Лицо Эмили оставалось невозмутимым.

— Здесь всякие люди, Джош, — сказала она. — Будь начеку.

Когда Эдвард С., Джой и я кончили есть, она попросила обождать ее.

— Пит велел тебя постричь. Я стригу, как заправский парикмахер, — научилась на трех своих рыжиках, они так быстро зарастают.

Из столовой мы вышли вчетвером. Эмили вела Джоя за руку, а я шел рядом с Эдвардом С. Он делал большие шаги, стараясь не отставать от меня, В палатке Эмили накинула мне на плечи полотенце и уверенно защелкала ножницами. Заодно она постригла и Джоя, а потом, откинувшись на спинку стула, оглядела нас и осталась довольна.

— У вас обоих головы правильной формы. Можешь отправляться к Питу. Он объяснит тебе, что сегодня делать. А мне пора гримироваться.

— Отдохни, Эмили, у тебя усталый вид, — заботливо произнес Эдвард С.

— Уж и не помню, когда я отдыхала. — Она улыбнулась в помахала рукой, поторапливая нас.

— Эмили слишком много работает, — говорил Эдвард С., пока мы шли к Питу Харрису. — Чересчур. Быть клоуном — само по себе чрезвычайно трудно. Потом еще заботы о малышах, вечные думы о завтрашнем дне. — Он покачал головой. — Я за нее боюсь. Она мне очень дорога.

В тот день, третьего декабря, выдалось ясное, теплое утро. В Чикаго такая погода бывает только в мае. Вокруг суетились рабочие, готовясь к открытию балаганов. Ворота распахнутся в одиннадцать часов. Хозяева лавчонок таскали ящики, бочки с лимонадом, расставляли на прилавках коробки с конфетами и розовой халвой, раскладывали куклы и игрушки. Механики проверяли моторы карусели и «чертова колеса». Артисты с костюмами под мышкой шли переодеваться. Кто-то латал одежду, порванную во время вчерашнего представления. Словом, каждый был занят своим делом, кроме нас с Джоем.

Мы застали Пита Харриса за бухгалтерскими книгами. Когда мы вошли, он поднял голову и кивнул:

— Доброе утро, Эдвард С. Я рад, что ты присматриваешь за мальчиками. — Он одобрительно оглядел мою прическу. — Вижу, Эмили над тобой поработала! Теперь совсем другое дело, Эмили можно доверять. Она на все руки мастер. Мне следовало ей платить вдвое больше, да нечем. Чертовски плохие времена. Впрочем, вы это уже слышали, не так ли?

Он дал мне пару узеньких брючек, яркую красно-желтую рубаху, клетчатый жилет с широченной бахромой по краям.

В этом наряде у меня был очень нелепый вид, но Пит сказал, что яркие цвета помогут привлечь внимание зрителей. Потом мы пошли к шатру, где накануне я играл на рояле. Теперь рояль стоял на небольшом возвышении у входа. Моя работа заключалась в том, чтобы громко играть модные песенки и зазывать посетителей посмотреть на выступление танцовщиц. Я должен был нахваливать балерин, их красоту, их костюмы по последней парижской моде. Должен был раскачиваться и подпрыгивать на стуле, словно мне безумно весело, скалить зубы, подмигивать и уговаривать людей расстаться с десятью центами. Эта работа была мне не по душе. Я всегда был робким и застенчивым, именно по этой причине я почти ни с кем не дружил в школе. Вот Хови, тот умел паясничать, а для меня это — сущая пытка. Теперь мне придется валять дурака целый день напролет. Пит Харрис сказал, что мое кривляние так же важно, как громкая и веселая музыка. Я расстроился — не о том я мечтал. Но ничего не поделаешь, работа есть работа. Пять долларов на дороге не валяются. Я и не помышлял от нее отказываться, но, садясь за пианино, попросил Эдварда С. унести Джои. Нечего ему смотреть на меня. Еще я надеялся, что Эмили меня не увидит. В ее присутствии я бы сгорел со стыда.

Действительно, номер Эмили был гвоздем программы. Даже те, у кого не было денег на посещение балаганов, приводили своих детей поглядеть на чудачества клоуна Бонго. Никто не слышал, как клоун говорит. Бонго всегда молчал, но слова были и не нужны. Дети хохотали при виде того, как высоченная фигура то и дело плюхалась наземь. Недотепа-клоун попадал из одной беды в другую. Чета Блеганов и Эдвард С. суетились вокруг Бонго, дразнили, заманивали его в ловушку, а потом притворно колотили и щипали, наказывая за простодушие. Детям это нравилось. Эмили объяснила мне, что маленькие зрители как бы видят в лилипутах самих себя и им приятно, что похожие на детей человечки дурачат взрослого клоуна.

