— Возьмите меня с собой, Илья Парамонович, — обратился я к охотнику. — Не помешаю…

— Ну что ж, пойдем, коль есть желание, — равнодушно отозвался Семибратов.

Через полчаса мы шагали за деревней. Илья Парамонович шел молча, и мне казалось, что его кто-то подменил: быстрый в движениях и сосредоточенный, он напоминал теперь бойца перед сражением.

Когда мы вошли в тайгу, охотник вдруг сказал:

— Хитер косолапый — залег возле самой деревни! А я ищу берлоги за тридцать-сорок километров… — И после паузы заговорил снова: — Странная это вещь — берлога. Будто магнитом к себе тянет… Пока я не знаю ничего о медведе, живу, как и все люди: работаю в колхозе, сплю, ем, веселюсь… Стоит только услышать про берлогу — сразу сам не свой становлюсь: не идут на ум ни работа, ни еда, ни сон. И будто все время кто-то подталкивает: «Иди! Иди!..» Добуду зверя — опять нормальным человеком становлюсь.

Я вспомнил, что нечто подобное слышал от одного инструктора-парашютиста. Он тоже уверял, что если не сделает в известное время прыжка, то теряет душевный покой и становится раздражительным. Очевидно, опасные профессии имеют особую притягательную силу, свой «магнит»…

До берлоги оказалось и в самом деле очень близко. Едва скрылись за деревьями крыши домов, как Илья Парамонович взял на сворки[6] собак и, отдав мне поводки, исчез в подлеске.

В тайге стало тихо. Где-то барабанил на сухой вершине дятел. Изредка с ветки срывался ком снега, мягко шлепался вниз, и тогда сидящие неподвижно лайки настороженно поднимали острые уши.

Семибратов появился совсем не с той стороны, откуда я его ожидал.

— Пойдем, — шепнул он и, сняв с плеча ружье, бесшумно заскользил вперед.

На маленькой полянке Илья Парамонович знаком заставил меня остановиться, а сам продвинулся на несколько шагов вперед. Потом он сошел с лыж, начал тихо притаптывать снег. И тут я увидел берлогу.

Медведь устроился под большим старым выворотнем. Берлогу можно было обнаружить только по небольшому отверстию — «челу», обильно опушенному инеем. Иней покрывал и маленькую елочку, склонившуюся над берлогой.

Притоптав снег, охотник махнул рукой. Это значило, что я должен был спустить собак. Лайки давно уже, глухо повизгивая, рвались вперед, и я еле сдерживал их.

Освобожденные от сворок, собаки бросились к берлоге. Лес наполнился азартным лаем. Мельком я заметил, что в кустах шарахнулся испуганный заяц и, очумело перескочив через полянку, метнулся в ельник.

Медведь не заставил себя ждать. Окруженный тучей снежной пыли, он мгновенно вырос у выворотня и, став на дыбы, растопырил передние лапы с длинными кривыми когтями.

Ни один мускул не дрогнул на лице Семибратова. Словно каменный, стоял он все в той же выжидательной позе, чуть-чуть наклонясь вперед.

Зверь шагнул к охотнику. В это время собаки вцепились медведю сзади в «штаны», и он раздраженно повернул голову, намереваясь отмахнуться от надоедливых лаек.

Это был как раз тот миг, которого выжидал охотник. Вскинув ружье, он выстрелил. Пораженный в ухо зверь, глухо рявкнув, тяжело осел на снег…

Все произошло так быстро, что я, стоя с фотоаппаратом, успел сделать только один снимок.

С минуту Семибратов стоял на прежнем месте, держа ружье наготове и глядя на яростно теребящих медведя собак. Потом, спуская левый курок, сказал спокойным голосом:

— Теперь можно закурить, — и полез в карман за трубкой…

К полудню медведь был привезен в деревню. И пока снимали шкуру и разделывали тушу, Илья Парамонович смешил всех забавными охотничьими анекдотами. К нему снова вернулось его обычное шутливое настроение.

…Спустя несколько лет мне вновь довелось быть в Ганиной. Я зашел в просторный дом Семибратова. Илья Парамонович был на работе, и меня встретила его жена Прасковья Афанасьевна.

В доме все было так же, как и в первый мой приезд. По-прежнему дожелта выскобленные полы были застелены знакомыми мне полосатыми половиками, на стенах висели всё те же репродукции с картин Левитана, в горнице мерно тикали старинные часы. Только на ковре над кроватью я заметил новое: вместо изрядно потрепанного куркового тульского ружья теперь висела новенькая ижевская бескурковка.

— Сменил все-таки Парамонович свою тулку, — показал я на ковер. — А говорил, что не расстанется с нею до смерти!

— Так оно чуть и не получилось! — вздохнула Прасковья Афанасьевна. — Смерть за плечами у Ильи стояла…

И старушка стала рассказывать, как погибал и спасся Илья Парамонович:

— Нынешней зимой было. Приходит как-то к нам Костя Быстров и говорит Илье: «Отыскал берлогу, а где она — не скажу, если меня с собой не возьмешь. Надоело за белками бегать, хочу медвежатником стать…» Вы не знаете его, Костю-то? Щупленький такой парнишка, семнадцать лет ему. Секретарь комсомольский… Засмеялся Илья и отвечает: «Ладно, пойдем, только с уговором: стрелять буду я, а ты смотри и ни в чем не мешай». Ну и пошли… Привел Костя к берлоге и, как уговорились, в сторонке стал. Спустили собак. Лают они, из себя выходят, а зверь сидит в берлоге — и ни гу-гу… Говорит тогда Илья Косте: «Возьми-ка шест, ткни в чело». Костя и ткнул… Вылетел тут медведь, будто молния, и на четвереньках — к Илье… Выстрелил он два раза — зверь еще пуще взревел, на дыбы встал. Хотел Илья патроны переменить, да не успел: медведь всей пастью в стволы вцепился… Испугайся в это время Костя, пришел бы обоим охотникам конец. А он не трусом оказался! Пока зверь жевал ствол, Костя прыгнул ему под брюхо и всадил против сердца кинжал по рукоятку… На этом все и кончилось. Не успел медведь никого даже царапнуть, только концы стволов обкусал… — Прасковья Афанасьевна улыбнулась и закончила: — Ружье это изуродованное Илья Косте подарил: «На, говорит, храни, как оно есть. Помни, что с первой охоты стал ты настоящим медвежатником!..»

Илья Парамонович пришел домой на закате солнца. Все такой же живой и шумливый, он еще с порога начал рассказывать, как он только что поспорил по телефону с каким-то районным работником. Дело было в том, что на днях должен был состояться районный слет лучших охотников, и в Ганиной сегодня получили список приглашенных. Кости Быстрова в этом списке не значилось, и Илья Парамонович заявил, что если не пригласят Костю, то не поедет и он, Семибратов.

— Об этом пареньке скоро слава по всей тайге пойдет! — шумел старик. — Не было еще у нас медвежатника с такой хваткой!

— Трудно судить по одной охоте… — заметил я осторожно.

— Почему — по одной? — удивился Илья Парамонович. — Он уже шесть зверей взял!

Семибратов помолчал и тихо, словно по секрету, сообщил:

— Ведь я ему три свои берлоги отдал. Верю в него. Ловкий парень, бесстрашный, настоящий сибиряк! Скоро в армию пойдет, пусть пока проходит закалку…

Сидя на стуле против окна, я видел, как ребятишки играли среди улицы в городки. Маленький мальчуган в красной майке палку за палкой бросал в «пушку», а она, окутанная пылью, все стояла на месте.

— Дай-ка я ударю, — сказал проходивший мимо смуглый юноша с комсомольским значком на пиджаке.

Мальчуган торопливо протянул ему последнюю палку и отошел в сторону. Юноша, не прицеливаясь, как бы нехотя, метнул. «Пушка» с треском разлетелась во все стороны.

— Вот он, Костя Быстров, — показал на юношу Илья Парамонович. — Будущий знаменитый медвежатник!

А Костя как ни в чем не бывало уже шел своей дорогой дальше. Стройный и гибкий, он неторопливо шагал по зеленой улице, провожаемый восторженными взглядами ребятишек.

Раньше в Сибири морозы злее были. Как сейчас помню: выйдешь, бывало, утром во двор — дыханье перехватывает. Плюнешь — слюна ледяшкой падает на снег. На забор глянешь — воробьи рядком сидят, а пугани — не летят, замерзли…