Через некоторое время Васятка приступил к главному — стал уговаривать Анну Петровну прописать его в ее квартире как опекуна, который будет всячески ее ублажать и холить. Тут Анна Петровна сдалась не сразу, а, поджав губы, сказала, что подумает.

Думала три дня и три ночи и, ни с кем не посоветовавшись, на четвертый дала свое согласие. Васятка тут же положил перед ней на стол заранее уже напечатанное на машинке заявление, и Анна Петровна его подписала. И не только подписала, а сама — как в тумане! — пошла куда нужно и оставила у кого нужно эту бумагу. Ей сказали — ответ будет дан примерно через десять дней.

Узнав об этом, Васятка сдвинул брови, побарабанил пальцами по кухонному столу и сказал:

— Звонок придется туда организовать, Анна Петровна, без звонка мы с вами получим не бублик, а дырку от бублика, как сказал поэт Маяковский… Завтра поедем с вами к одной личности — к одному такому… «звонарю». Придется сунуть ему десятку!

— За что?!

— За гуманизм! — сказал Васятка загадочно.

Личность, которую Васятка назвал «звонарем», оказалась мужчиной средних лет, очень деловитым и энергичным на вид. Личность жила на даче, в поселке недалеко от города, среди берез и осинок. С Васяткой личность говорила на «ты», а Васятка называл личность почтительно Леопольдом Леопольдовичем и на «вы».

«Звонарь» усадил пенсионерку в глубокое кресло и строго, как медицинский профессор на приеме, сказал:

— Дело ваше, гражданка, я знаю со слов этого молодца, — кивок на Васятку, который с готовностью осклабился. — Дело ваше не простое, ибо все зависит, как на него там посмотрят. — Личность зажмурила левый глаз и хмуро уставилась правым на бумагу, подсунутую ему под нос расторопным Васяткой. — Так посмотрят — надо отказывать. А если так, — личность зажмурила правый глаз, и его бритая неприятная харя просветлела, — то можно разрешить. Звонок необходим, он поможет вызвать нужную для вас психологическую реакцию у начальства. Таксу мою вы знаете?

— Не знаю, — едва шевеля губами, сказала Анна Петровна.

— За звонок от имени деятелей литературы и искусства я беру десять рублей, от ветеранов труда и войны — пятнадцать!

— А от руководящего какого-нибудь лица нельзя дать звонок, Леопольд Леопольдович? — вставил свое словечко Васятка.

Личность погрозила ему пальцем.

— Руководящих я больше в свой прейскурант не включаю — завязал! Необоснованный риск с одной стороны, а с другой — лучше даже, когда на педаль человеколюбия нажимают люди, так сказать, сторонние, не из аппарата. Итак, от кого желаете получить звонок?

— Давайте, Леопольд Леопольдович, от литературы и искусства махнем! — сказал Васятка.

Анна Петровна механически кивнула головой.

Леопольд Леопольдович заглянул в свою записную книжечку, откашлялся и уверенно набрал номер телефона — аппарат стоял у него на письменном столе.

Произошло соединение. И вдруг лицо Леопольда Леопольдовича волшебно изменилось, губы расплылись в сладчайшей улыбке, деловитая морщинка на лбу, между бровей, куда-то исчезла, и Леопольд Леопольдович заговорил… женским голосом!

Анна Петровна ахнула и откинулась на спинку кресла. Васятка с восхищением уставился на «звонаря».

Между тем Леопольд Леопольдович продолжал «делать звонок».

— Нас, старых актрис, — слегка жеманничая, говорил в трубку мастер-«звонарь», — не надо, голубчик, спрашивать про наше здоровье!.. Были бы только хорошие роли!.. Так я вас, голубчик, очень прошу: помогите этой моей старушке, я и ее хорошо знаю и ее внучка двоюродного — люди вполне достойные… Ну, спасибо, голубчик!.. Передайте от меня привет вашему уважаемому начальнику!..

Леопольд Леопольдович положил трубку на рычаг и уже своим деловым баритоном сказал:

— Вот так! Обещал доложить в благоприятном разрезе.

Анна Петровна поднялась, положила на стол «звонаря» деньги и, сопровождаемая Васяткой, покинула его вместилище.

Домой ехали в электричке молча. Уже перед самым городом Анна Петровна вдруг сказала:

— Бессовестный он человек!

