После того, как Токи и Тадзими были разбиты, постепенно стал выявляться замысел августейшего мятежа, и поэтому в столицу прибыли два человека — чиновники с Востока[121], офицеры Левой гвардии охраны дворцовых ворот Нагасаки Сиро Ясумицу и Нандзё Дзиро Мунэнао. В десятый день пятой луны они вызвали к себе Сукэтомо и Тосимото.

«Когда был разбит Токи, — подумали они, — живым не захватили ни одного пленника, и не от кого было получить признание, значит, вряд ли обнаружилось наше участие в деле».

Пренебрегая робкими просьбами домашних, они не готовились к тому заранее, поэтому их жёны и дети теперь разбежались на восток и на запад, и не было у них места, где можно было бы укрыться. Сокровища их были рассыпаны по большим дорогам и стали пылью под копытами коней.

Его милость Сукэтомо принадлежал к роду Хино, по должности он был главою Ведомства дознаний, а чином дослужился до советника среднего ранга, потому что государь августейшей своей милостью выделял его среди других людей, и род его достиг процветания. Придворный Тосимото вышел из семьи тонких знатоков конфуцианского учения и достиг вершин желанных великих деяний, так что и те, кто был равен ему чином, стремились к пыли от копыт тучных его коней, да и высшие подхватывали остатки вина из его бокала.

Как верно это сказано: «Вероломством достигший богатства и почестей сам подобен плывущему облаку»! Ведь это — прекрасные слова Конфуция, они записаны в «Беседах и суждениях»[122], — так может ли быть иначе?! Когда кончается радость, увиденная во сне, тут же приходит горе. И никто из видевших его или о нём слышавших не ведал о том законе, что достигший расцвета не избегнет падения, — и рукав, увлажнённый слезами, не мог отжать досуха.

В ту же луну, в день двадцать седьмой, двое чиновников с Востока, сопровождая Сукэтомо и Тосимото, прибыли в Камакура. Поскольку люди эти были руководителями мятежа, они думали, что сразу же будут казнены, но поскольку оба они являлись приближёнными императорского двора и выделялись талантами и учёностью, правители, страшась мирской хулы и августейшего государева гнева, не довели дела даже до того, чтобы распорядиться о пытках, а лишь заключили их в караульное помещение, уподобив обыкновенным заключённым.

Седьмой день седьмой луны[123]. В эту ночь две звезды, Волопас и Ткачиха, пересекают сорочий мост. Это — ночь, когда проясняется то, что человек лелеял в сердце весь год, поэтому, по обычаям придворных, этой ночью вывешивают на бамбуковых шестах «нитки желаний», перед двориками рядами раскладывают добрые плоды и так проводят Ночь молений о мастерстве. Но, несмотря на этот обычай, на этот раз не было ни поэтов, слагающих китайские стихи и японские песни, ни музыкантов, играющих на бива[124] и флейтах, потому что настала в мире пора беспорядков.

Время от времени луноподобные вельможи и гости с облаков[125], стоявшие в ночной страже дворца, хмурили брови и склоняли лица, оттого что наступило время, когда душа угасала и печень стыла при мысли о том, кого ещё затронут беспричинные те смуты, что царят в мире.

Когда спустилась глубокая ночь, государь позвал: «Кто здесь?!» — и стражник, откликнувшись: «Это я, советник среднего ранга Ёсида-но Фуюфуса», — предстал перед августейшим. Высочайший властитель велел ему приблизиться и молвил:

— После того, как арестовали Сукэтомо и Тосимото, Восточный ветер[126] ещё не успокоился, и находиться в столице очень опасно. В беспокойство приходит опять наше сердце при мысли о том, какие ещё распоряжения отдадут они сверх прежних. И отчего это нет такого плана, чтобы сразу утопить восточных варваров? — вопросил августейший, и Фуюфуса благоговейно ответствовал:

— Я не слышал, чтобы Сукэтомо и Тосимото признались, и потому считаю, что военные правители не отдадут более никакого распоряжения. Однако же неуместной была бы и небрежность августейшего, потому что в последнее время поступки восточных варваров изобилуют примерами безрассудства. Ах, если бы теперь же, послав лист бумаги с августейшими уверениями, умерить гнев Вступившего на Путь владетеля Сагами!

Высочайший властитель подумал, что это действительно так. Он изволил промолвить:

— В таком случае, Фуюфуса, скорее пиши!

И тогда советник среднего ранга сочинил в высочайшем присутствии черновик письма и представил его взору императора. Государь смотрел на него некоторое время, и на то послание часто закапали августейшие его слёзы. Он вытер их рукавом, и тогда уже среди верных его подданных, что находились в высочайшем присутствии, не осталось ни одного, кто не залился бы слезами горести.

Потом, избрав государевым посланцем старшего советника, его милость Мадэнокодзи Нобуфуса, отправили это августейшее послание в Канто.

Когда, получив императорское послание через посредство Аита-но Дзёносукэ, Вступивший на Путь владетель Сагами приготовился уже развернуть и прочесть его, Вступивший на Путь Никайдо-но Доун из провинции Дэва, настоятельно предостерегая владетеля, почтительно промолвил:

— Не было ещё ни в других странах, ни в нашем отечестве такого случая, чтобы Сын Неба направлял своё послание прямо военному правителю. И надобно остерегаться посторонних глаз, ежели станете его читать с небрежением! Не следует ли Вам, не раскрывая шкатулку с бумагою, просто распорядиться вернуть её императорскому посланнику?

Он повторял это снова и снова, и тогда Вступивший на Путь владетель Сагами заметил ему:

— Ну, что здесь может быть страшного? — и велел офицеру Левой гвардии охраны дворцовых ворот Сайто Таро Тосиюки прочесть послание.

И вот, когда Тосиюки читал то место, где было сказано: «Мудрейшее сердце государя не ведает лжи, чему порукою — светлый взор небес», — голова у него вдруг закружилась, кровь хлынула из носу, и он вышел, не кончив читать. С этого дня в нижней части горла стал у него вырастать нехороший нарыв, семь дней он плевал кровью и, наконец, умер. Не было ни одного человека, который бы, услышав об этом, не трепетал от страха, думая: «Хоть и говорят, что время наше достигло низости падения, а поведение людей пало в грязь и пламя, но когда отличны обычаи государя и подданных, высокородных и подлых, видимо, приходит кара будд и богов».

— Если тайный заговор Сукэтомо и Тосимото каким-нибудь образом происходит от высочайшей воли, хоть и велел государь доставить сюда своё послание, оно не могло бы сотворить такую кару. А высочайшего властителя надо переселить в дальние провинции, — решили поначалу воины. Однако, кроме того, что истинной казалась им цель, о которой доложил императорский посланник, его милость Нобуфуса, также и то, что читавший государево послание Тосиюки неожиданно умер, истекая кровью, всем свернуло языки и закрыло рты. Да и Вступивший на Путь владетель Сагами проникся, как будто, робостью перед волей Неба и вернул назад то послание, на словах велев передать императору такой ответ:

— Дела августейшего управления миром поручены двору, и нельзя сказать, чтобы воины вмешивались в них.

Когда его милость Нобуфуса, с этим возвратившись в столицу, почтительно доложил эти резоны, государево сердце впервые возрадовалось, а лица всех приближённых его приняли надлежащий цвет.

Немного погодя, с придворного Тосимото сняли подозрение в его виновности и он был прощён, а заслуживающая смерти вина его милости Сукэтомо была снижена на одну ступень, и он принуждён был отплыть в провинцию Садо.

В четвёртый день второй луны второго года эры правления под девизом Гэнтоку[127] государь, призвав к себе главу Ведомства дознаний, ответственного за августейшие выезды, советника двора, его милости Мадэнокодзи Фудзифуса[128], молвил ему: