А случилось это так. Я разбудил Кремнева около полуночи и приказал ему сменить Таджибаева, находившегося на левом фланге отделения. На «передке» было очень тихо, немцы не стреляли, даже ракеты с их стороны и те довольно редко нарушали этот необычный покой фронтовой ночи.

Таджибаев переобулся и лег на свободное место у печки. Так было установлено: это место занимает только что сменившийся с поста, затем уступает его очередному. Прошло, наверное, с полчаса. Я не успел вновь задремать, как вдруг снаружи раздалась приглушенная пулеметная очередь с той стороны и громкий крик Кремнева.

— Помогите-е, братцы-ы-ы!

Подняв отделение «В ружье», я первым выскочил из блиндажа, на ходу зарядил автомат. Над траншеей свистели пули, стрелял немецкий пулемет из подвала сарая. Его «голос» любой из нас мог определить хоть днем, хоть ночью.

Я подбежал к Кремневу. Он стоял на коленях у входа в свою ячейку, прислонившись лбом к стенке, и стонал. Было ясно, что Кремнев ранен, но куда — я еще не знал. Подбежали Сивков и Манукян. Алексей склонился над Кремневым, достал индивидуальный пакет, начал перевязывать раненого, что-то нашептывая ему.

Кисть левой руки Кремнева оказалась простреленной наискосок. Пуля вошла в ладонь около мизинца и вышла у основания большого пальца. Обильно лилась кровь, повязка моментально набухла. Я достал свой пакет и стал затягивать жгутом руку Кремнева выше локтя. Кровь кое-как мы остановили. Сивков и Манукян повели Кремнева в блиндаж. Таджибаеву я тоже разрешил покинуть свою ячейку и идти отдыхать. На пост заступил Игнат.

Пришел командир взвода Гусев, пытался расспросить Кремнева, как это случилось, почему немцы вдруг открыли стрельбу, но тот не отвечал. Он лежал на нарах навзничь, прижимая к груди забинтованную руку, и с причитаниями стонал. Сквозь стиснутые зубы из его рта почему-то обильно текла слюна.

Некоторое время Гусев о чем-то напряженно думал, не отдавая никаких распоряжений, потом присел на нары, еще раз внимательно посмотрел на раненого, сказал:

— Отправляйте его в санвзвод. Там есть повозка.

И Кремнева увезли.

Дня через два у нас на позиции появляется незнакомый офицер в телогрейке без погон, в солдатской шапке-ушанке и валенках. Вместе с капитаном Полонским они осматривают оборону противника в стереотрубу, изучают местность перед ней, инженерные заграждения с нашей и противоположной стороны. Прибывшего офицера, очевидно, что-то не устраивает, что-то не нравится ему, и вместе с капитаном они уходят по траншее на левый фланг, в соседнюю роту.

— Что это за начальство? — спрашиваю Гусева, ходившего с незнакомым офицером по участку обороны нашей роты.

— Начальник разведки полка. Майор...

— В разведку что ли здесь пойдут?

— Не знаю. Мне пока ничего не сказали.

— Наверное, в разведку, — высказываю предположение я, а младший лейтенант встает и надевает каску. — Ты, Кочерин, пока будь тут. Может, понадобишься разведчику...

Гусев приподнимает палатку, ныряет в ход сообщения и уходит.

Любопытный человек младший лейтенант. Ему около сорока. Полгода назад стал офицером, а ни образом своей жизни, ни характером, ни поведением — решительно ничем не отличается от нас, его подчиненных. Как был, так и остался в душе рядовым, протопав на своих двоих от Москвы до Голдапа. Живет все время с третьим отделением, ест из одного котелка с его командиром, с которым вместе пришли на фронт еще в сорок первом.

Наш младший лейтенант не ошибся. Часа через два майор уже один, без Полонского, возвращается к нам, снова наблюдает за противником с разных точек, что-то записывает на полях карты, потом зовет меня:

— Слушай сюда, сынок. — Майор молод, но, замечаю, появилась в последнее время у офицеров привычка покровительственно называть нас сынками. — Представь себе, что ты получил задачу разведать систему огня у противника и взять контрольного пленного.

— А что это такое «контрольный пленный»?