Я готов был поколотить маленьких негодников и сказал об этом Эмили, но она только улыбнулась и посоветовала мне вспомнить клоунов, над которыми я сам смеялся в детстве. Она была права. Когда-то и я был таким же злорадным: хохотал, если клоуны падали или попадали впросак. Но это было задолго до того, как я познакомился с клоуном по прозвищу Бонго. Ее работа была трудной и изнурительной. Она ни на минуту не могла отлучиться, все время находилась в толпе, спотыкалась и падала, пытаясь вызвать смех у не очень-то веселых посетителей. После закрытия она забирала своих сонных сынишек из палатки Пита Харриса и устало брела за ворота к вагончику на запасных путях, в котором они жили. Почти всегда она останавливалась подле меня, чтобы пожелать спокойной ночи. Если я кончал раньше, то не уходил, дожидаясь ее. Ее «спокойной ночи» было для меня ежевечерней наградой в конце унылого, безрадостного дня. Она завтракала с нами, а потом шла гримироваться. В течение дня я видел ее редко и издали, но несколько раз случалось так, что посетителей было мало, фонари гасли, и Эмили могла побыть со мной, послушать мою игру. И тогда я импровизировал специально для нее, музыка получалась нежной и грустной. Потом я переходил на мажорные и бравурные ритмы, демонстрируя свое мастерство. Она обычно слушала молча, улыбаясь своим мыслям. Но однажды она наклонилась и тихо сказала мне:

— У тебя талант, Джош; времена сейчас трудные, и все-таки не забывай об этом.

Прошло две недели, и мы с Джоем стали ждать приезда Лонни. Он все не ехал, и мы решили, что его опасения сбылись — он потерял работу. Я взял три доллара из заработанной за две недели десятки, положил их в конверт и отправил Лонни. Джой от себя добавил доллар, который скопил, выполняя разные мелкие поручения. Мм написали Лонни, что это первый взнос в уплату нашего долга. Отправив письмо, мы ощутили радость и облегчение. К Новому году мы купили друг другу подарки. Нам давно уже не доводилось их получать, поэтому мы не утерпели и развернули заветные свертки за несколько дней до рождества. Я купил Джою ярко-голубую рубашку, а в нагрудный карман положил плитку шоколада. Он подарил мне бумажник из искусственной кожи, чтобы хранить в нем заработанные деньги. Мировая вещица! В бумажнике было несколько отделений и карточка владельца, которую я заполнил. В бланке была такая строчка: «В случае несчастья, пожалуйста, известите…», Я хотел было написать «Стефана Грондовского», но передумал и написал «Лона Бромера» и указал его адрес в Омахе. И все же, несмотря на свою злопамятность, по мере приближения рождества, я все чаще думал о доме. Мягкими теплыми вечерами, когда шум в балаганах затихал, я совершал долгие прогулки, размышляя о том, выстраиваются ли по-прежнему очереди у биржи труда в Чикаго, нашла ли работу Китти, как поживает мама. Джой написал родителям, что я нашел работу и что у нас все хорошо. Мы вложили в письмо по доллару. «Джош и я посылаем вам подарок к рождеству», — пояснил Джой. Он спросил, хочу ли я подписаться, и я уже совсем собрался поставить рядом с его именем свое, но раздумал.

— Пожалуй, нет, — буркнул я, и он молча запечатал конверт.

В те дни я много думал об Эмили. Мысли о ней навевали грусть. Я где-то слышал, что любовь делает человека счастливым, но со мной все было наоборот. Я испытывал только горечь боль и безнадежность. Однажды вечером, когда Эмили вела детей домой, я ждал, что она подойдет и пожелает спокойной ночи, но тут заплакал ее младший сынишка. Она нагнулась и взяла малыша на руки, я подбежал и предложил отнести его на закорках. Его головка упала мне на плечо, он зевнул и задремал. Эмили шла рядом, ведя за руки двух старших сыновей. Мы молча брели по шпалам к их дому. Уложив детей, мы с Эмили вышли на крыльцо. Она села на нижнюю ступеньку и стянула с головы шутовской колпак.