На этот раз близнецы вернулись от строительного директора чернее тучи. Когда Алексей Иванович зашел в дом, братья-богатыри сидели за столом и свистящим шепотком, даже не шепотком, а каким-то змеиным шипом ругмя ругали дорогого Сергея Серафимовича. Алексей Иванович, не любитель крепких слов, нахмурился, прикрикнул на братьев:

— А ну, цыц! Рассказывай ты, Владимир, в чем беда!

— Не дает, паразит, шиферу! — сказал Владимир.

— Заходим в кабинет, дверь ужасно заскрыпела, — перехватил эстафету Петр, — смотрим, — он сморщился так, будто у него все зубы сразу заболели, — взял нашу бумагу, прочитал. «Нет, говорит, больше не могу!»

— «И попрошу, говорит, больше у меня не скрыпеть!» — вставил Владимир.

— А дверь сильно скрыпит?!

— Скрыпит! Как пилой по стеклу! И все двери у них почему-то скрыпят, в конторе ихней.

Близнецы снова зашипели неприличным шепотком, Алексей Иванович махнул рукой и пошел к себе в сарай.

На следующий день он надел новый черный костюм, свежую белую сорочку, повязал галстук, на седую голову чертом посадил летнюю шляпу из прозрачной серой соломки, прихватил обшарпанный дерматиновый чемоданчик и отправился на станцию, к утреннему поезду.

Через двадцать минут он был уже на месте — в строительном управлении у дорогого Сергея Серафимовича.

Дверь в кабинет открылась с ужасным скрипом. Звук был точно такой, как рассказывал Владимир, — пилой по стеклу.

Сидевший за письменным столом в кабинете рыхлый, полный мужчина поднял голову. Его лицо страдальчески сморщилось.

— Что вам нужно?!

— Вы, извиняюсь, очень скрыпите! — вежливо сказал Алексей Иванович, вошел в кабинет и несколько раз открыл и закрыл дверь, которая теперь уже не скрипела, а визжала, как свинья, влекомая на убой.

— Не я скриплю, дверь скрипит! — почти закричал Сергей Серафимович. — Но вам-то какое дело до этого?!

— Меня прислали наладить, чтобы вы тут не скрыпели! — сказал Алексей Иванович.

— От кого вас прислали?

— От организации… по борьбе со скрыпом… Позвольте приступить?

Директор откинулся на спинку кресла, посмотрел на Алексея Ивановича шалыми глазами.

— Приступайте!

Алексей Иванович открыл свой чемоданчик, извлек из него металлическую пузатую масленку и бутылку с машинным маслом и приступил к работе.

Когда все ржавые петли и задвижки всех дверей в конторе были смазаны и проверены, он снова появился в кабинете директора. Дверь в кабинет на этот раз открылась бесшумно, как в сказке.

— Шелковой стала! — объявил Алексей Иванович. — Вот, прошу убедиться!

Он открыл и снова закрыл, опять открыл и опять закрыл. Усмиренная дверь даже не пискнула.

— Все нервы из меня выскрипела, проклятая! — залепетал счастливый директор. — Столько народу в управлении болтается без дела — ни один не догадался! Спасибо вам большое, товарищ… из борьбы со скрипом!

…Вечером, когда близнецы вернулись домой с работы и, умытые, с мокрыми еще волосами, сели ужинать, Алексей Иванович положил на стол перед Владимиром бумагу и сказал:

— Читай вслух, где резолюция!

Владимир прочитал: «Отпустить подателю за нал. расчет 70 (семьдесят) листов шиферу. С. Баранников». Посмотрел на застывшего Петра.

— Да как же вам это удалось, папаша?!

Алексей Иванович подмигнул ему и сказал:

— Кутята вы и есть кутята! Скрып скрыпом не проймешь! Недаром говорят: не подмажешь — не поедешь!

И показал близнецам свою масленку.

Они стояли на асфальтовой дорожке, ведущей на пляж к морю, и разглядывали друг друга.

Она — красивая женщина! — смотрела на него, щуря прелестные темно-карие глаза, неприязненно и даже враждебно, он — безразлично и чуть надменно.

Он первым нарушил молчание. Переступил с одной тощей желтой ноги на другую, вскинул голову, увенчанную алым, высоким, как гусарский кивер, гребнем, и хрипло заорал:

— Ку-ка-ре-ку!..

