Больного с его спутницей не отправляли на пароходе, потому что там затруднительно избежать качки, особенно тягостной для преклонных лет.

Через неделю спокойного путешествия их доставили до назначенной им колонии. ещё издали им указали на остров, где они могли прожить, сколько хотели. Они и ранее встречали много больших островов и ещё больше малых, но это не были места для их жительства. ещё верст за 50 до цели путешествия им указали на туманное пятнышко. Это и был их остров. Скоро в бинокли они увидели и посёлки на нем.

Им дали очень маленький домик. Кругом были хлебные деревья, поля арума, кокосовые пальмы, бананы, апельсины, масса зелени и цветов. Не надо было закрывать окон ни днем, ни ночью. Оконные просветы были только загорожены частыми металлическими сетками, пропускавшими отлично воздух и свет и не пропускавшими насекомых. Через сетки было видно, как через стекло. При сильном сквозняке или ярком свете пользовались ставнями и стёклами. Но там ветер только приятно прохлаждал. Не было забот об одежде, а стало быть, и множества сопряжённых с нею хлопот. Также не беспокоились о топливе и еде. Туземная пища не была для них новостью, так как бананы, апельсины, орехи и т. п. употреблялись в большом количестве ими и ранее, благодаря баснословно дешёвому и быстрому транспорту. Только плоды тут были первой свежести.

Как старым и больным, им дозволяли пользоваться ещё яйцами и молоком.

Люди в посёлке были тоже свои и не могли их стеснять. Жили хорошо, долго. Со всеми перезнакомились. Общественная жизнь была и тут подобна описанной, но только тише – стариковски покойней.

Здоровье нашего героя, под влиянием этого мира, вечно свежего воздуха, пропитанного солнечными лучами, испарениями моря и ароматами цветов, – поправилось. Он стал меньше лежать и больше ходить, даже иногда бегать частыми и шмыгающими старческими шажками по чудным, тенистым аллеям…

Но, увы, как это ни странно, оба супруга соскучились о зиме и о холоде своих суровых стран. Им так казалось. На самом деле им жаль было молодости с её обстановкой. Всегда кажется, что если мы вернемся туда, где провели счастливое время, то счастье осенит нас. Какое заблуждение! Внешние условия можно вернуть, но молодость – никогда. Прошедшее счастье не возвратится. Как бы то ни было, но иллюзия повлекла их на старые места.

Возвращение на родину. Предсмертные мысли и смерть

Были радостны первые минуты свидания с родной семьёй и близкими. Но тягостное чувство старости не исчезло. Силы продолжали падать, и наш герой опять слег. Прожито было много, и кончина была неизбежна. Не страшила смерть: ведь она должна совпадать с началом новой лучшей жизни. Но беспокоила мысль о неустранимых и неизвестных страданиях, так сказать муках нового рождения, которых при первом рождении наш герой не испытал, но испытала в полной мере его мать, уже ушедшая в другой мир. Однако и то не совсем верно. Действительно перед его рождением (от матери) была другая его жизнь и другая его смерть. Последняя слилась с новым его рождением и потому сопровождалась страданием. Итак, всякое новое рождение, а их без числа, должно сопровождаться страданием, – пока разум не уничтожит обычное рождение, смерть и страдание. Впрочем, наша предыдущая смерть, вероятнее всего, не сопровождалась страданием, так как космос, в общем, населён совершенной жизнью, в которой нет места смертным мучениям. Земля одно из немногих исключений; так что смертные страдания и муки рождения во Вселенной если и есть, то ничтожная доля процента.

Многие мечтали и на Земле устранить или хоть ослабить муки смерти, этого второго рождения. Все, от мала до велика, были заинтересованы определением рода и степени смертных мучений, но немногие серьёзно работали над этим вопросом.

Герой умирал и думал так: может быть в моей следующей жизни мне не придётся умирать, а если и придётся, то без страданий или со страданиями ничтожными, известными, которые не будут меня страшить, как не страшит теперь какая-нибудь простуда. Эти мысли он высказывал вслух, и жена с ним соглашалась и утешала. Приходили и друзья, чтобы поговорить с больным.

