Были оглашены и некоторые программные наметки политического свойства.

«Программа действий российского лидера, – писал «Коммерсант-Власть», – в общем и целом продолжает программу, оглашенную им ранее: приватизация земли, борьба с коммунистическими функционерами на местах, создание массовой партии, подтверждение решительного разрыва с Горбачевым… Ельцин, очевидно, намерен в максимальной степени использовать пиковую ситуацию, в которой находится союзное руководство: грядущее повышение цен (та самая «павловская реформа» – О.М.), плюс забастовки шахтеров, плюс отсутствие сколько-нибудь ясной программы действий, плюс холодное отношение Запада…      Шансы Ельцина уникальны: накануне Съезда, на котором коммунисты намерены дать ему «последний и решительный бой», коммунистическое союзное руководство, будучи абсолютно непопулярным, проводит абсолютно непопулярные экономические мероприятия».

III внеочередной Съезд народных депутатов РСФСР, на котором коммунисты и их союзники собирались сместить Ельцина, был намечен на 28 марта. У демократов, естественно, цель была противоположная − отстоять Ельцина и добиться, чтобы Съезд, следуя результатам российского референдума, принял официальное решение о всенародном избрании президента России.

Чтобы поддержать Ельцина, движение «Демократическая Россия» наметила провести в день открытия съезда массовую манифестацию в столице. Ответные шаги предприняла и противоположная сторона. Стремясь воспрепятствовать выступлению демократов, союзный Кабинет министров вполне прямолинейно и бесхитростно принял 25 марта постановление «О временном приостановлении в г. Москве проведения митингов, уличных шествий и демонстраций». На следующий день, 26-го, как бы в подкрепление этого постановления, Горбачев издал указ «О создании Главного управления Министерства внутренних дел СССР по городу Москве и Московской области», то есть объединил столичное и областное милицейские управления как бы в единый кулак и напрямую подчинил их союзному Министерству внутренних дел. Явно подразумевалось, что это управление и должно выполнять запретительное правительственное постановление − это будет его главная задача.

Тем не менее, демократы не отказались от своего намерения выйти в намеченный день на улицы Москвы.

Прямыми запретительными мерами дело не ограничилось. Поздним вечером 26 марта Горбачев выступил по Центральному телевидению с пространным, почти полуторачасовым, интервью, в котором попытался обозначить свою позицию накануне надвигающихся серьезных событий. Значение этого выступления подчеркивалось тем, что одним из двоих интервьюеров был собственной персоной главный телевизионный начальник Кравченко − тот самый, который костьми ложился, чтобы не давать эфир Ельцину.

Как писала «Независимая газета», «среди потока сиюминутных политических банальностей» из уст президента прозвучали также «слова, которых мы уже давно от него не слышали; это наводило на мысль, что, возможно, демократический потенциал «инициатора перестройки» отнюдь не исчерпан».

Газета цитировала некоторые из этих слов:

«Я не ухожу от ответственности за совершенные ошибки».

«Я переживаю, что пролилась кровь» (как мы знаем, в последний раз она пролилась в Прибалтике. − О.М.)

«Мы будем опираться на свободу суждений по любому вопросу».

«Если вы не согласны с моей политической линией, это не значит, что вы мой враг».

«Новое насилие − это была бы моя политическая смерть».

«Мы должны осуществить глубокие перемены в рамках демократии».

«Я сторонник честной политики»...

Все эти декларации можно было объяснить двояко − и просто как декларации, призванные приостановить разрушение горбачевского имиджа как инициатора демократических перемен в стране, и как искреннее желание все-таки окончательно «не сжигать мосты» между собой и российскими демократами.

Впрочем, высказывая эти «правильные» слова, Горбачев одновременно обрушился на «так называемых демократов», обвиняя их во всех смертных грехах.

Намекая на готовящуюся демократическую манифестацию, он бросил упрек оппозиции:

− Оппозиция хочет подтолкнуть народ... к действиям с непредсказуемыми последствиями.

Что подразумевалось под этими последствиями? Это можно было понимать и как угрозу: манифестация встретит жесткое силовое противодействие. Тем более, что по всему было видно: власть всерьез к этому готовится. А когда на улице начинаются столкновения, декларации типа «Я переживаю, что пролилась кровь», «Новое насилие − это была бы моя политическая смерть» − как-то повисают в воздухе и быстро забываются.

Кстати, о самой «безразмерности» горбачевского интервью. «Российская газета» писала по этому поводу:

«Почти полтора часа говорил президент. Ему повезло на собеседников. Президента не прерывали, не пытались украсть его эфирное время… Все это выглядело бы вполне прилично, имей такую же возможность общения с многомиллионной аудиторией и оппоненты Горбачева. Но они по его воле отлучены от голубого экрана. Хотя президент и не постеснялся заявить, что у оппозиции есть все возможности, в том числе и на ТВ, излагать собственную точку зрения».

Да, мы ведь помним, какие «возможности» были у Ельцина, когда он пытался получить эфир, хотя бы на сорок минут.

Обстановка в столице с самого утра 28 марта сложилась напряженная. Хотя, как уже говорилось, 25-го и 26-го и были приняты грозные постановление и указ, истинные намерения властей, − каким образом они будут использовать стянутых в город «правоохранителей», − до последнего момента были неизвестны. Никто не мог исключить, что им будет отдан приказ стрелять, избивать, давить… В конце концов, есть ведь какая-то логика в решениях и действиях власти. Логика последних месяцев вполне допускала (и даже требовала) жесткого разгона демонстрантов и митингующих, ареста организаторов… Какое решение примет на этот раз Горбачев?

Город бурлил почти с самого утра. То здесь, то там возникали группы манифестантов с транспарантами, российскими флагами, пытающиеся прорваться поближе к Манежной площади − традиционному в ту пору месту, где проводились народные веча, − или вовсе к Кремлю.

Происходили даже одиночные выступления. Как сообщал корреспондент «Постфактум», водитель 31-го московского автокомбината Роман Жуков около часа дня встал на углу Твеpской и Моховой, возле гостиницы «Националь» (это угол Манежной площади), с лозунгом: «Я тpебую отставки Гоpбачева, он довел стpану до того, что жpать нечего».

Некоторым журналистам − и российским, и иностранным, − удавалось просочиться сквозь цепи милиции и солдат, опоясавших центр Москвы,

«Мы проникли сквозь все эти редуты президента и премьера, как и зарубежные коллеги, − писали корреспонденты «Российской газеты». − Им было смешно. Нам − стыдно… Мы ходили вдоль воинских и милицейских цепей. Старый солдат − полный кавалер ордена Славы − общался со своими боевыми потомками на суровом фронтовом языке. Пожилые, плохо одетые женщины стыдили: «Бессовестные вы! Нет бы работать, − так против народа идете...» Невыспавшийся милицейский капитан огрызался: «Этот Павлов такой же мой, как и ваш. И Горбачев − тоже». А представители «так называемых демократов» (употребим любимый термин Михаила Сергеевича) успокаивали людей и просили никого не оскорблять. Люди, мол, выполняют приказ, они такие же служащие, как любой из тех, кто заполнил 28 марта все прилегающие к центру улицы, площади и переулки».

«В 16-50, − сообщало агентство «Постфактум», − манифестанты от гостиницы «Националь» и Госплана двинулись к гостинице «Москва», на Манежную площадь. В 17-15 военнослужащие с пластиковыми щитами и дубинками оттеснили митингующих на Тверскую улицу, применив при этом силу… В 18 часов возле кинотеатpа «Художественный» на Калининском проспекте собралась толпа численностью около полутора тысяч человек. Часть из них вышла на пpоезжую часть, при этом движение транспорта со стороны Манежной площади продолжалось. Путь группе пpегpадила милиция и гpузовые автомобили. На пpотяжении Калининского пpоспекта от метpо «Аpбатская» до Манежной площади все пеpеулки пpегpаждены и заполнены техникой − автомобилями внутpенних войск и Советской Аpмии.