Она обернулась к своему спутнику — это был мужчина пожилой, но еще крепкий, осанистый и, в отличие от петуха, очень некрасивый, — и сказала:

— Какой-то сумасшедший петух! Нормальные петухи поют по утрам, когда солнышко встает, правда? А этот вопит, когда ему заблагорассудится. Даже ночью. У меня очень хрупкий сон, он завопит среди ночи, я проснусь и… все! Не сплю до утра, лежу с открытыми глазами и жду…

— Чего?

— Когда он снова завопит! Он меня совершенно замучил, негодник!

— Будет сделано! — сказал некрасивый мужчина.

— Вы опять?! Что «будет сделано»?

— Будут приняты меры, чтобы этот негодник вас больше не тревожил… Кыш отсюда, пакость этакая!..

Женщина и мужчина пошли к морю. Перед спуском к пляжу они обернулись.

Петух стоял на дорожке и глядел им вслед.

— Какой он красавец все-таки! — сказала женщина.

— Кондиционная птица! — сказал мужчина.

…Столик на застекленной веранде прибрежного ресторана был для него оставлен и уже накрыт. Он заказал самое дорогое, что было в меню, велел подать коньяку и шампанского. Она почти ни к чему не прикоснулась, только пила ледяное вино из длинного, узкого бокала маленькими глотками.

«Какой он некрасивый все-таки! — думала женщина. — Челюсти как у оранжутана!.. Кажется, эти обезьяны называются не оранжами, а орангами?.. Впрочем, как ни называй, все равно обезьяны!.. А что, если взять и выйти за эту обезьяну замуж?.. Это даже хорошо, что он такой некрасивый. Владимир был у меня красавчиком, а что толку?! Кажется, он в меня влюбился не на шутку… „Я бы вас всю жизнь носил на руках, милая Наталья Сергеевна“. „Довольно отсталый способ передвижения для женщин в наш век технического прогресса!“ — это я ему тогда здорово врезала! „Будет сделано!“ — „Что будет сделано?“ Он покраснел и сказал: „Куплю „Жигули“!..“ У него, у бедненького, нет юмора!.. Юмора нет, но зато деньги есть!.. Откуда?.. Может быть, он жулик? Не похоже — он какой-то такой… слишком старомодный и скучный для жуликов… Говорит, что работает в проектном институте… большая зарплата, премии… Да мне-то, в конце концов, наплевать на его деньги, я, слава богу, женщина современная, самостоятельная, сама себя могу обеспечить!..» (Тут она не самообольщалась, она была художницей, работала в прикладном искусстве и зарабатывала очень неплохо!)

…Через три дня они снова встретились. Вечер был холодный, как здешнее седое, вежливое, мелкое море. Оно что-то вкрадчиво бормотало, почти бесшумно накатываясь на плотный, влажный песок.

Они пошли вдоль берега, по его приятной, ровной плотности.

С загадочно-торжествующей улыбкой на лице он спросил ее:

— Как вам сегодня спалось, Наталья Сергеевна?

— Вы знаете, хорошо! — сказала она. — Петух ночью не кричал. И днем его что-то не слышно было!

— С петушком — все!

Она насторожилась:

— Что вы с ним сделали?

— О, это целая история! — стал он бойко рассказывать. — Его хозяйка одинокая женщина, уборщица из вашего дома отдыха, поэтому она и живет на вашей территории. Петуха этого она выиграла на какой-то лотерее и, представьте, привязалась к нему! Живет себе красивый петька при доме — и пусть живет! Он почему так часто кричит? Потому, что живет один, без курочек. И очень скучает на почве любовной меланхолии. Станет ему скучно — он и завопит!

Она нервно повторила:

— Чего вы с ним сделали?

— Сначала просил ее куда-нибудь убрать петуха, потом пригрозил пожаловаться директору — никакого впечатления. Пришлось сунуть ей некую сумму, дрогнула и приняла… А я взял петуха и отнес его в мешке своей квартирной хозяйке. Она обрадовалась — я ведь у нее столуюсь…

Она молча повернулась и пошла прочь от него.

Он растерянно окрикнул ее:

— Куда вы, Наталья Сергеевна? Что с вами?

Она остановилась:

— Не смейте ко мне подходить! Вы мне гадки! Сожрать такую красоту!..

Он обиженно сказал:

— Что вы, Наталья Сергеевна! За кого вы меня принимаете? Петушок ваш цел и невредим, второй день живет у нас в сарайчике и так орет, что мне, кажется, придется искать себе другую квартиру. Хозяйка уже намекала!..