправиться раньше. Уж очень ему хотелось сперва основательно обжиться, попривыкнуть, а уж потом, не отвлекаясь, заниматься торпедами, санками, плотиками…

Кубидзе, само собой, едет в головной машине. Его кокетливые усики сегодня словно бы выросли и больше всею прочего выделяются на исхудалом лице. Смоляные, строгие, они до того приметны, что даже издали можно понять: в передней кабине определенно следует какое-то начальство. Отар важно глядит вперед, не удостаивая вниманием встречных-поперечных, однако его скульптурная поза не мешает ему цепко следить за всем, что творится вокруг.

Как военные ни хранят свои тайны, а утаить разлуку от близких не всегда удается. В этот ранний час, когда в обжитых местах просыпаются лишь самые прилежные петухи, многие подруги вышли с зорькой, чтобы помахать платком, чтобы еще раз взглянуть на тех, кого они будут долго и терпеливо ждать.

«Неужели Наташа?! — Отар вздрогнул, завидя синее с беличьим воротником пальто, пригнулся, чтобы лучше разглядеть, и на какой-то миг встретился с Наташей глазами. Она смотрела на Отара не так, как всегда, а может, как всегда, может, только показалось?.. Ведь всего мгновение… Нет, не показалось — Наташа улыбнулась, и эта улыбка удивительно преобразила ее, придала ее лицу неожиданную мягкость, нежность, какое-то детское выражение. Она подняла руку, но тут же, будто спохватившись, стала заправлять непослушную прядь под серую шапочку, ту самую, что летом вязала на длинных спицах, прилежно отсчитывая петли и по-ученически шевеля губами. Неожиданная встреча обрадовала и растревожила офицера: — Наконец-то заметила!.. А вдруг не мне улыбалась, не мне поднимала руку?.. — Ужасная мысль заставила похолодеть, но, вспомнив, что в следующей машине старшим едет Чулков, отец пятерых детей, Отар успокоился: — Мне улыбалась Наташа, только мне!»

Если бы не строгий парень, сидящий за рулем машины, Кубидзе непременно бы загорланил песню счастливого горца, которого радует все: и раннее утро, напоенное хрустально прозрачным воздухом, и горы-великаны, улыбающиеся солнечным светом, и буковые рощи с переливчатыми трелями крылатых певцов, и встреча с любимой, спешащей с кувшином к прохладному ручью.

Бедный Отар, как он заблуждался, полагая, что Наташа в этот рассветный час оказалась тут из-за него!.. Она еще накануне договорилась поехать в город за книгами на клубной машине, да ночная тревога спутала все карты. Клубное начальство отправилось по своим делам, а ей оставило записку: добирайся, мол, Зуева, на попутных, получай книги и жди — заедем за тобой обязательно. Наташа заторопилась к развилке поголосовать, а тут навстречу целая кавалькада машин, и в первой — ее самый прилежный читатель. Она уже и руку подняла, но вовремя сообразила: вряд ли эти поедут в город. Разочарованная, она, наспех поправив шапочку, хотела отойти в сторону, но не отошла. Ее поразила перемена, происшедшая с Кубидзе, когда они встретились глазами. В них вспыхнуло такое!.. Наташа боялась даже признаться себе, что́ в них вспыхнуло. Пораженная, она стояла неподвижно, пока головная машина не скрылась за скалой.

— Ничего, миленький, ничего, голубчик! Возвернешься — я тебе покажу, как нос воротить! — приговаривала стоящая рядом Чулкова.

— За что вы его? — удивилась Наташа.

— А кто ж его знает, за что… Ишь, важности напустил!

Мичман Чулков и впрямь отвернулся, не желая видеть свою благоверную. Он был очень сердит. Говорил ей русским языком: «Катюша, кроме бритвы, мыла и полотенца ничего не клади». Понапихала! Чулков пнул портфель ногой — ни с места!.. Конечно, против медку не возразишь: как-никак, спасает ото всех хворостей, а другое?.. Жаль, времени в обрез — вывалил бы все на дорогу. Разве он забыл, как недавно погорел из-за этих Катерининых разносолов, как с шофером Проничкиным танцевал гопака на автомобильной крыше? Однако же… холодная курятина с квашеной капусткой… пирожки с потрохами… Чулков проглотил набежавшую слюну, его сердце дрогнуло: «Ведь хотела как лучше, старалась…» Он оглянулся на усердно махавшую зеленую варежку. Та все махала и махала, хотя последний красный огонек начал уже таять, растворяться в утренней мгле, а вскоре и вовсе исчез, как призрак.

— Алло, Павлов? — послышался в трубке заспанный голос Жилина. — Это я…

— Петр Савельевич, докладываю: Кубидзе приступил по плану. Посредник претензий не имеет.

— Принято… Смотрите, от посредника ни на шаг. Я о нем слышал: молчит, молчит, а потом такое выплеснет!

— Учту, — улыбнулся Павлов, не знавший за этим знакомым ему офицером подобных странностей.

— Помните, — наставлял Жилин, — война войной, а главное — порядок. Я звоню из Старой гавани. Панкратов тоже здесь, — тут он понизил голос, — скоро, возможно, к вам нагрянет. Смотрите, не опростоволосьтесь. И еще — полная безопасность. Иначе вам удачи не видать!

«Стихами заговорил… — Павлов переложил трубку из правой руки в левую и подписал очередную телефонограмму. — Какая там удача, коли дадим промашку!»

— Вы сейчас где?

— У дежурного. — Павлов с удовольствием вдавился в дерматиновую мягкость стула и оглянулся по сторонам. Помещение дежурного, недавно перенесенное в расположение хозяйства Городкова, хорошо оборудовано. Тепло, светло, уютно. Дежурный Рогов сверкает наглаженной формой, как корабельная рында; он точно все учитывает, на все имеет свои соображения, ведет все нужные записи, следит за погодой…

— Ну, ни пуха! — буркнул в трубку Жилин.

— Угу! К черту! — бодро ответил Павлов.

Противолодочные ракеты выстроились на тележках в линию от одного края цеха до другого, ждут своей очереди. Но всюду идет регулировка, настройка, выверка. Там испытывают бортовые схемы, там копаются со взрывателями, там подсоединяют стартовики, а там проверяется все вместе. Сначала кажется, что моряки готовят чересчур медленно, с прохладцей, но потом начинаешь понимать, что иначе нельзя, если не хочешь наломать дров. Каждая манипуляция — под строжайшим оком, и, когда закрывается последняя крышка, начальники чувствуют — никаких случайностей тут не будет.

Винокуров отрешен от всего земного. Спроси, как его зовут, наверняка будет вспоминать. В его голове сейчас только миллиамперы, милливольты, милли, милли…

— Ну что, бойцы?! — Павлову нравится это «бойцы», и он упрямо величает так винокуровцев. — Теперь по понедельникам не смеетесь?

— Теперь не смеемся. — Винокуров не забыл, как у него раньше подводились итоги.

— Теперь они комедию, кажется, превращают в трагедию, — пошутил Ветров. Недавно к нему приходил жаловаться матрос Потапов, что ему несправедливо ставят двойки. Но оказалось, оценки эти он получал заслуженно, пришлось его перенацеливать на большее усердие.

— Есть у нас «трагики»! — Винокуров тоже вспомнил, как он битый час толковал с Потаповым. — Но думаю, из них скоро выйдут хорошие матросы.

— Поглядим…

Зашипел динамик. Моряки замолчали, вслушиваются, гадают, какие новости принесет им эта коричневая коробочка.

— У районе капэпэ… — начал динамик приятным тенором мичмана Щипы, но на минуту замолк. — У района капэпэ, — повторил Щипа, словно он в подзорную трубу обнаружил необитаемый остров, — показалась машина адмирала…