— А прятать и не нужно, — спокойно сказала Машенька. — Вы скажете им, что я ваша дочка и пришла помогать.

Женщина внимательно заглянула ей в глаза:

— Понимаю, девочка, без расспросов. Ржа железо ест, а печаль сердце. Только что же нам руки опускать? Старые, умные люди говорят: прилетел гусь на Русь — погостит да улетит. Ладно, будешь моей дочкой.

Она достала из кармана фартука пирожок, подала Машеньке.

— Ешь, да чтоб эти дьяволы не заметили.

…Никто из немцев не обратил на Машеньку внимания: ей невольно думалось, что они уж очень заняты то обедом, то ужином, то завтраком. Машенька почистила картошку, принесла из колодца воды, а потом взяла корзинку и пошла на огороды собирать укроп…

Это поручение повара было очень кстати. Она хорошо заметила артиллерийские позиции врага, свежевырытые ходы сообщения за поселком, огромные скопища машин в отлогом овраге, где солдаты выгружали какие-то ящики.

В доме, где помещался поселковый Совет, гитлеровцы открыли госпиталь: через распахнутые окна в переулок доносились стоны раненых. По-видимому, раненых было много, так как и во дворе и в садике при Совете белели палатки и суетились люди в больничных халатах, наверное санитары.

Если не считать сгоревшей школы, поселок почти не изменился; был он только необычно загрязнен, забросан рваной бумагой и какими-то лохмотьями, да за окраиной, на косогоре, выстроились рядами свежие кресты с касками на верхушках.

Машенька насчитала пятьдесят крестов, но сбилась со счета — сколько зарыто здесь фашистов, она не могла определить.

Ее внимание привлекли знаки на машинах, на пушках, на погонах солдат и офицеров. Быть может, она слишком внимательно разглядывала эти знаки — четыре раза в течение дня ее останавливали на огородах, строго допрашивая, кто она и почему здесь находится.

Она показывала ведро, полное укропа, и, вспомнив немецкие слова, говорила, стараясь казаться спокойной:

— Дейтч зольдатен… кюхе!..

Вражеский патруль был недоверчив и сопровождал ее до самой кухни, а здесь выручала тетя Марфа — она уже осмелела и даже покрикивала на солдат:

— Это же прямо наказание: сами послали девочку за укропом, а шагу ступить не дают!..

Ни на минуту Машенька не забывала о дяде: что переживал он там, в своем неожиданном заключении, как волновался за нее! Она уже хорошо запомнила, где немцы рыли окопы, где устанавливали орудия, где возводили укрепления. Прислушиваясь к болтовне солдат, узнала, что все они принадлежат 29-му армейскому корпусу, который готовился к броску на Киев… Какого именно числа гитлеровцы решили штурмовать город, узнать ей не удалось, однако по всем признакам операция намечалась на ближайшее время.

В ночь с 9 на 10 августа Машенька выскользнула из шалаша, в котором ночевала вместе с тетей Марфой, и осторожно прокралась по саду к голубятне. Она постучала щепкой по столбу и, заметив, как дрогнула дверца, подставила лесенку. Дверца распахнулась, и дядя неслышно, словно совсем невесомый, спустился на землю.

Где-то близко, за домом, разговаривали патрульные солдаты. Они дежурили чуть ли не у каждых ворот.

Машенька и дядя юркнули в кусты смородины, присели, прислушались, осмотрелись. Из сада доносился звучный храп — это под яблоней на раскладушке спал здоровяк повар. Машенька знала, где он спит, и повела дядю в обход яблони. Они миновали сад и вышли за поселок. Отсюда начинался неглубокий овражек, а впереди, за дорогой, темнел густой лес… Самым трудным было пересечь дорогу: она проходила по открытому месту, а через овражек был перекинут бревенчатый мостик. Дядя еще издали заметил на мосту двух охранников. Проползти незамеченными в трех шагах от них было невозможно, и единственное, что оставалось, — ждать. Они сами не знали, чего ждут: эти двое солдат уселись на мостике будто навечно. Впервые в те минуты Машенька подумала, что терпение так же важно на войне, как и смелость. Торопливо рассказывая мне теперь о пережитом, черноглазая Машенька повторяла убежденно:

— Нет, вы не представляете, товарищ полковник, что это за пытка — ждать своей судьбы в трех шагах от врага… Нет, вы не представляете! Сидят и сидят, будто гвоздями прибитые, а нас невыносимо жалят и жалят комары! И нельзя пошевелиться, руку нельзя поднять: ведь самая малая неосторожность — и заметят. Ну хорошо, что появились машины. Целая колонна автомашин. Солдаты сошли с мостика, и мы пробрались под него. Дальше было легче: начался кустарник, а те минуты, когда мы лежали перед мостом… нет, вы не представляете, что это за минуты!

Сведения, которые доставили Машенька и ее дядя, для нас были очень ценны, и я сейчас же передал их по телефону начальнику штаба. Он отметил на карте расположение вражеской артиллерии, складов, пулеметных гнезд и голосом, сразу повеселевшим, заключил:

— Сейчас мы их накроем, голубчиков!..

В блиндаж снова вошел капитан Питерских, и я поручил ему проводить дядю с племянницей в хозяйственную часть, чтобы их накормили, приодели и отправили в наш глубокий тыл. Я был уверен, что они обрадуются этому решению, но — странное дело! — они опечалились. Машенька опустила голову, а ее дядя растерянно смотрел на меня.

— Вы поступили отважно, как и подобает патриотам, — сказал я им. — Можете считать, друзья, что вы исполнили свой долг, а в тылу для вас, конечно, найдется работа.

— Значит, мы должны уехать? — словно не понимая меня, глухо переспросил Боровиченко.

Машенька вскинула голову, ясные черные глаза ее смотрели испуганно.

— А как мы добирались к вам, но теперь… За что же это так, товарищ полковник?!

Я их не понимал: на фронте, на переднем крае, у нас было достаточно своих забот и дел, и они не могли не знать этого. Быть может, они считали, что я должен был лично заняться и их отъездом?

— У меня больше нет ни минуты времени, — сказал я и тут же пожалел об этих словах.

Уже не скрывая огорчения и гнева, эта девочка, почти ребенок, вскрикнула и ударила кулаком по столу:

— В тыл?.. Почему в тыл? Мы прошли через фронт, чтобы сражаться, а вы… Нет, вы неправы, товарищ полковник… Дайте нам оружие и пошлите в часть. Тут, за опушкой леса, наш дом… Там наши люди в беде, а вы говорите: в тыл!..

Я был уверен, что они хотели бы поскорее уехать от фронта куда-нибудь на Урал, в Сибирь… Однако оба они сочли такое предложение оскорбительным. Хмурый коренастый мужчина и его юная племянница прошли через линию огня и не раз рисковали жизнью, чтобы получить оружие и сражаться за родной Киев.

В дни обороны Киева к нам в подразделение бригады уже не в первый раз приходили добровольцы. Это были люди разных возрастов и профессий: рабочие «Ленкузни» и «Арсенала», депо и речного порта, служащие, студенты, даже школьники, пенсионеры и домохозяйки, — они просили и требовали принять их в ряды бойцов.

Мы отсылали их в штаб отрядов народного ополчения, где нужно было пройти боевую подготовку, и они обычно уходили очень огорченные. Впрочем, уже вскоре, в дни битвы за Киев, многие из них проявили высокое мужество и отвагу. Эти люди учились военному делу в боях.

Боровиченко и его племянницу Машеньку нельзя было назвать необстрелянными бойцами. Как опытные разведчики, они принесли нам очень важные сведения о враге. Теперь мы точно знали, что против нас сражался 29-й армейский корпус гитлеровцев, отборные фашистские вояки, побывавшие уже не в одной стране. Знали мы и расположение войск врага на этом участке фронта.

О том, что Машенька и ее дядя — люди не робкого десятка, свидетельствовали погоны фашиста, лежавшие теперь на моем столе.

— Что ж, друзья-разведчики, — сказал я им. — Для вас, как видно, придется сделать исключение. Отправляйтесь, поешьте, приведите себя в порядок и побывайте у врача. Людям решительным и смелым у нас найдется место.

Как они обрадовались, как засияли глаза Машеньки! Даже внешне они сразу неуловимо изменились. Нет, не двое оборванцев стояли передо мной — два воина, готовых к любому заданию.

Нас называли воздушными десантниками. Это особый род войск. В условиях войны наши бойцы и офицеры, выполняя задания командования, должны были перелетать через линию фронта и выбрасываться на парашютах в намеченных местах. Отлично вооруженные и обученные, воздушные десантники перерезали дороги противника, громили его штабы, наносили удары по врагу с тыла, где он меньше всего ожидал нападения.