— Потрясите его по-дружески, — говорил Павлов. — Пригласим Жилина, еще кого-нибудь из штаба. Пусть знают, как наши торпедисты новое оружие осваивают.

Упоминание о начальниках несколько ослабило энтузиазм Вениамина Ефимовича, но командир успокоил его, — мол, новую торпеду и они не успели еще познать и диалог Рыбчевский — Городков будут слушать с удовольствием.

Перед торпедой собрались Павлов, Ветров, Рыбчевский, еще несколько офицеров. Из штаба приехал капитан третьего ранга Мосолов, обещался и Жилин, но вот что-то задерживается.

Пришлось пока что полюбоваться учебным классом Городкова, выглядевшим из-за обилия всякой зелени чуть ли не оранжереей. В иных местах это показалось бы в строгом служебном помещении излишеством, но на севере любому зеленому листочку или цветку рады-радешеньки.

Мосолов не утерпел и, подойдя к незнакомому растению, стал осторожно расправлять шершавые, будто из толстой шерстяной ткани, листья.

— «Бегония рекс», — многозначительно произнес Ветров ученое название растения.

«Рекс» или не «рекс» — кто знает, но листья и в самом деле очень красивые: крупные, с волнистым овалом, с серебристым отливом, с красной узорчатой опушкой. Рядом, на длинных стеблях, грациозно изогнувшись, двоятся, отражаются в полировке стола хрупкие цикламены, сразу за ними по тоненьким рейкам взлетают зубчатые ушки комнатного клена.

И все это оказалось здесь благодаря стараниям мичмана Серова и его супруги Натальи Сергеевны. Иван Фомич проявил незаурядную фантазию в сотворении всевозможных подставок под горшки — и настенных, и оконных, и чтобы с потолка свешивались, а Наталья Сергеевна позаботилась насчет того, что посадить. Да и Анастасия Ветрова, такая же почитательница цветов, приложила здесь руки и умение. Это ее капризный олеандр, дитя знойного юга, удивлял посетителей учебного класса, густо распустив кокетливые нежно-розовые цветы с горьковато-пряным, каким-то грустным запахом, напоминавшим, что есть в мире теплые моря, есть полуденные страны с золотыми песками, где под лазурным небом, не в кадке, а прямо в земле, растет вот такая прелесть, радующая здесь, на Севере, глаз моряка.

Городков как-то шутливо жаловался Ветрову, дескать, у торпедистов понизилась успеваемость, поскольку от таких красок и ароматов они теряют техническую деловитость, делаются мечтателями. Шутки шутками, но замполит слышал, как торпедисты-«мечтатели» добрым словом поминали и чету Серовых, и его Анастасию, и самого Городкова за такой цветник, тянувший их в учебный класс.

— Начнем, пожалуй, — сказал Павлов, посоветовавшись с Мосоловым. — Петр Савельевич, очевидно, будет позже.

— Юрий Владимирович, расскажите-ка нам… — Рыбчевский, казалось, намеренно задержался, чтобы дать Городкову возможность взбодриться, припомнить что нужно.

Городков же истолковал паузу по-своему, думая, что Вениамин Ефимович нацеливается на какой-нибудь заковыристый вопрос из области интегральных схем, потому натурально заволновался, хотя и сам разбирался в «интегральщине» неплохо. Экзаменатор на это, конечно, и рассчитывал, но, насладившись смятением торпедиста, подкинул, казалось, самое простейшее:

— Расскажите о впускном клапане.

Городков был ошарашен. Он только что лихорадочно вспоминал режимы транзисторов по постоянному току, размышлял о резисторах, о дырочной проводимости, и вдруг такое. Уж лучше бы спросил, как устроена лопата. Что такое впускной клапан?.. Гнездо, клапан с пружиной и пробка. Да еще прокладка. Вот и вся конструкция. Что, экзамен начинается с шутки?

Но Рыбчевский как никогда был серьезен и терпеливо ждал.

Городков, не заглянувший в устройство клапана новой торпеды, пытался отделаться общими фразами, но они не удовлетворили Рыбчевского.

«А ведь неспроста швырнул вопросик! — начал беспокоиться торпедист. — Наверняка в клапане есть какая-то закавыка, которую надо было взять на заметку…»

Рыбчевский прямо-таки недоумевал: они же вместе с Городковым «грызли» торпеду, а теперь тот не знает элементарных вещей…

— Вы здоровы? — осведомился Павлов.

