Когда Лонни возвращался домой, я встречал его вопрошающим взглядом; Лонни понимал меня без слов. И всякий раз грустно качал головой. Он проверил все места заключения — Джой легко мог угодить туда за бродяжничество, связался с полицейскими участками в радиусе пятидесяти миль, но пока еще не напал на след.

— Может, он доехал на попутных машинах до Чикаго и вернулся домой? — однажды высказал предположение Лонни. — Множество грузовиков идет отсюда в Чикаго. На месте Джоя каждый здравый человек поступил бы именно так, а у Джоя голова варит. Может, это и есть ответ.

Но я в такую возможность не верил. Конечно, я не мог утверждать, что Джой по-прежнему меня любит, и все-таки был убежден, что он тоже ищет меня; он бы не отправился домой, на Джоя это непохоже. Лонни, однако, настаивал на том, чтобы проверить все варианты, я дал ему наш домашний адрес, и целый вечер он корпел над письмом.

Дженни помогала мне побороть уныние, она навещала меня каждый день после школы. К трем часам я с нетерпением ждал, когда хлопнет входная дверь в соседнем доме. Сбросив школьную форму и переодевшись во что-нибудь, что было ей больше по душе, она появлялась, тоненькая, проворная, в мальчишеской одежде, с развевающимися волосами. Она вбегала в кухню, где я лежал, либо с горячими булочками, которые только что испекла бабушка, либо с крекером, намазанным арахисовым маслом.; мы ели вместе, запивая молоком или оставшимся от завтрака какао. Она приставала ко мне с расспросами, заставляла рассказывать о наших с Джоем приключениях. Ей хотелось все знать про Китти, Хови, Эдварда С. Она пододвигала стул к моей кровати, садилась на него верхом и жадно ловила каждое слово. Однажды, сидя вот так, она слушала меня и задумчиво барабанила пальцами по спинке стула. Когда я замолчал, она внезапно соскользнула со стула и уселась по-турецки на пол, так что ее лицо оказалось на одном уровне с моим.

— Джош, почему ты тогда спросил меня о серьгах?

— Не знаю, так просто, — ответил я. В своих рассказах я ни разу не упоминал Эмили.

— Неправда. Ты знал какую-то красотку, которая носила серьги, не отпирайся!

— Верно, только вы совсем разные. Она взрослая женщина, работала в балаганах в Луизиане.

— Ты ее любил, Джош?

Я ответил не сразу.

— Наверное, точно не знаю. Может, мне просто было одиноко.

Она нервно скомкала край одеяла, свисавшего с кровати, потом расправила складки и снова скомкала одеяло в кулаке.

— Мужчины, то есть мальчики, любят только хорошеньких девчонок, верно, Джош?

— Я в этом мало разбираюсь, Дженни. Но тебе не стоит беспокоиться насчет своей внешности.

Она тяжело вздохнула.

— Сегодня я примеряла серьги в мелочной лавке. Я была права — у меня в них очень глупый вид.

Она казалась совсем еще ребенком. Надо быть добрым с ней, так же, как Эмили была со мной.

— Не нужны тебе серьги, Дженни. Ты хорошая, милая — и красивая тоже. Серьги носят только взрослые женщины.

Она сильно покраснела, румянец залил не только лицо, но и шею до воротничка рубашки. Я видел, что она смутилась — это была уже не та бойкая девчушка, которая рассуждала о перевыборах, Герберте Спенсере, правительственной программе помощи беднякам. Желая ее подбодрить, я протянул ей руку. Когда наши пальцы встретилась, она поднесла мою ладонь к своей щеке. Потом Дженни вдруг выбежала из кухни и вернулась только вечером с бабушкой. Они пришли готовить ужин. Надо сознаться, ужин всегда получался лучше, когда бабушка помогала Дженни. В тот вечер все было особенно вкусно; Лонни говорил за столом больше обычного, и даже бабушка изредка улыбалась. Показав на Дженни пальцем, она сказала мне:

— Если эта девчонка тебе надоест, только скажи — я ее из дому не выпущу.

Лонни быстро взглянул на меня, потом перевел глаза на Дженни. Мы оба как в рот воды набрали и от бабушкиных слов стали пунцовыми. Дженни принесла с плиты кофейник, чтобы снова наполнить чашку Лонни. Он обнял ее и привлек к себе. Она нагнулась и чмокнула его в лоб. Оставшись с Лонни вдвоем, мы еще долго говорили о Джое. Что будем делать, если в Чикаго его не окажется? Уверенность Лонни передалась мне, его слова вселили в меня надежду.

