После года ежедневной работы по двадцать часов в сутки переоборудованный завод выдал на-гора первую партию продукции. Вся партия бесплатно разошлась в Париже по мастерским известных дизайнеров, а на глянцевых разворотах журналов «Офиссиэль», «Вог», «Харперс базар» красовались манекенщицы в тончайших чулках. Конечно, на стройных ножках девушек не было написано, что на них надеты чулки фирмы «Русский Мороз», но зато именно эта информация, набранная мелким шрифтом, занимала нижние части страниц.

Это был первый невод, закинутый в надежде вытянуть золотую рыбку, и золотая рыбка не заставила себя ждать. Через два года производство полностью окупило себя. Затем на севере Италии была открыта еще одна фабрика по производству недорогого и качественного нижнего белья. Набираясь опыта, Морозов потихоньку становился не только известным кутюрье, но еще и удачливым бизнесменом. Однако подлинный взлет его коммерческого таланта осуществился именно в России.

Константин никогда не забывал свою юношескую мечту одеть женщин, и прежде всего свою маму, в красивую одежду. Пришло время подумать о громадном рынке сбыта в Восточной Европе и о том, с каким пиететом в России относятся ко всему иностранному. Сумбурные планы бродили в голове молодого бизнесмена. Ему казалось, что родная страна, в которой он не был более семи лет и куда страстно хотел вернуться, — непаханое поле, ждущее своего трудолюбивого земледельца. Как на грех, союз промышленников Милана направил ему приглашение на Неделю высокой моды в Москве. Морозов с радостью согласился. Ему не терпелось увидеть родную страну и свою маму, которая тихо старилась в родном городе, чая хотя бы перед смертью свидеться с сыном.

Неделя высокой моды на поверку оказалась вовсе не Неделей, вовсе не высокой и, в конце концов, не моды. Моды в бывшей Стране Советов как не было десять лет назад, так не было и теперь. Народ предпочитал по-прежнему одеваться в иностранное, но в основном это был китайский ширпотреб и турецкая кожа. Люди на улицах были одеты слишком ярко, слишком вычурно и слишком безвкусно. Хорошие вещи в магазинах стоили так дорого, что по цене эти фабричные модели давно сблизились с авторскими. Знаменитые кутюрье местного розлива оказались на поверку беспринципными дельцами, торгующими собственной торговой маркой. В их производство, показы и коллекции были вложены деньги мафиозных сообществ. В кулуарах Недели высокой моды открыто обсуждалось, какая московская бандитская группировка поддерживает того или иного дизайнера. Состязание между кутюрье превращалось в бескровное сражение между столичными бандитами — ввязываться в бои местного значения пришельцу из-за рубежа было опасно.

На одном из дефиле, где приглашенные из-за рубежа гости пробавлялись скулосводящими зевками, неожиданно внимание предпринимателя привлекла молодая женщина в изящном костюме с яркими глазами, русыми волосами и соболиными бровями вразлет. Кусая губы, она сидела в первом ряду и пожирала глазами прохаживавшихся по подиуму моделей, делая быстрые зарисовки в блокноте. Девушка показалась Морозову странно знакомой, но он никак не мог припомнить, где же они могли видеться.

В перерыве он пробрался поближе к интересной незнакомке. На ее визитке на костюме значилось: «Наталья Гладышева, главный технолог швейной фабрики имени Октябрьской революции». Это была та самая Наташа Гладышева, которая когда-то подрабатывала в первом швейном кооперативе города Красноурюпинска! Она почти не изменилась: тот же прямой взгляд, та же гордая посадка головы… Наташа не узнала в этом лощеном господине с элегантными манерами и в строгом костюме того длинноволосого Костю Морозова, с кем до хрипоты спорила о работе в условиях советского производства. Зато он узнал ее.

Наташа только заметила, что господин, благоухавший дорогим парфюмом, как-то странно на нее смотрит, и сразу же досадливо отвернулась. Она лишь успела прочитать на его визитке «Konstantin Morozov», но это имя ей ни о чем не говорило.

Затем они встретились на семинаре, организованном для производителей одежды администрацией Недели высокой моды. Заграничных буржуа с туго набитыми кошельками призывали делать инвестиции, а те, важно кивая в ответ, тем не менее от решительных шагов навстречу дикому Востоку почему-то воздерживались. На семинаре Наталья выступала с докладом, вызвавшем большой интерес публики, но не столько своим содержанием, сколько тем, что это содержание озвучивала красивая бизнес-леди со стройными ногами. После семинара Морозов наконец решился подойти к ней.

Разгоряченная выступлением, Наталья была в запале.

— Понимаете, — говорила она лысоватому улыбчивому японцу, ростом ей по пояс, — в нашей товарной политике наблюдается дисбаланс между количеством товара и его доступностью широким слоям населения. У нас много дорогого и модного товара, который по карману лишь единицам, много дешевого и некачественного товара, который по карману всем, но его не хотят брать из-за низкого качества. А вот чего у нас совсем нет, так это недорогих и качественных вещей.

В 1992 году такое высказывание прозвучало почти революционно. И это было именно то, о чем в последнее время думал Константин.

— А вы меня не узнаете? — наконец спросил он, когда лысый японец, умильно улыбаясь, наконец убрался восвояси. — А ведь мы с вами земляки… А помнишь, то есть помните…

Вечер воспоминаний «земляки» продолжили на фуршете. На следующий день они встретились в ресторане на бизнес-ленче, а еще через день Наталья повела Морозова на фабрику, где работала после окончания института технологом.

На фабрике Морозов оглядел кипы ситцевых халатов в пошлый цветочек, которые каждые четыре минуты (время, предусмотренное технологическим процессом производства) рождались на свет Божий, и призадумался. Оборудование на фабрике было никудышное, рабочие трудились ни шатко ни валко, администрация заботилась лишь о своей зарплате, но никак не о работе цехов. Здесь нужно было переделывать все, в том числе и стены дореволюционной постройки…

В это время Наташа показывала Косте эскизы своих моделей, которые она мечтала запустить в производство. Прекрасные изящные костюмы — вроде того, что в данный момент элегантно обтягивал ее фигуру. Она была оживлена и от этого казалась еще красивее.

— Надо подумать, — произнес Морозов, глядя ей в глаза, — нужно подумать…

Шла уже вторая неделя, как он находился в Москве. В Милане его ждали неотложные дела, а он все торчал здесь. Компаньоны обрывали телефоны, требуя его возвращения, — нужно было подписывать какие-то бумаги относительно покупки очередной фабрики у разорившегося англичанина, штамповавшего вместо ходового и качественного товара дешевые безобразные фраки.

А он в это время бродил вместе с Наташей по Москве. Они строили планы совместного предпринимательства, вспоминали, говорили и все не могли наговориться. Морозов смотрел в синие яркие глаза и не находил в себе силы уехать. Отныне он хотел остаться здесь. Остаться навсегда.

Уехать ему все же пришлось. Из Милана он каждый день звонил Наташе, они по нескольку часов говорили о продвижении дел по созданию в столице совместного предприятия. На день рождения он прислал ей наперсток и сантиметр, которыми пользовался сам Великий Кудесник с улицы Грюнель — знаменитый кутюрье подарил его начинающему коллеге, когда Морозов прощался с ним, уходя на вольные хлеба из его салона.

Потом Костя приехал в столицу на Новый год и слегка обалдел от русских морозов — он отвык от них за время своей заграничной жизни. На Рождество Костя подарил Наташе маленького щенка лабрадора и обручальное кольцо с рубином. В жизни у него было много женщин — разного цвета кожи, говоривших на разных языках и разных в постели. Некоторых, ему казалось, он любил, некоторые, как они уверяли, любили его. Со всеми он расставался — с некоторыми без сожаления, с другими — тоскуя, но ни разу ему не встречалась женщина, которую бы он хотел видеть каждый день подле себя.

И вдруг именно такую женщину Костя неожиданно встретил. Точнее, встретил-то он ее давно, еще семь лет назад, а вот понял это только сейчас. Теперь он хотел одного — постоянно видеть эту статную девушку с восторженно распахнутыми синими глазами рядом с собой. Он знал, что она никогда не уедет из страны. Оставить любимую работу для нее — все равно что лишиться самое себя. Кроме того, в России, очнувшейся наконец от долгого сна, раскрывались огромные просторы для частной инициативы. Поэтому Морозов принял решение.