Пока самые ретивые из гостей гонялись за наряженным мавром слугой, как требует обычай, кардинал ди Марко подошел к тем, кого поимка не заинтересовала. Дженнардо постарался сделать вид, будто всецело занят тосканскими и андалусскими винами. Они не говорили наедине с памятного ночного объяснения, и смотреть на прелата было, ну будто… ну да, на дорогую могилу. Ему больше не увидеть под красной сутаной настоящего Тинчо. Беда в том, что вот это воплощение добродетелей и высокой цели и есть подлинный Валентино ди Марко.

– Попробуйте янтарное, – учтиво предложил капитан, – лучшего я даже при дворе их католических величеств не пил, уверяю вас!

– Чего ради вы превратились в паяца, Форса? – кардинал не сел с ним рядом, не улыбнулся. Он заговорил по делу, и только. – Если уж вы затеяли с бастардом опасные танцы, постарайтесь извлечь из них пользу. Мирные дни скоро закончатся, а мы до сих пор не знаем, можно ли верить Ла Сенте.

Дженнардо промолчал, и кардинал, не дождавшись ответа, отвернулся – суконный подол тянулся по песку, точно кровавый след.

Сейчас, слушая осиротевший хор и поминутно морщась от разочарования, Дженнардо вполне отдавал должное прозорливости кардинала. Только война расставит все по местам, но бить в колокола и кричать «Реджио!» уже будет поздно. С другой стороны, во время боя с предателем расправиться куда как проще, чем в цветущем Лаццаро! Еще неизвестно, чего стоят люди Ла Сенты в бою, раз по собственному признанию их капитана, среди наемников полно висельников и отлученных. Да еще гасконцы и баски – горцы, не признающие приказов и помешанные на гордости. Не перережут ли они глотку Акилле, когда поймут, что у того худо с деньгами? Если такое случится, сам дьявол не удержит наемников от грабежа деревень в долине, а то и самого города. Вчера Дженнардо донесли, кому бастард обязан тоненьким ручейком флоринов, что тек в его карманы. Фамилия банкира, ссужающего Ла Сенту деньгами, показалась знакомой. Вот к банкиру он и наведается – как только узнает, куда делся кастрат! Сущее наказание – нынешней весной события скачут, будто лошадь, потерявшая поводья, и все не в ту сторону! Видно, судьба исчерпала запасы терпения и готовит грешнику пинок под зад.

Едва дождавшись конца заутрени, Дженнардо толкнул дверь во внутренние комнаты собора и, наткнувшись на мальчика-служку, схватил его за ухо. Пара звонких монет побудила мальчишку к откровенности: оказалось, Дженнардо едва успел. Кастрат, чьим пением он привык утешаться каждое утро, а по воскресеньям – и на обедне, уже получил расчет и готовился отбыть из города на поиски лучшей доли. Воистину, для кардинала Лаццарского Господь пожалел ума! Не один мерченар Форса мог отдать любые деньги, лишь бы слушать божественный голос – с тех пор, как кастрат начал петь в соборе, службы собирали куда больше народу, чем в прошлом году. Если собор Марии Лаццарской не нуждается в услугах сопраниста, сын герцога Форса сам наймет это чудо! В церкви Сан-Джорджо его наемники зальются слезами умиления… в конце концов, Лаццаро – не Рим, где в папской капелле прославляли Бога не то тридцать, не то сорок скопцов, каждый из которых мог ангелов вызвать своим пением. А… как бишь зовут сопраниста?.. Антонио? Адриано? Анжело? Словом, лаццарский кастрат такой один, и Дженнардо не позволит ему скитаться по дорогам и петь в харчевнях.

Мальчик-служка провел его во внутренний двор и показал пристройку, где под низкой крышей ютился величайший певец в округе. Войдя, он едва не полетел кубарем через порог, ибо первое, что увидел – знакомую блестящую расплавленной смолой шевелюру! Разодетый в кобальтовый атлас и лазоревый шелк Акилле Ла Сента торчал посередине узенькой каморки и даже не подумал оглянуться! Ну уж, как только Дженнардо доберется до его банкира, таких тканей и нарядов бастарду больше не видать! Рядом с римлянином какой-то невысокий крепыш засовывал застиранные тряпки в холщовый мешок. Кастрата нигде не оказалось. Надрать бы служке уши еще раз, да как следует – за обман!

– Клянусь потрохами папы! – от злости Дженнардо забыл, с кем говорит. – Можно ль в этом городе хотя бы день прожить, не наткнувшись на вас?

– Кажется, это вы, синьор Форса, вломились сюда, точно боров, рвущийся на случку, – Ла Сента, не оборачиваясь, похлопал крепыша по плечу. Курчавый малый, с туповатой крестьянской мордой, угрюмо покосился на холеную руку бастарда, и тот медленно убрал ладонь. – Извольте выйти. Вы мне осточертели!

– Отлично! Раз наши чувства понятны и взаимны, мы решим спор во дворе. Я вываляю вас в навозе, и вы угомонитесь. – Поединок – хороший выход. После поражения бастард хоть на какое-то время уймется! – Я только найду одного человека… милейший, не знаете ли вы, где живет кастрат, что пел в соборе до сегодняшнего дня? Я хотел бы предложить ему службу…

– Осади назад, боров! – Ла Сента щелкнул пальцами, а крепыш подхватил свой мешок с рваньем. – Мы с любезным…эээ… мы уже столковались! Синьор кастрат будет петь в замке Сант-Анжело, и нигде больше!

– Да вы его даже не видели, когда ж успели… – Дженнардо осекся. Все же герцог Форса и кардинал ди Марко верно ругали его за вспыльчивость: от злости становишься тугодумом. Он еще раз оглядел каморку и ее хозяина. Беленые известью бедные стены и деревянное распятие больно напомнили о Тинчо, о натертой тесьмой ключице... Золото можно найти в навозной куче, а в груде драгоценностей – прячется зловоние.

– Так вы – лаццарское чудо?

Парню на вид лет двадцать, но щетины не видно, а грубый шарф на шее скрывает отсутствие кадыка. Широкие плечи и сильные руки – уж этого кастрата нельзя заподозрить в немужественности! И все же Дженнардо не так представлял себе свою сирену. Малый пожал плечами, запрокинул голову и запел. Грудное «до» и звонкое летящее «ми» – никаких сомнений, никакой подделки!

– Сколько предложил вам этот господин?

Акилле стоял рядом и ухмылялся. Вызов его не испугал нимало.

– Сколько б не предложил, я даю больше!

Кастрат закрыл рот и поднял вверх растопыренные пальцы. Пять флоринов в месяц? Да малый не знает себе цены!

– Любезный, как ваше имя? Вы ужасно прогадаете, если согласитесь! Мой камердинер получает пять флоринов в месяц! – Камердинер получал три, но сейчас это не имеет значения! – Я буду платить вам семь!

– Десять! – почти завопил Акилле и сдернул с пальца одно из колец – с лиловым продолговатым камнем. – Десять и этот аметист!

Кольцо полетело на холстину мешка, а кастрат озадаченно нахмурился. Кажется, парень не умел разговаривать иначе, чем руладами!

– Двенадцать и моя перевязь! – Дженнардо постарался побыстрее отцепить шпагу. – Продав ее, вы выручите кучу денег!

Чтобы кастрат не вздумал отказаться, к усыпанной мелкими камнями перевязи Дженнардо разом добавил и оба своих кольца. Акилле оставалось разве что шпоры отстегнуть и вынуть заколку из кружевного воротника. Что он и сделал, и теперь мешок кастрата походил на лоток меняльной лавки в удачный день.

– Пятнадцать в месяц!

Дженнардо пихнул соперника плечом:

– Тридцать, стол и лошади за мой счет!