— Нет никаких оснований считать, что он умер от голода или холода. Слава богу, нигде не обнаружен труп русоголового мальчика — я запросил почти все города Небраски. Вряд ли Джой смог уйти далеко на запад. Если бы он решил оставить наш штат, то пошел бы только в Чикаго, домой.

— А что, если он подался обратно на Юг? Ему ведь нравился Пит Харрис, и Эдвард С., и… Эмили.

— Я связался с Харрисом, — ответил Лонни. — Если Джой у них объявится, Харрис тут же даст мне знать. Он не на шутку всполошился, услышав, что Джой исчез.

— Вы что, звонили с междугородной в Батон-Руж? — изумился я.

Лонни тратит на нас слишком много денег. Смогу ли я когда-нибудь расплатиться с ним?

— Ну и что, пустяки. Мы найдем мальчика, чего бы это ни стоило.

Весь вечер я просидел в большом кресле-качалке. Лонни придвинул качалку к плите, а сам уселся верхом на стул.

— Дженни тоже любит так сидеть, — улыбнулся я и спохватился: не собирался говорить о ней, само собой вышло.

— С меня берет пример. С детства подражает мне, точно обезьянка, да и мой малыш делал то же. — Он нагнулся и закрыл задвижку в плите. — Пора ей носить платья и сидеть на стуле, как подобает женщине. Ведь взрослая уже. Надо будет с ней поговорить.

— Очень смышленая девочка, — сказал я как-то нетвердо, потому что думал в тот момент о других ее достоинствах, вспоминал прикосновение ладони к ее гладкой щеке.

Лонни подался вперед, оперся подбородком на спинку стула.

— Ты ей как будто нравишься, верно, Джош?

— Не знаю, может быть. Знаю только, что она мне нравится. Вы не сердитесь?

Он глубоко вздохнул. Я уже раньше заметил, что Лонни иногда вздыхает так, будто ему что-то давит на грудь. Однако, когда он заговорил, голос у него был веселый.

— Да нет, все в порядке, я не сержусь. Вы уже оба в таком возрасте, когда влюбиться ничего не стоит. Так оно и должно быть, никуда от этого не деться. Помню, я впервые разрешил Дэви самому перейти улицу по дороге в детский сад. Знал, что рано или поздно это должно случиться, однако натерпелся страху. — Он помолчал с минуту, а затем продолжал: — Ты парень правильный, Джош. Будь это не так, я бы не позволил Дженни проводить здесь столько времени.

— Понимаю.

— Ты больше чем на год старше ее. Она еще не дружила с мальчиками, а ты, наверное, уже имеешь в этих делах какой-то опыт.

Я потупился.

— У меня никогда не было знакомой девушки. Я всегда их боялся, а Дженни почему-то совсем не боюсь.

— Ну а та женщина — с серьгами?

— Это Дженни вам рассказала?

— Да, вскользь обмолвилась. Спросила, не дам ли я ей денег на дешевенькие серьги. Джош, мол, знал одну красавицу, которая их носила.

Я промолчал.

— Тебе не хочется говорить о ней? Ну и не надо. — Он улыбнулся и встал со стула. — Пора в постель — ты еще не окреп.

Следующие несколько дней мало отличались друг от друга, только Дженни теперь навещала меня в платье и сидела на стуле так, как, по мнению Лонни, должны сидеть юные леди. Мы говорили о многом, но ни словом больше не обмолвились о любви, о серьгах и других щекотливых вещах.

Каждый день я караулил почтальона, Я знал свою вину и чувствовал, что не заслуживаю письма — сам-то долгие недели упрямо отказывался писать родным. Но ради Джоя я готов был смирить гордыню: важно узнать, есть ли у них сведения о нем. Я все больше склонялся к предположению Лонни, что Джой мог отправиться домой, и надеялся, что это подтвердится.

«Они, наверно, никогда меня не простят, — думал я. — Ну и пусть, переживу, лишь бы Джой был цел и невредим, лишь бы знать, что он сыт, в тепле, под крышей».

Письмо принесли дождливым утром, когда я был дома один. Оно было адресовано Лонни, я сразу узнал мамин почерк. Я вертел конверт в руках и видел комнату в родном доме, маму за столом, видел, как она пишет это письмо…