А Никитин все тем же глуховатым голосом задавал майору Рокотову едкие вопросы:

— Значит, от морского ерша пострадали? Что и говорить, гребень у него ядовитый, колючий. Да, рыба эта беспощадная, хищная, всегда сидит в засаде под камнем, но и сама попадается, глупая, на приманку.

Генерал достал из кармана пачку папирос и, постукивая о крышку коробки мундштуком, задумчиво продолжал:

— А мы еще глупее: попались без всякой приманки. Это, товарищ майор, не пальчик уколоть на рыбалке... А еще называем себя доблестными защитниками границы. Шумим о достижениях, хвастаем, что у нас сто глаз и по семи звезд на лбу... Есть среди нас и такие, которые проповедуют на словах одно, а дома перелистывают отрывной календарь и подсчитывают, сколько служить осталось, чтобы потом на зорьке ершей ловить. Ведь охранять границу — это значит постоянно думать о Родине. Так, майор Рокотов, или нет?

Рокотов вытянулся, но сказать ничего не мог. От стыда у него пересохло в горле.

Резким движением Никитин поднял папиросу к губам и закурил.

— Вам, поди, не очень-то приятно слушать то, что я говорю, — продолжал он. — А мне тоже не легко видеть беспечность и куриную слепоту у некоторых наших пограничников, стыдно и тяжко от этого становится.

Генерал бросил погасшую спичку в кусты и, круто повернувшись, зашагал к видневшейся неподалеку скале. За ним устремился было адъютант, но Никитин махнул ему рукой, чтобы тот оставался на месте.

Офицеры подавленно молчали. Слова генерала легли на сердце тяжким грузом. Чего греха таить, о домике с садиком, о хорошем наборе рыболовецких снастей не раз подумывал подполковник Маланьин. А старший лейтенант Пыжиков чувствовал себя сейчас будто выставленным напоказ в самом неприглядном виде и сознавал, что он заслужил это сам, своими беспечными поступками...

— Вот каковы дела! — покачал головой майор Рокотов. — Вот так бы сам себе по башке и стукнул этим моим рваным сапогом, может, стало бы легче...

— А мне просто провалиться сквозь землю хочется, — сказал Маланьин. — Неужели мы уже начинаем горбиться, стареть?

— Ну, до старости расстояние черт меряет, который сидит в нас и крючки точит... Вот мы и попались на такой крючок, — громко сказал Рокотов. — Мы прозевали врагов, с нас и спрос. А теперь должны с честью выйти из этого неприглядного положения — найти этих лодочников.

— О каком же, товарищ майор, вы говорите крючке? Я что-то не понимаю, — разрывая и комкая в руке сорванный кленовый листик, спросил Пыжиков.

— На такие вопросы, товарищ старший лейтенант, можно отвечать только детям, потому что они маленькие, а вы взрослый. Давайте лучше помолчим. Смотрите, какая добрая погода. В такую погоду, наверное, можно отличить, ну, скажем, пароход от ялика...

Пыжиков выпрямился и, казалось, стал еще длиннее и тоньше. Из его разжатых пальцев к запыленным сапогам посыпались клочья кленового листочка, которые он тут же растоптал.

Долгий летний день заканчивался. Из-за темноватого пушистого облачка выскользнул солнечный луч и с размаху лег на пурпурные верхушки кавказского черноклена. Рядом рос молодой каштан с побуревшими от зноя листьями. Над ним, упираясь в небо, возвышалась серая скала с острым пиком. В ее выступах, притаившись в затишье, золотистыми грудками лежали вялые, упавшие листья. В бурные штормовые дни их загнал сюда свирепый норд-ост. Но когда подует встречный горный ветер, он крутым вихорьком поднимет высохшие листья над скалистой грядой и сбросит в бушующее море.

К каштану подошел генерал Никитин. Подтянувшись на носках, он сорвал несколько орехов и, разгрызая твердую, еще недозревшую кожуру, вернулся к группе тихо беседующих офицеров. Остановившись, генерал отогнул цепкую ветку черноклена, свисавшую на погон майора Рокотова, и неожиданно спросил:

— Какого это вы чертика с крючками вспоминали, майор?

Поражаясь слуху генерала, Рокотов ответил не сразу.

— Не хотите говорить, не нужно. Я ведь краем уха слышал.

— Я сказал, товарищ генерал, — нерешительно начал Рокотов. — Я сказал, что черт крючки наточил и нам подсунул. Вот мы и клюнули...

— Вы что, в чертей верите?

— Верю... в того, который во мне сидит.

— Вот как! А может, ему дать отставку?

— Придется, — улыбнулся Рокотов.

— Хорошо. К этой философии мы еще вернемся позже. Вы скажите-ка мне вот что: у тех чертей, которых мы ищем, очевидно, была радиостанция. Как вы думаете?

— Возможно.

— Одна или две?

— Трудно сказать, — пожимая плечами, ответил Рокотов.

— Почему трудно? — с досадой в голосе спросил Никитин. — Надо всегда предполагать худшее. Безусловно, была рация и, наверное, не одна. К тому же в ночь высадки «гостей» в этом районе работал неизвестный передатчик.

— Я таких сведений не имею, товарищ генерал, — сказал Рокотов.

— Неважно. Надо думать не о черте, который в вас сидит, а о реальном противнике. Разве вы не знаете, как материально и технически обеспечены и как подготовлены теперешние нарушители границы? Это не то, что десять — пятнадцать лет назад. Надо искать и найти.

— Ищем, товарищ генерал, — доложил Маланьин, чувствуя, что Никитин нарочито игнорирует его, коменданта, а все время адресуется к начальнику штаба.

— Знаю, что ищете... и не вы одни, — посмотрев на часы, сказал Никитин, думая о том, как ему поступить с подполковником, который до этого считался хорошим офицером.

Разгрызая орехи, генерал прошелся по тропе. Он думал о подчиненных ему людях, судьбы которых он должен постоянно поправлять и решать. Никитин еще раз взглянул на подполковника Маланьина. Этот человек, очевидно, засиделся на одном месте, пустил в курортном городе житейские корешки и не заметил, как они начали подгнивать. Слишком уютно живет — как в парничке. Здесь и фруктов много, и вино отличное, и рыбалка. Ради самого же Маланьина, еще молодого офицера, надо сломать этот насиженный уют, вытащить подполковника на воздух, перебродить на другую работу. А что делать с Пыжиковым? О нем генерал думал пока мельком. Он почти совсем его не знал. Тут еще надо разобраться кропотливо и детально. Нелегкое дело — воспитать настоящего офицера, например, такого, как капитан Ромашков, которого Никитин знал на Дальнем Востоке вначале солдатом, затем сержантом, а позже молодым офицером. Этот крутолобый, напористый, с широкими бровями парень всегда, на всех должностях, был стойким и требовательным к себе.

Да, разная молодость бывает у людей. Генерал представил, как на партийных собраниях поднимает руку и встает с места молодой офицер с новенькими золотыми погонами, с отличной выправкой и просит слова. В таких случаях зал всегда настороженно затихает.

Молодой коммунист начинает говорить. Он смущается и краснеет, иногда не теми словами излагает свою мысль. Это смущение вызывает добрые, сочувственные улыбки. Слова его звучат горячо и торжественно, как вторая присяга. Он обещает товарищам по партии с достоинством выполнять свои обязанности, всеми силами продолжать великие традиции защитников Родины. Значит, недаром потрачен многолетний труд на его воспитание. Дружно потом провожают громкими аплодисментами молодого офицера присутствующие в зале седоусый полковник, бритоголовый генерал и подполковник с погонами врача.

Именно таким, молодым коммунистом, больше всего запомнил генерал Никитин Ромашкова, запомнил с первого партийного собрания. Каков-то он теперь?

— Товарищ подполковник, — спросил генерал Маланьина, — скоро прибудет капитан Ромашков?

— Он уже должен быть здесь. Разрешите послать за ним связного?

— Ну что ж, пошлите, — посмотрев на часы, ответил Никитин. — Кстати, товарищ Маланьин, что вы решили делать со шлюпкой?

— Жду распоряжений, товарищ генерал.

— Каких и от кого?

— От командования.

— Вы комендант-единоначальник, какое вы сами приняли решение?

— Я решил оставить ее пока на месте и усилить скрытое наблюдение.