— Здоров, — грустно усмехнулся Городков, — только на клапан не смотрел.

— Так посмотрите! Чего вы теряетесь как школьник?

Городков взялся за ключ и сразу понял, что злополучный клапан совсем не отличался от своих предшественников, выглядел точь-в-точь таким же, как у старых торпед.

Рыбчевский с удивлением развел руками, как бы говоря: «Бывают же выверты».

Конфуз распалил самолюбие Городкова, о других узлах он говорил с такими подробностями и обоснованиями, что Рыбчевскому не к чему было придраться. Он сравнивал механизмы новой торпеды с похожими устройствами старых, высказывал суждения о преимуществах, а иногда и о неудачных решениях, залезал в такие дебри физики, что сам удивлялся.

— Вот окошечко… — Городков тщетно пытался сквозь узкую горловину подсоединить штуцер к прибору. Его рука упиралась в острые края, пальцы задевали колючие выступы, гайка еле-еле поддавалась. — Это окошечко мне совсем не нравится. Всего бы на два сантиметра шире — и можно крутить свободно. Хочу посмотреть, как сами конструкторы будут управляться…

— Вениамин Ефимович, — Павлов склонился к Рыбчевскому, — надо бы завести журнал да записывать такие соображения. Глядишь, и мы поможем конструкторам. Мы же — флот. К нам прислушиваются.

— Уже завел, — отозвался Рыбчевский, показывая карандашом на красную тетрадь. — Есть и у меня кое-что…

В последние годы на флот поступало много новинок. Конструкторы радовали образцами, о которых моряки совсем недавно только мечтали. И дальность, и скорость, и глубоководность морского оружия казались просто фантастическими, опережали самые смелые желания. Однако флотские оружейники всегда хотели еще большего, еще лучшего, потому всегда имели свои замечания, главным образом по удобству в приготовлении. Как бы ни хороша была торпеда или мина, всегда одна горловина оказывалась слишком узкой, другая — слишком широкой, в какой-то пробке сделали очень мелкое углубление под ключ, какая-то резьба была чересчур длинной… Такие недостатки замечаются не сразу, требуется опыт и время, чтобы их фиксировать. И чем строже, принципиальнее принимали на флоте новую технику, тем скорее устранялись недоделки, тем скорее достигалось большее совершенство.

Дверь в класс распахнулась, на пороге показался Жилин. Он извинился, что по дороге был вынужден заскочить на подводную лодку. Показывая, чего ему стоила спешка, Жилин отдувался, пыхтел, вытирал лицо большим — с добрую салфетку — носовым платком. Видно, крутой оказалась сопка, что вела к учебному классу.

— Стоило ли вам здесь целый день одного Городкова мучить? — выслушав доклад Павлова, Жилин привычно замыкал руководство на себя. — Задали бы ему пяток «подкожных» вопросов, и сразу бы все было ясно.

— Лотерея вопросов здесь не подходит, — пояснил Павлов. — Можно блестяще ответить на пять и даже на десять вопросов, совсем не разбираясь в остальных. А Городков должен знать в торпеде все.

Жилин сложил платок вдвое, потом вчетверо, потом перегнул пополам и приложил к подбородку.

— Сколько же времени уйдет на зачеты?.. Еще опрашивать и опрашивать.

— Офицеров Городков опросит сам, те проверят мичманов, а мичмана — матросов. К приезду инженеров наши люди подготовятся.

— Ну-ну, пробуйте. — Жилин соглашался, однако суету с предварительными зачетами считал лишней.

Городков так интересно рассказывал о приборном отсеке, что присутствующие офицеры подошли к торпеде, чтобы ближе все видеть. Жилин сначала слушал, потом заскучал, снял часы и начал останавливать и запускать секундную стрелку, определяя, сколько может жить человек, затаив дыхание.

— А вот эту кишку, — Городков дергал за толстый кабель, высовывавшийся из горловины, — я бы укоротил вдвое — только мешает!

— Что-что? — оживился Жилин. — Я вам укорочу! Образец принят на вооружение, его хорошо испытали, значит, все «кишки» нужной длины и действуют наилучшим образом. Ваше дело — знать. Познаете — честь вам и хвала. А в чужое не лезьте!