В прошлые века умирали, не зная, что их ожидает немедленно жизнь. Другие же, так называемые верующие, ждали её, но мало верили, и представление о ней имели странное и часто противоречивое и несогласное у разных лиц. Неверующие же думали, что они погружаются в нирвану, вечное небытие, которое не даст им никогда возможности увидеть свет Солнца и почувствовать что бы то ни было, что они испытали в своей жизни, или что-нибудь новое, что они никогда ещё не испытали. Очень отдалённое подобие этой нирваны можно вообразить себе в виде беспробудного сна без ощущений, без сновидений, в виде обморока. Дети представляли её себе, заткнув плотно уши и закрыв глаза. Они находили и нирвану ужасной, так как были очень довольны жизнью и не желали ни сна, ни обморока. Им казалось страшным не видеть, не слышать и лишиться всех утех жизни, которые они находили пленительными. Были и такие люди, которые, как дети, даже гораздо более, в силу развитого воображения и сильной привязанности к жизни, ничего страшнее смерти не предполагали. Они соглашались на всевозможные лишения и мучения, лишь бы жить и не умереть. Верующие посмертное бытие представляли в виде продолжения испытанной ими жизни. Так они думали, что их нравственные и умственные свойства сохранятся, хотя и преобразятся, память о жизни останется. Они увидятся с другими умершими, в особенности с их родственниками и знакомыми.

Не так думал наш герой, воспитанный на иных основах. Он знал, что прощается на веки со всем, что его окружало в этой жизни, со всеми свойствами своего ума и тела, со всеми своими близкими и знакомыми. Жизнь новая восстанет, не оставив памяти о прошедшей. Испытанные ощущения никогда не возвратятся в той же форме, не останется никакого воспоминания о жене, о детях, о жизни. Разве я помню, думал он, о множестве минувших жизней, предшествовавших этой, которую я скоро покину? Помню ли я, как был растением, животным, дикарём? Ум мне говорит, что большинство моих жизней, огромное большинство, почти 100 %, проходило в высших существах. Но ведь я о них не имею сейчас никакого представления, кроме теоретического. Точно также и следующая жизнь не даст мне представления об этой утекающей. Она возгорается вновь, будет гореть ярче покидаемой, но возникнет из пекла, из полного сожжения миновавшего. Только атом остаётся неизменным, вечным и нетленным. Но он примитивен, он – гость, живущий в разных организмах, как путешественник в разных гостиницах; он живёт их жизнью и пропитывается только ею. Жизнь других своих обиталищ атом не может помнить, так как каждое обиталище, каждый организм или храм атома, говорит только о самом себе и не может рассказывать о жизни других храмов-организмов.

Хорошо ли это забвение прошедшего в будущей жизни, полный разрыв с горестями, радостями, привязанностями и антипатиями уплывающего бытия? Ведь эти радости и огорчения так ничтожны, так мелочны, что не худо и разорвать с ним на веки. Если они и не ничтожны, то во всяком случае, страстны, животны. Стоит ли поправлять дрянный, полусгнивший, полуразвалившийся дом? Не лучше ли снести его до основания, употребить на дрова и воздвигнуть новый прекрасный дворец на очищенном до гола месте!.. Дело касается этой несовершенной жизни. При уничтожении же совершенной, она будет повторяться и разрыва как бы не будет: одна совершенная жизнь равна другой.

Как и где я буду рождён, думал наш герой, забывая о предстоящих страданиях?..

Заметим, что высочайшие учёные, современные герою, отрицали возможность устранить смертные боли разными медикаментами, вроде морфия. Поэтому никто их не употреблял, и наш больной также. Напротив, он с ужасом думал о прошедших заблуждениях врачей, касательно роли этих снотворных, которые, временно облегчая, в конце концов, только усугубляли страдания. Но о последних больные уже не в силах были сообщить окружающим.