На день предложения жених Ксении под штандартами Испании карал бурлящие Нидерланды. Утомленный уленшпигелями принц на шести кораблях поспешил в арендованную нами Нарву.
В Ивангороде Иоанна приветствовали пушечным боем, стрельцы стояли в ружье, чиновники в парадном платье – отрядами, бояре и дьяки клали к ногам восемьдесят серебристых соболей. Сопровождавшие датские сенаторы наперебой с московскими послами жужжали в уши королевича о его светлой будущности. Царь Борис превзошел Иоанна Великого (Грозного) в склонности к иноземщине: англичане вымучили беспошлинную торговлю, на кою скупился предшественник, германцы и шведы платят таксу вполовину, в Немецкой слободе иностранный анклав выстроил протестантскую божницу. Четверо молодых людей уехали учиться в Лондон – великолепный знак к открытию высшей иностранной школы в Москве. Число иноземцев в войске увеличено.
Перспективы блистательные, и принц не скучал. На ночь глядя любил проехаться верхом, прокатиться по глади русской речи. Охотился. Все с беседою. Брал уроки славянских обычаев у боярина Салтыкова и дьяка Власьева. В Бронницах принц получил очередные Борисовы дары: штуки азиатского шелка, усыпанные жемчугом зимние шапки, золотые цепи, сабли, отделанные бирюзой и яхонтом, кушаки и пояса. Было 1 сентября. Похвалив новогодние подарки, Иоанн поднял здравицу, желая московскому монарху долголетия. Борису донесли: этот покладистее будет Густава.
18 сентября ночевали в Тушине, 19 – го въезжали в столицу. Принц ухал верхом на вороном статном красавце. Снимал круглую с полями и пером шляпу, приветствовал народ, по доброй воле, из любопытства стекшийся. Развлечением гасили голод. Не обошлось без управления. В первые ряды приказчики поставили получше одетых. Жаждущих гостинцев просителей отодвинули гробы. Строжайше запретили погребальным командам по Тверской дороге не ездить. Опухшие трупы на задворках складировать. Под Китай-городом с утра выдавали по лишней московке (полкопейки) в одни руки, что не обошлось без обычной сутолоки и драки. Пару человек столкнули в реку, притопили в Неглинке.
Веско бил царь-колокол, водруженный в звонницу Ивана Великого. Сия беспримерная колокольня была открыта набожным Борисом двумя годами ранее. Он ею открыл новый европейский XVII век.
В Китай-городе принцу выделили лучший гостевой дом. На другой день караван ввез царский обед: сто золотых блюд с яствами, множество кубков и чаш с винами и медами. 28 сентября явили торжественное представление. От дома принца через Васильевский спуск, через Красную площадь, на площади Кремлевской до красного крыльца стояли, делая проход, богато одетые стрельцы. По нему ехал принц с датчанами. У высокого красного крыльца Иоанна встречали князья Трубецкой и Черкасский, держали принцу стремя. На лестнице ждали Василий Шуйский и Голицын. В сенях – председатель Думы Мстиславский с окольничими и дьяками.
Царь и отрок-царевич сидели в Золотой палате. Оба в бархатных порфирах, унизанных крупным жемчугом. В коронах и нагрудниках сияли яхонты и алмазы подавляющей величины. Когда вошел с поклонами принц, царь и наследник встали, поочередно с троекратными поцелуями обняли чужестранца, сделав неуместными возможные земные поклоны. Варвар Иоанн (Грозный) по настроению заставлял послов и на коленях к себе ползти.
Ксения на цыпочках, половица не выдаст, пробиралась с девичьей половины, очаровываясь иноземным лоском, гладким ликом в обрамлении кучеряшек бороды, русыми, искусно разложенными волосами, прикрывавшими смуглую шею, падавшими на умеренно широкие плечи. Известный храбростью датчанин Иоанн не был великаном, в боях брал уменьем, гибкостью. Ксения восхищалась его стройностью, выгодно отличавшей от легко полневших отечественных военачальников. Синий взгляд принца был добр. Разговаривая, он весь отдавался беседе, глядел в глаза, что опять же выгодно отличало. Понравился.
Обедали в Грановитой палате. Царь посадил жениха за свой особый с наследником стол. Таковой чести никому прежде не оказывалось ни Иоанном Васильевичем, ни Феодором Иоанновичем. Сие правило соблюдал Борис с Густавом.
Принц Иоанн боковым взором наблюдал серебряную столешницу, атласный балдахин, расшитый золотыми коронами. Из вещей его смущало чрезмерное количество часов с боев, явно выставленных, чтобы показать неотставание прогресса, из людей – наследник. Белое опухшее от сна или детских шалостей лицо выражало притворную или искреннюю покорность воле казавшегося благодушным отца. Феодор излучал полную лишенность собственной воли. Согласное покачивание головой и поддакивание отцу делали его смешным. Однако позволить себе насмешничать принц не мог. Он приехал заключать выгодный брак. И вот два монарха огромной могущественной страны, ныне подточенной голодом, лебезили перед младшим сыном прекрасной, но не самой влиятельной страны Европы. Борис и Феодор сняли с шей алмазные цепи и надели на Иоанна. Сконфуженному принцу нечем было отблагодарить. А вот уже придворные с экивоками преподнесли ему два золотых ковша, украшенные яхонтами, несколько серебряных сосудов, штуки драгоценных тканей, английских тканей, сибирских мехов, шубы на три русские зимы. Ошеломленный роскошью и количеством подарков жених засомневался в красотах невесты. Принц видел: дам на московском празднике жизни не было. Оставалось ждать конца изобильной восточной фиесте. Ничего для чресл, все для неба и тщеславия – таково начало нескончаемых пиров, к которым следовало привыкнуть. Принц не рассчитывал на здоровье: отточенная в сражениях мышца крепка, но желудок! Царь требовал от кравчего подливать, неуваженьем было принцу отказываться. От царского стола и снизу от придворных непрерывно звучали здравицы. Невозможно было не пить за Данию и Россию, за Его величество и Его высочество.
Невесту принц нашел сносной: толста и удивительно, что брови не выщипывает. Но в России многому приходилось удивляться. Едва просохнув от многодневного пития взялись ехать на молебен в Троицу. Христианское смирение являли шестьсот в полном вооружении всадников, за ними – двадцать пять заводных коней. Упряжь – серебро и золото. Две кареты запряжены шестерками. Карета царевича обита алым сукном. Карета государя обтянута насыщенным бордовым аксамитом. Феодор отказался от возка и ехал верхами, поддерживаемый за стремена пешими вельможами. Это случай, когда знати было в честь идти. Не занятые благородной задачей, ехали, кичась друг перед другом роскошными колымагами, сукном, позументами и перламутровыми пуговицами возниц, парчовыми хламидами слуг, разодетых баронами, в развлечении вставших на запятки.
Шелестя над головами бумагами, толпы просителей прорывались к Борису. Гридни и дьяки спешно хватали жалобы, клали в опечатанный красный ящик для предварительного отсеивания.
Царица, как слыхал принц, дочь прежнего государственного палача, ехала отдельно. Подле матери – в отдельной серебряной карете с закрытыми окнами, суженая невеста. Возки новые, сделанные на заказ в Стокгольме или Берлине. Выезд царицы и царевны предварялся уже четырьмя десятками покрытых бархатными попонами рослых европейских лошадей. Карету царицы несли десять белых скакунов, Ксении – восемь. Марию и Ксению окружала великолепная дружина из крепких беловласых седобородых старцев с малыми копьями и булавами. Двадцать четыре фрейлины тоже ехали верхами на альбиносах. По обочине шли триста приставов с жезлами.
Поездка была неутомительная, с долгими роздыхами на остановках. Там раскидывали шатры, пировали. Принцу непрерывно несли подарки от уездных властей, таможенных застав, включенных в поезд бояр: бархат, муар, кружева. Ежедневно меняли постель, расшитую серебром и золотом. Благодарный датчанин обещал переменить веру и стал брать уроки русского языка. Борис нарадоваться не мог. Лично обучал молитвам. В лавре царь и принц припадали к раке с мощами Сергия, получали патриарха благословение. Не чуждый искусству, Иоанн оценил иконостас, писанный Рублевым и Черным. Нарочитая плоскость русских икон, погашенная временем крикливость красок являла не совсем европейскую душу народа, к коему принц желал присоединиться.