Здесь всюду видны следы недавних боев. У поворота дороги — растерзанный немецкий танк. Длинный ствол его орудия понуро повис почти до земли.

В придорожной канаве опрокинут вверх колесами серый «мерседес», на кромке поля лежит на боку огромный тягач. Верхняя гусеница лихо развернулась назад, да так и застыла в стремительном броске.

Прямо против окна, у которого стоит младший лейтенант Батов, за дорогой валяются противогазы, рассыпаны стреляные гильзы и боевые патроны — винтовочные и автоматные, затоптанный в землю ранец. А рядом лежит убитый немец. Рыжеватые волосы на голове слиплись, и только вихорок на лбу покачивается от слабого ветра.

Солдаты и офицеры снуют по дороге, куда-то спешат. В широкое окно со второго этажа видно почти все огромное поле, а слева тянется хвойный темно-зеленый лес. Туда почти невозможно смотреть: красное предзакатное солнце слепит глаза.

Но именно туда и надо смотреть Батову. Только что в соседней комнате майор штаба дивизии вручил ему направление. На вопрос, как и где найти полк, он ответил:

— Язык до Берлина доведет.

— Что же, спрашивать у всякого встречного?

Пожилой, но очень подвижный майор легко выскочил из-за стола, взял Батова за локоть, подвел к окну.

— Вот ваша дорога! — указал он рукой наискосок через поле, зажмурившись, отвернулся от солнца и добавил: — Идите прямо. Тут километров пять-шесть, не больше. Найдете: полк не иголка! — и легонько подтолкнул Батова в спину.

Батов пошел к двери и, уже притворяя ее, услышал:

— Зайдите на нашу кухню подкрепиться перед дорогой!..

— Ух, как она его!

— Вот это поиграл!

— Подкинь ему, Зина, еще подкинь горяченьких! Чай, соскучился об эдакой благодати.

— Хо-хо-хо-хо! Крепче спать будет.

Зина Белоногова, санинструктор первой роты, не обращая внимания на крики солдат, бежала между палатками батальонного лагеря, оглядываясь на старшего сержанта Боброва и разбрызгивая опавшую хвою хромовыми сапожками.

Бобров, прикрыв рукой щеку, пылающую от Зининой оплеухи, стоял у всех на виду в смущении. Ему, замещающему взводного, неудобно было перед солдатами, оттого сутулость его сделалась более заметной. Круглая голова словно вдавилась в квадратные плечи.

— А ведь неловко вышло, товарищ старший сержант, — колюче заметил Жаринов. — Поверь моей седине — неловко.

Никакой седины у Жаринова не было. Хотя неделю назад ему стукнуло пятьдесят, в рыжеватых волосах не серебрилось еще ни одной сединки. Каштановые усы он аккуратно подстригал и держался молодецки.

— А черта ли она взбеленилась! — возмущался Бобров. — Я ж ее только шутя разок щипнул.

— То-то вот и оно — щипнул! Нас в батальоне-то вон сколь, а их, голубушек, всего две осталось...

— Ну, хватит тебе, дед, морали читать! — оборвал его командир взвода Дьячков, выползая на локтях из палатки.

— Да вона ж сама постоянно чепится, товарищ младший лейтенант, — петушком пропел из-за спины Жаринова, чистившего автомат в створе палатки, маленький коренастый солдат Орленко.

— Чепится или не чепится, — серьезно возразил Жаринов, повернувшись боком к Орленко, — а давай-ка тебя всем батальоном ущипнем — не то запоешь!

— Оно и то правда, Ларионыч, — согласился Орленко, повернувшись на шинели с боку на спину, чтобы не лезло в глаза низкое солнце, и наблюдая, как Жаринов старательно протягивает через ствол белую тряпочку. Протянет шомполом, посмотрит на ветошку — не запачкалась ли. А потом долго заглядывает в ствол, прищурив один глаз.

— Пополнение пришло! Пополнение! — вдруг послышалось из-за редких сосен, с той стороны, где стояла палатка командира батальона. Там остановилась небольшая колонна вновь прибывших солдат. Связной штаба вприпрыжку бежал по тропинке и весело, на весь лагерь, кричал:

— Пополнение! Встречайте пополнение!

Командир третьего взвода пулеметной роты младший лейтенант Дьячков лениво поднялся, стряхнул с локтей и коленей прилипшую хвою и вперевалку пошел к толпе, что сгрудилась возле небольшой колонны пополнения.

— Жаринов, за мной! — бросил на ходу взводный, шагнув мимо солдата и даже не взглянув на него. Дьячков настолько верил во всемогущую силу приказа, что и мысли не допускал, чтобы кто-то из подчиненных мог возразить или быть недовольным.

Жаринов, чертыхаясь вполголоса, тяжело поднялся на затекшие ноги, спрятал в карман ветошку, кинул ремень автомата на плечо и побрел за Дьячковым, хромая на обе ноги и стараясь размять их. Он знал, что сопровождающий не нужен, что это только так, прихоть свежеиспеченного командира. Ну, взял бы с собой кого другого. Лежит вон в палатке Орленко. Так нет! Надо ему обязательно старика за собой тащить!

Дьячков командовал взводом всего второй день. Он только что прибыл из училища, но на груди у него красовался гвардейский значок и красная нашивка, говорящая о легком ранении. Он, видимо, очень гордился этими знаками воинской доблести, чувствовал себя опытным воином, держался щеголем и считал всех солдат совершенно одинаковыми, то есть такими, какими они представляются, когда читаешь воинский устав. Жаринов за эти два дня уже не раз испытывал на себе «прихоти» молодого человека и не очень радовался, что судьба толкнула его под начало такого командира.

В ту же сторону мимо Орленко прошли командир пулеметной роты старший лейтенант Седых и командир первого взвода рядовой Грохотало.

— Бобров! — позвал Седых. — Идем с нами за пополнением. А где Дьячков?

— Да вон, впереди идет, — ответил Бобров, вынырнув из-за палатки. — А мне что же, товарищ старший лейтенант, смены не будет?

— Пока нет, как видишь. Солдат сколько-то сейчас дадут, а офицера не «сшили» на твой взвод. Командуй, милый человек, пока сам.

Старший сержант Бобров уже более двух недель командовал вторым взводом, замещал погибшего лейтенанта. Только девять дней вел их тот лейтенант, и в первом же бою пуля нашла его. А Бобров идет от самого Днепра — солдат бывалый. Две «Славы» у него на груди, три медали — и ни разу не ранен. Посылали в фронтовую офицерскую школу — отказался, не захотел покидать боевых товарищей.

Идет подготовка к боям за Данциг, и пополнение пришло очень кстати. Во взводе Боброва осталось всего восемь человек, все — старые фронтовики. Уж так ведется на войне: приходит пополнение, и после первых боев остаются в строю немногие — один ранен, другой погиб. Но из оставшихся выбывают редко. Ходят они вместе со всеми под пулями и осколками, бросаются в рукопашные схватки, но, будто меченых, ни пуля, ни осколок, ни штык не трогают их. Однако нет-нет да и ветерана, смотришь, не стало: запрета и на их погибель нет.

Бобров не задумывался о смерти. Как-то сама собою укрепилась в нем вера в собственную неуязвимость. Много взводных перевидал Бобров за фронтовую свою бытность. Мелькали они, как верстовые столбы на дороге. Не успеешь к одному привыкнуть — рядом уже другой. А чаще всего самому за него оставаться приходится.

Сумерки медленно, будто нехотя, опускались на землю, когда Батов отправился из штаба дивизии на поиски своей части.

По дороге тянулись повозки; прогрохотали три тягача с прицепленными огромными пушками. Обогнала машина, крытая брезентом, из нее послышалась песня: