На лестнице подле высланной за дверь Ханки встали навязчивые Грязные. Слуги Димитрия, они пришли из соседних сеней. Сидя на табурете при приоткрытой двери,  Грязные делили ночь. Было еще  рано,  все трое не спали. Заигрывали со служанкой. Ханка сдержанно хохотала. По обыкновению  выпивший Матвей щипал девицу и подначивал сыновей. Исидор горел, Севастьян сдержничал. Каждый на лестнице понимал: если продвинется господин  или госпожа, они улучшат положение следом.

         Марина Юрьевна и Ханка с задранными перед челядью носиками проплыли гуськом в девичью. Там, сев перед зеркалом, она подставила головку Ханке. Горничная вытащила булавки и  благоуханной салфеткой стерла тушь, помаду, румяна,  нанесенные на остренькое юношеское личико Марины непосредственно перед продиктованным исключительно сердечным любопытством ночным визитом.

         Лежа в постели, Марина взвешивала за и против. Брак ее с человеком, подобным гетману Жолкевскому был бы куда  более надежен.

         Севастьян снял сапоги и, идя на носках, пробрался в гостевой зал. Сидя и прохаживаясь, с чарами старки в руках Мнишеки, Вишневецкие и Гойские гадали, не действительно ли претендент - царевич Димитрий, то  не важно, а готов ли с этим согласиться король.

         В зале краковского дворца папский нунций Рангони бросился с благожелательным приветом. В очередной раз явив послушание, претендент поцеловал нунцию руку. Получил благословение.

         Король принял Димитрия в кабинете. Благородная голова его лежала на широком белоснежном гофрированном воротнике, как отрезанная голова Иоанна Крестителя на блюде. Темно – коричневые камзол и панталоны бесчисленно изрезались звездами и крестами, откуда торчала алая парча подкладки. Носы блестящих сапог короля загибались кверху.  С подавленным смущением глядя в слащаво приветливые глаза Сигизмунда, претендент склонился над милостиво протянутой бледной  дланью. Как положено, коснувшись бледными губами не белой королевской кожи, но тыла своего большого пальца. Вбежал мальчик – принц Владислав. Сигизмунд обнял ребенка, отстранил игрушечную саблю, едва не ударившую в лоб. Король сел на высокий стул боком к столу, сын на коленях, и ожидая московского сказа.  Претендент обернулся на Мнишков и Вишневецких, перед носами которых камердинер закрывал двери. Димитрий легко заговорил по-польски. Он ясно понимал, что чистота его царской крови –  только форма,  не суть вопроса, потому повел о состоянии России на момент, когда выезжал из нее.

         Предшествующая весна пролилась ужасными дождями. Десять недель лило так, что земледельцам пришлось отложить посев. Когда же пшеница и рожь поднялись и налились колосом, необъяснимый мороз в середине августа повредил хлеб. Зерна уродилось мало, его использовали на озимые. Тощее семя не дало всхода. Старый хлеб съели, и на будущий год  нечем  стало сеять. Гумна и рынки опустели, стоимость четвертины ржи возвысилась с двенадцати копеек до трех рублей. Власти  открыли государственные житницы. Духовенство и вельможи согласились продавать свои запасы по заниженной цене.  Ежедневно у стен Кремля целовальники из куч казенного серебра выдавали бедным по копейке.  Меры бесполезные. Спекулянты скупали дешевый хлеб, на копейку прожить день в столице было невозможно. Благодеяние обратилось злом. Прослышав про дармовщину, из Подмосковья и дальних мест тысячи земледельцев с женами и детьми стремились на Неглинку, умножая число просящих рук. Драки за деньги и хлеб со стонами, увечьем,  смертоубийством сделались непрерывными. Своры наглых обирали  безгласных, и тем оставалось есть придорожную траву до рвоты и кишечного заворота. Мертвые валялись с сеном во рту. Съели кошек, собак,  конину посчитали за лакомство. Осажденное воинство, боем защищало конюшни от озверевших толп. Каждый был за себя. За хлеб отказывались от детей и жен. Брошенные, запертые в домах старики напрасно молили об объедках. Матери для остальных готовили трупы угасших от голода младенцев. На улицах не только грабили и убивали, там ели друг друга. Человеческим мясом начиняли пироги, за серебро торгуемые. Полумертвые шатались по весям и стогнам, падали, издыхали, разлагались, заражали воздух смрадом у закрытых дверей богатых теремов. Приставы ездили по улицам в особых обозах с бочками. Подбирали мертвецов, обмывали, завертывали  в белые саваны, обували в красные башмаки или коты, свозили за город в братские скудельницы, где за два года и четыре месяца положено сто двадцать семь тысяч трупов. Считая погребенных на церковных кладбищах, в Москве вымерло полмиллиона. Я ехал обезлюдевшей пустынею, встречая немногие подводы с хлебом,  насильно с окраин конвоем стражи гонимые  на Смоленск и далее в столицу.

         Бояре и дворяне привыкли  окружать себя толпами слуг, часто лишних, тешивших тщеславие, враждебных бережливости. В голод лишних людей распустили. Уксусом стала тем воля. Уволенные, страдая  от мора сбились в шайки, промышляя проезжающими Особо заозоровала Новгород - Северская земля – литовская Украйна. Там поднялся атаман Хлопок, столь  сильный, что Годунов послал утихомирить его стрелецкое войско. Смертию окольничего Ивана Федорова Басманова была отвешена победа  над чернью.

         Король задумался: воистину богата  бедная страна, расстелившаяся за Днепром с Двиною. Шесть десятилетий Ливонской войны с финальным двадцатилетним припадком не ослабили ее, вот и после голода встанет. Сигизмунд прицепился к подробности имени окольничего. Претендент надавил на него, будто потерял человека нужного, упустил возможную собственность.

- Если у вас, московитов, у Ивана отец Иван, а фамилия Иванов, то будет он Иван дважды Иванов?

         Смешок за дверьми, где подслушивали, лишенные прелести подглядывать.  Претендент не смутился:

- Иван Иванович Иванов.

         Сигизмунд засмеялся:

- Кто изобретатель  чуда?

- Последнее установление за моим отцом Иоанном Васильевичем.

- А ты… вы? – глаза Сигизмунда блистали.

- Я – Димитрий Иоаннович, царь всея  Руси, - спокойно и уверенно сказал претендент. Он поймал взгляд короля, тут же ускользнувший.

         Чувство уверенного характера стоявшего перед ним человека подавляло короля по мере аудиенции. Тонкий политик осторожно, вынужденно все более беседовал с Димитрием еще не как с царем, но уже как с вельможею. Способ держаться, подбор слов, неуловимый аромат знающей свою стоимость личности заставляли уважать. Однако претендент был лишен меры:  запустив руку за отворот ферязи, он вынул усыпанный драгоценными каменьями большой серебряный крест и с навернувшимися слезами жарко поцеловал, комментируя – се подарок крестного отца,  председателя московской Думы князя Ивана Мстиславского.

         Король разглядывал выпуклые отполированные ногти. Как он завидовал варварским порядкам Руси. Права крови там достаточно, чтобы править. В Польше же вечные выборы. Один пан против, и не пройдешь. Все важные решения необходимо согласовывать с сеймом, естественно – войну и мир. Сигизмунд – король, а вот изберут ли сына, другой вопрос. Ласковым взглядом король окатил дергавшего за штанину расшалившегося наследника.

         Сигизмунд отпустил претендента и призвал панов. Интересы Мнишков и Вишневецких были прозрачны. Другие влиятельные вельможи  выступили против. Заключенный с Москвой двадцатилетний мир, подтвердивший успех Баториева оружия, благоразумно не торопились нарушить.

         Коронный гетман Ян Замойский перешел на личности:

- Этот Димитрий именует себя сыном царя Ивана. Об этом сыне у нас был слух. что его умертвили. Он же говорит, что вместо него, умертвили другого. Помилуйте, что это за Плавтова или Теренциева комедия? Возможное ли дело, приказали убить кого-то, да притом наследника престола, и не посмотрели, кого убили! Так можно зарезать только козла или барана! Да если бы пришлось возводить кого-нибудь на московский престол, то и кроме Димитрия есть законные наследники. По дому Владимирских князей право наследства приходится на князя Мстиславского или старшего из Шуйских. Это видно из русской Степенной, книги, утвержденной их покойным царем Иоанном.