Васятка забеспокоился:

— Кто бессовестный? О чем вы?

— Этот Леопольт… как его? Польтович, что ли.

— Чем же он бессовестный, Анна Петровна? Ну, позвонил, попросил. Вам знаете, сколько надо было бы добиваться такого звонка?! А тут дали десятку — и дело в шляпе!..

Анна Петровна поджала губы и промолчала…

Финал этой незамысловатой житейской истории произошел через три дня после визита Анны Петровны и Васятки к «звонарю». Вечером, когда Васятка явился домой, он увидел свой чемодан и раскладушку в прихожей. Открывая ему дверь, Анна Петровна сказала совершенно спокойно, даже величественно как-то:

— Возьмите ваши вещички, Васяточка, и съезжайте от меня сию минуту. Все ваше я сложила, можете не проверять. И бутербродов туда, в чемодан, наклала — будет чем поужинать вам сегодня!

— В чем дело, Анна Петровна?! Что произошло?!

— Ничего такого не произошло… Вы ведь, Васяточка, жулик, Настя вас из детдома не брала, это все ваши враки. Вы на мою квартиру нацелились и хотели меня, старуху, обдурить, да не вышло у вас. А этот ваш Леопольт Польтович — он еще больший жулик, чем вы!.. Про него в газете будут писать!

Васятка угрожающе сделал шаг к пенсионерке, но она, отступив, сказала с тем же поразившим Васятку спокойствием:

— Даже и не пытайтесь меня придушить! Вам же хуже будет потом.

Васятка постоял, с ожесточением плюнул под ноги Анне Петровне, взял свои вещички и ушел.

Когда впоследствии Анну Петровну спрашивали, как же все-таки она разрешила явному жулику Васятке поселиться у нее, она объясняла:

— Он меня опутал, околдовал. Я при нем как под наркозом жила. Он как пульнет в меня своими черными, как ночь, глазищами, так у меня все внутри замирает. И я делаюсь вся как бы деревянной куколкой на нитках. За какую нитку он меня дернет, я то движение в угоду ему и сделаю!

Ее спрашивали:

— А как же вы набрались смелости этого Васятку потом прогнать от себя?

— Люди добрые помогли и… кончился его наркоз! — отвечала Анна Петровна с виноватой улыбкой.

Мама с папой пошли встречать Новый год к знакомым, а детей — старшего Генку и младшую Ниночку — оставили дома, на попечение бабки Надежды Карповны, прибывшей ради такого случая из Малаховки, с дачи. А в Малаховке в старом, скрипучем деревянном доме в одиночестве «кукует» (так он сам про себя говорит) дед Матвей Иванович.

Впрочем, дед, в прошлом полярник, бывалый зимовщик, любит такие «кукования»: под монотонный шум сосен хорошо «путешествовать» одному «по стране воспоминаний» — тоже дедовское выражение.

Дети уже поужинали, посмотрели любимую передачу «Спокойной ночи, малыши!» и в ожидании бабкиной команды: «А ну, по кроватям, малыши!» — сидят в столовой и, любуясь елочкой-подростком, стоящей на журнальном столике в углу, тихо разговаривают. Надежда Карповна сидит тут же в сторонке и продолжает смотреть телевизионные передачи одну за другой, безотрывно. Матвей Иванович говорит, что она не смотрит их, а «пожирает» и что он не раз слышал в малаховской тиши, как они хрустят в бабкиных глазах, подобно тому, как у нас на зубах хрустят диетические хлебцы.

Генка и Ниночка тем временем обсуждают волнующую их проблему: существует ли Дед Мороз как реальная личность или он всего лишь игрушка, фантазия?

— Эдик говорил, что он видел Деда Мороза совсем близко, как я тебя сейчас, — рассказывает Генка, снисходительно поглядывая на белые банты-бабочки в жидких каштановых косичках сестры.

Голубые глазенки Ниночки округляются. В них мучительное любопытство и легкий страх.

— А какой он?

— Точь-в-точь как наш, — кивком белобрысой головы Генка показывает на Деда Мороза, висящего на нитке под самой звездой на верхушке елки, — только у того, у живого, на ногах не валенки, а обыкновенные желтые туфли на… мокроупорке. А сам он здоровый-прездоровый, с елку ростом!