— Д-давай!..

Миша взмахнул веслами. Лодка рванулась с места, и берег приблизился словно сам собой.

Когда плоскодонка ткнулась носом в песок, Ефим Осипович неуверенно стал на ноги и медленно, словно потеряв все силы, вышел из воды. Миша помог ему надеть брюки и телогрейку, протянул было сапоги, но Егоров молча махнул рукой и босиком, мелкими шажками, побежал к костру. Тут он накинул на себя доху, опустился на гальку у самого огня и, стуча зубами, кивнул на фляжку:

— Н-на-лей!..

Миша мгновенно наполнил стакан спиртом. Егоров взял его плохо гнущимися руками и выпил единым духом. Выронив стакан на землю, он ошалело выпучил глаза и сидел так до тех пор, пока Миша не поднес ему воды. Сделав несколько глотков, Ефим Осипович покачал головой:

— С-силен, ч-черт!..

Вскоре спирт оказал свое действие: Егоров раскраснелся, оживился. Он уже не дрожал и не стучал зубами. Плотнее закутываясь в доху, Ефим Осипович возбужденно заговорил:

— Все-таки привязал! Крепко привязал. Боялся — не хватит воздуха в легких, второй раз нырять пришлось бы… А очки потерял. И как я забыл их снять!.. Подбрось-ка, Мишуха, дровец в огонек!

— А вытащим мы с вами вдвоем машину? — усомнился Миша. — Тяжелая она…

— Вытащим! — бодро ответил Егоров. — Вот отогреюсь малость, да и начнем. Ну, а если уж не осилим, ничего страшного нет. Веревка лежит на дне, льдины за нее цепляться не будут. Подъедут наши ребята — в два счета вынем. Если река станет, прорубим лед. Теперь уж считай машину спасенной!

Он глубже нахлобучил меховую шапку и вдруг расхохотался:

— Вот уж никогда не думал, что придется мне начинать свою работу с купанья среди льдин! Дважды в сутки… Нелегко, оказывается, быть первопечатником!

Холодный, пахнущий снегом ветер все усиливался. Глухо шумели, раскачиваясь, могучие деревья. С реки доносился непрерывный шорох шуги. Но ничто уже не тревожило Ефима Осиповича. Он ворошил палкой ярко пылающий костер, и в каждом его движении чувствовались спокойствие и уверенность.

Большой полосатый окунь сорвался с крючка и, блеснув чешуей, шлепнулся в воду. У берега колыхнулись и исчезли отражения островерхих елей, на гребнях кругов рассыпалось оранжевыми серпами подкрашенное вечерней зарей облачко.

— Эх, жаль! — вырвалось досадливо у Павлика. — Такой окунище!..

Мальчик посмотрел на пихту, за косматую ветку которой зацепился крючок удочки. Ветка была высоко, до нее не доставала рука. Павлик потянул за удилище. Крепкая леска зазвенела, словно струна, и крючок еще глубже впился в сук.

— Авария? — послышался голос бесшумно подошедшего. сзади Петра Тихоновича. — Как же ты так неосторожно…

Он запустил руку в ведерко, где слабо трепыхалась полусонная рыба, потом легонько подергал за леску и посоветовал:

— Оставь до завтра. Утром залезешь с топором на дерево, отрубишь ветку. А сейчас пора спать.

— Очень уж хорошо сегодня клюет!.. — сказал Павлик, вздохнув.

— Перед грозой всегда так, — ответил Петр Тихонович.

— А разве будет гроза? — удивился мальчик.

Петр Тихонович молча показал на небо. Только теперь Павлик заметил, что с востока из-за тайги надвигается большая черная туча. Словно хищный зверь, она подкрадывалась к реке, и синий гребень ее висел над самой сторожкой.

— Не нравятся мне грозы, которые идут с востока, — озабоченно произнес Петр Тихонович, теребя маленькую черную бородку. — Как нагонит ветром в запань воды, того и гляди, несчастье случится…

Петр Тихонович работал на сплавном рейде сторожем. Он следил за лесной гаванью, вернее — не за самой гаванью, а за теми укреплениями, что удерживали на месте сотни тысяч бревен.

Весной, когда вскрывалась река Тасеева, из таежных глубин к месту ее впадения в Ангару начинал двигаться непрерывным потоком лес. Он шел днем и ночью, и ни одно бревно не проходило мимо заграждения, устроенного сплавщиками между левым берегом и островом, что протянулся посреди реки. Лес так плотно забивал эту глубокую протоку, что на всем ее пространстве — полкилометра в ширину и два километра в длину — люди могли ходить по бревнам, не боясь провалиться в воду. Да и воды-то здесь почти не было видно, она лишь кое-где сверкала в щелях между нагроможденными друг на друга бревнами.

Легко представить, с какой огромной силой напирал весь этот лес на заграждение. Достаточно было бы отдельным бревнам прорваться в какую-либо лазейку, и вслед за ними в пролом хлынула бы на широкие просторы Ангары вся масса древесины…

Но прочное заграждение, построенное самыми опытными мастерами, надежно сдерживало бревна. Его, в свою очередь, поддерживали четыре стальных каната, каждый толще руки взрослого человека. На берегах эти канаты были прикреплены к глубоко врытым в землю огромным столбам. И люди выводили из гавани столько леса, сколько им требовалось для вязки очередного плота. Бревна равномерно двигались к паровым и электрическим сплоточным машинам, которые связывали их в «пучки», по пятнадцать — двадцать кубометров каждый. Составленные из таких «пучков», громадные плоты прицеплялись к катерам и пароходам, и сибирская древесина начинала свое путешествие во все концы страны.

Павлик знал, что постоянное наблюдение за сдерживающим лес заграждением — очень важное дело. Ему была понятна тревога сторожа, который хмуро посматривал то на тучу, то на темневшую реку. И чтобы успокоить Петра Тихоновича, он сказал:

— Гроза, кажется, будет не сильная.

Петр Тихонович покачал головой и, широко шагая, направился к гавани. Павлик постоял на месте, еще раз подергал леску, потом захватил ведерко с уловом и пошел к сторожке.

Взойдя на высокое крыльцо избушки, мальчик остановился. Отсюда открывался чудесный вид на окрестности, и Павлик мог просиживать на крыльце часами. Внизу широко раскинулась по-весеннему полноводная река. На противоположном берегу в сумерках угадывались очертания падающего отвесно в воду громадного утеса; на фоне угасающей зари рисовались черные силуэты могучих сосен. Левее утеса сверкали огни рабочего поселка. Они вспыхивали всё в новых и новых местах, словно светлячки в темную летнюю ночь.

Павлик слышал, как у сплоточных машин прозвучал сигнал к окончанию работы. Постепенно стали затихать шум машин и глухой стук бревен. Потом над рекой пронеслась веселая песня: это рабочие возвращались на лодках в поселок.

«И мне бы пора домой», — подумал мальчик, с досадой вспоминая, что, увлекшись ловлей, он не заметил, как уплыла на правый берег работавшая в гавани бригада. Теперь приходилось ждать до утра, когда Петр Тихонович, сдав дежурство, будет возвращаться в своей маленькой лодочке обратно.

«Ничего! — решил Павлик. — Не в первый раз ночевать мне в этой сторожке. Тут даже интереснее: буду лежать в сене на чердаке и слушать, как хлещет дождь по крыше».

Спрыгнув с крыльца, мальчик пошел к гавани. Придерживаясь рукой за туго натянутый стальной канат, он спустился с крутого берега и здесь, под обрывом, увидел Петра Тихоновича.

— Вода прибывает… — глухо сказал сторож, не отрывая взгляда от рейки с делениями. — На глазах поднимается.

Павлик заметил, как быстрые струйки, накатываясь все выше и выше на берег, слизывали с гальки щепки, мусор и торопливо несли их куда-то вдаль. Потом бревно, лежавшее на песке у самой воды, как-то странно зашевелилось, словно его кто-то подтолкнул снизу, и скатилось в реку.

А синий гребень тучи уже перевалил зенит и медленно двигался дальше, к Ангаре. Стало почти совсем темно; только на северо-западной стороне горизонта все еще слабо светилась узенькая полоска заката.

И вдруг ослепительный зигзаг с грохотом прорезал черное небо, и на миг стало светло, как в самый ясный день. Потом тьма сомкнулась, и снова над рекой и тайгой повисла напряженная тишина.