— Видишь ли, есть подозрение, что противник произвел перегруппировку своих сил. Ранее взятые пленные говорили одно, контрольный может сказать другое, может оказаться из части, которой раньше и в помине здесь не было. Так вот, где бы ты, старожил этих мест, повел своих людей на ту сторону, — майор кивает головой на господский двор, — где бы ты стал брать пленного?

Что ответить майору? Впервые со мной советуется такое высокое начальство, спрашивает, как бы поступил я. Это и приятно, и боязно. А отвечать надо, майор ждет.

— Пленного я бы брал в боевом охранении. Но не напротив нас, а правее, ниже сараев.

— Это почему же?

— Там есть мертвая зона, которая не простреливается из подвалов.

— Большая?

— Метров сто. А напротив нас каждый метр простреливается.

— Разумно. И младший лейтенант так говорит. Ну а людей где бы повел в поиск?

— Отсюда, от нас. Если немцы и обнаружат выход, то подумают, что вы атакуете их в лоб, все внимание сосредоточат на этом боевом охранении.

— Так. А моим людям, значит, какое-то время придется топать вдоль фронта, по минному полю?

— Там минных полей нет. Они начинаются от подножья высоты и тянутся до самых окопов боевого охранения.

— Ну что ж, сержант, спасибо. — Майор прячет бинокль в футляр, свертывает карту и сует ее за голенище валенка. — Мысли твои верные, быть тебе полководцем, но нужно еще что-то придумать, чтобы перехитрить немцев. Прощай пока.

Наутро майор появляется снова, на этот раз со старшим лейтенантом и тремя саперами. Догадываюсь, что старший лейтенант — командир взвода и ему будет поставлена задача захватить контрольного пленного.

Саперы, очевидно, тоже из разведки, беседуют с нашим командиром взвода, интересуются немецкими минными полями. Проходы в своих полях будут делать для разведчиков саперы из полковой роты.

В сумерках в траншее появляются и сами разведчики. Их человек двадцать. Пока командиры отделений уточняют задачи на местности, разведчики сидят в блиндажах, курят, о чем-то негромко переговариваются между собой.

Они вооружены автоматами, гранатами, ножами, ножницами для резки проволоки. Добротно одеты, все без вещмешков.

Нам приказано в случае необходимости поддержать их огнем. Для этого на позиции моего отделения даже установили «максим».

Что это за люди? На вид такие же простые, как и мы, но одно слово — разведчик — у меня, например, вызывает чувство восхищения и даже... зависти.

Я знаю: спрашивать кого-либо из них о том, как попал в разведку, не очень удобно, а все-таки хочется. Но я переборол это свое желание. Тем более что люди они не так чтобы словоохотливые. Да и можно ли быть человеку словоохотливым, идя на ту сторону на такое смертельно опасное дело.

В нашей землянке их шестеро. Мое внимание привлекает один из разведчиков — красивый и, видимо, сильный мужчина лет тридцати с небольшим. Он один из присутствующих носит усы. Рыжеватые, аккуратно подстриженные, слегка нависающие над верхней губой. Он не курит и ни с кем не разговаривает. Сидит ссутулившись, сжимая коленями ППШ, и смотрит на огонь.

О чем он думает? Не знаю. Был бы здесь Сивков, обязательно стал бы его расспрашивать, но все отделение, за исключением меня, находится на местах, в своих ячейках. Я же поведу своих гостей до нейтралки, за наши проволочные заграждения, минные поля и потому нахожусь в блиндаже. Обратно они должны выйти на участок соседней роты.

Нагнувшись, в блиндаж входит длинный, сухой сержант с озорными цыганскими глазами.

— Что притихли? — Он вешает автомат на гвоздь, звучно потирает озябшие руки, присаживается на корточки у печки. — Значит, так: выходим через пятнадцать минут. Задача прежняя. Но есть изменение: артналет отменяется. Будем атаковать втихую. В случае надобности нас поддержат минометчики, артиллеристы и пулеметный взвод. Но это только при отходе, уже после выполнения задачи. Вопросы есть? Вопросов нет. Хозяин, угостил бы чайком на прощанье...

Это уже ко мне.