Колокольников зябко повел плечами, подошел к раскрытому настежь широкому окну и протянул к солнцу руки. Обернулся в сторону Гордея и Людмилы, подставив плечи солнышку и теплу, обескураженно промолвил:

- Какая жуткая вещь! Да лучше трижды умереть, чем один раз так жить… Взгляните вокруг: какая красота и очарование! - Помолчал, успокаиваясь и углубляясь в раздумья. - Да, Люда-Мила, мне помнится, что Андрей благоволил к тебе. Отсекла?

Смутилась Людмила Михайловна, но все же посмотрела в глаза Даниле Романовичу и шутливо ответила:

- Наверное, я не смогла внушить ему настоящую страсть: он не стал бороться за свое чувство… Ему женского тепла мало.

- Вот она, женская логика! - воскликнул старик, обращаясь к Криницкому, и тот, принимая это мнение, развел руками: мол, что с ними поделать, с этими женщинами!

Но Данила Романович не знал и не мог знать, ибо это держали в строжайшей тайне от него, что домашняя овчарка Рекс, которую вырастил сам Оленич, помогала ему согреваться. Когда озноб особенно сотрясал его, то брат и сестра забирали капитана к себе в квартиру, укладывали в постель, впускали Рекса, который ложился всем телом на хозяина и согревал ому культю, что, как холодильник, замораживала тело. Пес мог так лежать настолько долго, пока Оленич не набирал тепла. Ни Гордей, ни Людмила не говорили об этом профессору: он бы их высмеял!

- Женские нежности бессильны против космического холода! - произнесла Люда, покраснев.

- Как знать, как знать, милосердица! - Данила Романович проговорил это многозначительно, не глядя на Людмилу, потом обернулся к Гордею Михайловичу: - Можешь связаться по телефону с клиникой психотерапии в Киеве?

- Да, конечно. Немного придется подождать, хотя мой заказ телефонистки выполняют достаточно оперативно.

- А пока давайте обсудим положение. Итак, капитан Оленич уже выходит благодаря вашим усилиям из кризиса. Теперь он придет в себя буквально в считанные часы или минуты. Опасность миновала. Вчера, я думаю, вы были испуганы и в паническом состоянии забили тревогу.

- Паники не было, - по аскетичному, худощавому лицу Гордея скользнула улыбка. - Но был момент, когда я действительно подумал, что сегодняшний день Андрей не увидит, - на этот раз звезда жизненной энергии изменит ему.

- Ага, Гордей! Вот ты и сказал то слово, которое опровергает утверждение Люды, что организм у Оленича обессиленный. Правильно, жизненная энергия! Живучесть!

Слушая профессора, Криницкий невольно думал, что Данила Романович нарочно выбирает оптимистические краски, обнадеживая и успокаивая. А Колокольников между тем продолжал рассуждать вслух:

- Здесь, в госпитале, ваш капитан все время под воздействием войны, в постоянном напряжении нервов и мыслей. Госпиталь ведь частица войны! И Андрей, сильный и закаленный в боях, страдает и мучается муками и страданиями своих сотоварищей - майора Ладыжца, лейтенанта Негороднего, лейтенанта Джакия. Ведь все они еще на войне, еще не демобилизованы!

- И мы с Гордеем еще не демобилизованы, - грустно проговорила Людмила.

- Да вам даже думать об этом не положено! - как-то очень быстро отозвался Колокольников. - Здесь ваша судьба, ваше призвание. Вам дано думать о демобилизации, о возвращении с войны раненых воинов.

И снова Колокольников уловил встревоженный взгляд Людиных глаз и никак не мог понять, что ее пугает или беспокоит?

Людмила как-то удрученно заговорила:

- Невеселое что-то есть в ваших словах о демобилизации: все мы здесь останемся навсегда. А что касается Андрея… Куда он пойдет из этих стен? Он ведь кадровый офицер, его судьба - военная. И зачем ему отсюда уходить? Даже комиссар Белояр не захочет увольняться: все они тут навечно в строю.

- Я тебя называю милосердицей, а ты - жестокая! - Колокольников говорил и все время помнил встревоженные глаза Криницкой. Мелькнуло в мыслях: наверное, она очень устала от постоянных припадков Оленича, от частых кризисных ситуаций у многих больных и что безысходность как бы приковывает их к железным койкам госпиталя, в которых они мечутся и угасают. - Ты не даешь мне помечтать, что когда-нибудь мы выпишем Андрея Петровича и он пойдет по мирной, по родной, отвоеванной им земле. Ты и себе не даешь права помечтать. Да, ты не снимешь добровольно гимнастерку военной медицинской сестры: над тобою властвует чувство профессионального долга…

Зазвонил телефон, и телефонистка сказала, что Дарченко в клинике сейчас нет, она на встрече однополчан, и что ей оставят записку, чтобы ожидала вызова к телефонному разговору с госпиталем. Криницкий поблагодарил дежурную на коммутаторе, доложил Колокольникову, и старик, вздохнув с облегчением, проговорил:

- Очень хорошо. Я изрядно устал, пойду немного отдохну. Когда устаю, то особенно остро ощущаю всю мерзость старости… Ну, ну, Люда-Мила! Разгладь свое бледное чело, ослепи блеском вишневых очей и подари мне снисходительную улыбку. - Развел руки, смущенно произнес: - Извините мне мой высокий стиль. Старомоден!

2

Сбор ветеранов гвардейской стрелковой дивизии генерала Ключникова в Киеве на Владимирской горке привлек не только бывших воинов-фронтовиков, но и тех городских жителей, которые потеряли близких, но не утратили надежды дождаться их с войны. Была тут и молодежь, украдкой посматривающая на блеск боевых наград. Но наиболее любопытными были газетчики: как только где раздавались взволнованные возгласы или завязывался оживленный разговор о былых боях и походах, так они устремлялись туда, а фотокорреспонденты старались запечатлеть радостные улыбки, объятия, слезы.

Один из инициаторов и организаторов этого сбора полковник в отставке Савелий Федорович Дарченко, высокий, подтянутый и полный энергии, чувствовал себя командиром дивизии: генерал Ключников еще не приехал, и прибывшие обращались к нему. Он всех приветствовал, каждому находил хорошее слово, отвечал на все вопросы. Но это были солдаты пополнений сорок третьего и сорок четвертого годов, а ветеранов сорок первого и сорок второго не было. Впрочем, вот один появился. Савва узнал его сразу: сержант Тур, командир пулемета из роты Оленича. Правда, теперь он уже в погонах артиллерийского старшего лейтенанта.

- Товарищ полковник, спасибо за приглашение! Узнаете?

- Ну еще бы! По ястребиному носу.

- Вас тоже сразу узнаешь: по росту!

Оба засмеялись. В это время к ним подошел незнакомый дородный, но рыхловатый мужчина с большим шрамом на большом красном лице - от левой скулы через переносицу и правую бровь. Словно саблей рубанули. Он стоял молча, прислушиваясь.

- Из наших пулеметчиков никого нет?

- Нет, не видел, - сказал полковник. - Мало тогда в живых осталось…

- А что с Оленичем? Помните его? - спросил Тур.

- Такого не забудешь… Он погиб. Умер от ран где-то в ваших карпатских краях. Есть городок - Зеленбор, кажется…

- Зеленбор? Это недалеко от моего села. Послушайте, полковник, ошибки не могло быть?

Человек со шрамом на миг поднял вопрошающие глаза на полковника и сразу же отвернулся.

- Командир отделения разведки, которому было поручено доставить раненого капитана в госпиталь, лично мне докладывал.

- Жаль, - сокрушенно вздохнул старший лейтенант. - Жаль…

Как только Тур отошел, Дарченко обратился к человеку, стоящему рядом:

- Вы хотите что-то спросить?

- Да, - хрипловато начал тот, - насчет капитана Истомина… Жив ли он и будет ли здесь?

- Истомин погиб в сорок втором на Кавказе. Вы его знали?

- Да, по сорок первому…

- Погодите, это интересно! Здесь его дочь, может, расскажете ей о нем? - Полковник оглянулся, ища глазами жену, и даже крикнул куда-то в толпу: - Женя! Женя! - Но когда обернулся, человека со шрамом возле него уже не было.

- Странный какой-то, - пробормотал Дарченко, но тут подъехал черный ЗИМ и из него вышел генерал Ключников. Дарченко поспешил туда.

Генерала увидела и Евгения Павловна, а главное - рядом с Ключниковым был Николай Кубанов. Она бросилась к однополчанину, и он, обнимая ее, бережно прижимая к себе, повторял нараспев: