Двое молодых людей, оба уже бывалые воины, они делили в окопах в приволжской степи и корку хлеба, и горечь утрат, и ежедневные опасности, и радость наших могучих контратак.
Я думаю, что они так крепко подружились потому, что поверили в отвагу друг друга. Машенька из Мышеловки не терпела людей, слабых духом, тех, кто трусил при свисте бомбы, «кланялся» пулям, отставал в атаках, когда каждая выигранная секунда времени была исключительно дорога. Миша Кравченко из Ахтырки постоянно находился на передовой. Этот отважный юноша пренебрегал любой опасностью. Если нужно было оказать помощь раненому, вынести его из-под огня, военфельдшер Кравченко не раз подползал к окопам противника и, отстреливаясь из автомата, отбиваясь гранатами, выручал товарища.
В полку о Мише Кравченко говорили, что ему удивительно везет. И действительно, он выходил невредимым из-под ураганного артиллерийского огня, из-под бешеного пулеметного обстрела, из-под бомбежек, каких еще не знала ни одна война, и даже пули снайпера не тронули его, хотя трижды пробили на нем ушанку.
Что бы ни случилось на передовой, как бы ни бесились фашисты, Кравченко оставался спокойным и уверенным, а его открытая, неизменная улыбка словно говорила: что ж печалиться, ведь мы живем!
Он хорошо играл на баяне и любил песни. Два или три раза мне довелось видеть его, когда их санитарная рота отдыхала. В долгой и яростной битве, которая началась у Волги летом 1942 года и завершилась только в начале февраля 1943 года, санитарам очень редко выпадали часы отдыха. Но, когда все же рота получала возможность отдохнуть, Миша брал в руки свой потрепанный баян, и среди обугленных развалин, будто назло врагу, торжественно звучала и ликовала песня.
Он любил песни родной Украины, то грустные и задумчивые, то полные веселья и задора. В разрушенном городе, где на каждом шагу солдата караулила смерть, где снаряды и бомбы сплошь перепахали землю, удивительно, необычно было слышать песню, повторенную эхом руин.
На передовой воины нашей дивизии привыкли их видеть вместе, Мишу и Машу. Если случалось, Машенька работала одна, у нее обычно спрашивали:
— Маша, а где Миша?
Если Миша работал один, вопрос соответственно изменялся:
— Миша, а где Маша?
Машу и Мишу знали в каждой роте дивизии, в каждом ее взводе, их любили, им верили.
Это доверие и любовь они заслужили. Я знаю, что и поныне живы многие десятки людей, которых в тяжелые, решающие минуты выручили в боях из беды Миша и Маша.
В сентябре 1942 года наш 3-й воздушно-десантный корпус был преобразован в 87-ю стрелковую дивизию. За стойкость и мужество в боях за город Тим дивизии присвоили звание гвардейской, переименовав ее в 13-ю гвардейскую стрелковую дивизию, и нам было приказано переправиться на правый берег Волги. Сразу же после переправы с левого берега наши батальоны вступили в бой.
После победоносного завершения этой битвы в Великой Отечественной войне советского народа против немецко-фашистских захватчиков наступил решительный перелом: наши войска приступили к планомерному разгрому бесчисленных полчищ противника.
В городе у Волги наши бойцы бесстрашно сражались за каждую площадь и улицу, за каждый квартал и дом, за каждый подвал и этаж и даже за каждый камень.
23 и 24 сентября дивизия непрерывно вела бой, зачастую переходивший в рукопашные схватки, — штыками отбрасывала наседавшего врага. Фашистское командование рассчитывало прорваться к Волге, а затем атаковать нас во фланг ударом вдоль реки. Этот план сорвался. Гвардейцы не дрогнули перед танками врага. Истекая кровью, гитлеровцы были вынуждены перейти к обороне.
Ранним утром 24 сентября я находился на командном пункте. Вокруг дымились развалины зданий, догорали остатки деревянных домов. Грохот танковых пушек, треск автоматов и пулеметов сливались в сплошной прерывистый гул. В воздухе то и дело взвизгивали пули, с коротким, пронзительным звоном рвались мины, и осколки, впиваясь в стены, дробили кирпич.
Залегая в бомбовых воронках, укрываясь за грудами щебня и остатками стен, наши автоматчики косили фашистов с расстояния в двадцать — тридцать метров. Близко от меня разорвалась граната, рыжим клубком взлетела глинистая пыль, и, словно из самой пыли, пронизанной коротким блеском огня, вдруг поднялся человек.
Это была Машенька. Осматривая свою медицинскую сумку, она сказала кому-то с досадой:
— Ну что за паршивец — прямо в сумку осколок влепил!
Из-за развалин молодой голос отозвался:
— Больше не влепит, я его уложил…
Машенька бросилась через провал в стене, и только она исчезла, как на том месте, где стояла, грянула взрывом мина.
Я успел подумать: «Счастье». Промедли она лишь несколько секунд, и все было бы кончено. Но она услышала стон раненого и поспешила на помощь. Так иногда случается на войне: человека спасает исполнение долга.
А еще через две-три минуты я увидел и Мишу Кравченко. Запыленный, в изорванной шинели, он осторожно нес вместе с Машенькой среди развалин тяжело раненного солдата. Им предстояло пройти по переулку, где противник простреливал каждый метр пространства, и я крикнул Кравченко, чтобы они шли вдоль стены…
Изумленный, он выпрямился и, не выпуская раненого, неловко козырнул:
— Как же вы, товарищ генерал… Вам нельзя здесь находиться, ведь вы руководите боем.
— Спасибо за напоминание, Миша. Я должен видеть, как идет бой.
Он очень смутился:
— Простите…
Возвращаясь на свой наблюдательный пункт, я видел, как Маша и Миша снова вошли в дымящийся квартал.
В тот день у них было много работы, и такой работы, которая не ждет, ибо каждая минута промедления — они постоянно помнили об этом — измерялась кровью солдат.
26 января 1943 года, после напряженной и кровопролитной борьбы, гвардейцы нашей дивизии, находившиеся на переднем крае в районе поселка Красный Октябрь, увидели, что с высотки навстречу спускаются советские танки. Высоко неся свое боевое знамя, воины бросились к танкам, и капитан Гущин первый обнял танкиста.
Эта незабываемая встреча означала, что сотни тысяч солдат и офицеров врага отныне были полностью окружены в руинах волжской твердыни.
Однако и окруженный, противник не думал сдаваться. Гитлеровские генералы надеялись, что им удастся вырваться из «котла».
Теперь перед воинами, которые так долго и упорно сражались за город у Волги, была поставлена задача — добить окруженную фашистскую группировку.
Бои разгорелись с новой силой и велись буквально за каждый квадратный метр земли.
Еще раньше, в конце декабря, наши соседи — войска 39-й гвардейской дивизии — выбили фашистов из цехов завода «Красный Октябрь». В одном из этих разрушенных цехов был создан полевой лазарет, куда санитары доставляли раненых. Вблизи завода, в развалинах, еще удерживались гитлеровцы и зачастую открывали пулеметный огонь по цехам, но этот район наши бойцы уже считали тылом: здесь можно было ходить в полный рост.
После встречи в бою в конце сентября я долго не видел ни Мишу Кравченко, ни Машеньку из Мышеловки. Из донесений я знал, что они по-прежнему в дивизии и что командир полка дважды представлял их обоих к наградам.
За два дня до уничтожения окруженной вражеской группировки, когда над истерзанным городом прогремел последний выстрел, случайно я встретил Машеньку и Мишу в поселке Красный Октябрь.
Был вечер. В городе по-прежнему слышались громы орудий, и над Мамаевым курганом, изрытым снарядами и пропитанным кровью, висело тяжелое облако дыма. Там, на западном склоне, снова шел ожесточенный бой, но каждый наш воин помнил, что это были последние судороги фашистской армии. Она еще сопротивлялась. Бессмысленно гибли тысячи немецких солдат. Горели их танки; падали, зарываясь в землю, их самолеты; взлетали на воздух от огня прямой наводкой их дзоты и отлично построенные блиндажи. Дивизии захватчиков таяли с каждым часом, и в самом воздухе, насыщенном запахами горелого железа, порохового дыма и крови, уже угадывалась наша победа.