Пришло время, господа, когда надо написать новую «Повесть временных лет» или, если угодно, новый «Краткий курс». Я предпочел бы его назвать «Верный курс». Или «Краткий путь». Шутка. (Подобострастный смех в зале.)

Итак, позвольте вам напомнить нашу главную цель: успешное проведение реформ в этой стране, создание экономического общества. То есть общества наиболее динамичного, наиболее успешного, общества, которое само себя регулирует и само направляет вектор своей эволюции в не известное никому будущее. Это общество, реализующее наиболее мощную потенцию исторического развития, — частную, индивидуальную инициативу. И ее стимул — это то, что находится внутри каждого из нас, в глубине нашего подсознания — стремление к материальному благополучию, к личному обогащению. А значит, к обогащению всего общества, к его перерождению в самосовершенствующийся и быстроразвивающийся организм.

Вновь зазвучали и смолкли аплодисменты.

После Шустера выступали какие-то академики, но ничего интересного, как и следовало ожидать, они не сказали.

Официальная часть закончилась. Шустер отвел Терещенко в сторону.

— У тебя как сейчас со временем, Витя? — спросил он.

— Да никак. Побуду здесь немного и — домой.

— Может, посидим, выпьем, поедим? Давно не виделись, не общались вне работы. По телефону да по телефону лишь. Ты как?

— Идея хорошая. Только, думаешь, нам дадут здесь пообщаться?

Шустер наклонился к Терещенко:

— А мы сбежим.

— И куда?

— Есть куда. Ты согласен?

— Давай.

В этот момент к ним подошел академик-эмигрант и пригласил в зал, где начинался фуршет.

— Нет, не могу. Работа ждет, — ответил Шустер.

— А вы, Виктор Иванович? — спросил академик у Терещенко.

— Мы сейчас в Комитет едем, — ответил за него Шустер.

— Да время-то восьмой час. Какая работа?

— Нет, нет и нет. Сами знаете, сколько у нашей конторы сейчас дел.

— Что ж, — академик заметно погрустнел, — работа прежде всего.

Выходя из здания Академии Шустер предложил Терещенко ехать с ним в одной машине.

— И куда мы? — спросил Виктор Иванович старого друга.

— Есть у меня один кабачок. Тихо, мирно, хозяин свой человек, выделит нам комнату, так что беспокоиться нечего.

— А дорого там?

— О деньгах не волнуйся. Я приглашаю.

— Неудобно как-то, — засомневался Терещенко.

— Для нас там бесплатно. Серьезно.

Они знали друг друга почти двадцать лет — с начала перестройки. Тогда Шустер был комсомольским вожаком и работал в Московском комитете комсомола, а Терещенко курировал его со стороны партийных органов. В начале девяностых Терещенко как-то сразу выпал из политической жизни, в то время как его младший товарищ сумел лучше приспособиться к новым реалиям. Шустер прочно держался вторых ролей, работая то помощником, то советником, то заместителем у политических фигур первого эшелона. Терещенко по старой дружбе помогал Шустеру связями, которых у него было намного больше, чем у более молодого друга.

Последние годы Шустер работал с Маковским, прикрывая тылы патрона — заведовал Фондом, через который шли деньги шефа. Когда Маковский укрепился на вершине политического Олимпа, он потянул за собой Шустера, посадив его в кресло председателя Комитета, который обещал стать самым могущественным органом российской власти. Сразу понадобились свои люди на ключевые посты, и Шустер позвал «на Москву» своего старого друга. Не столько потому, что считал его большим идеологом, сколько потому, что был уверен — Терещенко его не предаст.

В машине они старались не говорить о делах, но разговор постоянно сползал именно на работу. Тогда они начали расспрашивать друг друга о старых знакомых. И, перебирая имена, доехали до места.

Водитель Терещенко ехал за машиной Шустера и, когда они остановились у входа в небольшой ресторанчик, припарковался рядом с ней.

Хозяин сам вышел им навстречу и проводил в комнату, посередине которой стоял накрытый на четверых стол.

— С нами еще кто-то будет? — спросил Виктор Иванович.

— Да нет. Это к нам девушки подъедут. Так, чтобы скрасить компанию. Хотя, если хочешь, можем их взять и — ко мне.

— Нет. Это уже не для меня.

— Ты просто не знаешь. Ведь как говорят: если человек знает, чего он хочет, значит, он или много знает, или мало хочет.

— Да нет, я действительно…

— Ладно, когда они еще подойдут.

Сколько Терещенко помнил Шустера, тот всегда был холостяком и всегда был рад рассказать о своих победах, смакуя самые интимные подробности. Терещенко не слишком верил этим рассказам, хотя как-то они оказались вместе на одной конференции в Сочи и Шустер все вечера проводил в компании двух молоденьких девушек.

Шустер считал, что еще вполне может пользоваться интересом со стороны женщин. Однажды женившись, он не смог прожить с женой и полугода. После разъезда с ней он уже не предпринимал таких попыток и называл себя убежденным холостяком. Не то чтобы он бегал за каждой юбкой, но и не упускал возможности сделать многозначительный комплимент какой-нибудь девушке, его помнили все секретарши, с которыми ему приходилось общаться. Во время отпусков и летом на пляже он чувствовал себя если не двадцати, то тридцатилетним, не слишком назойливо ухаживая за двадцатилетними девушками. Профессионалками он брезговал искренне, считая, что и сам еще способен вызвать симпатию, не прибегая к помощи денег. По этой же причине он никогда не демонстрировал свое общественное положение. На пляжах ему нравилось представлять себя эдаким Гарун аль-Рашидом, и потому он старался поддерживать себя в форме, занимаясь по утрам спортом. Так продолжалось до тех пор, пока однажды за спиной он не услышал шепоток: «Старый козел».

На новой должности Шустер полностью погрузился в работу, стал полнеть и недостаток душевного общения с «честными девушками» компенсировал поздними ужинами в компании с «разными девушками». Высокое положение и соответствующие доходы значительно упростили и ускорили процесс ухаживания, и Шустер снова поверил в то, что он еще хоть куда. И все же отсутствие семьи иногда нагоняло на него грустные мысли.

Продолжая вспоминать общих знакомых, Шустер с Терещенко принялись за ужин. После пары рюмок Шустер расслабился:

— Ты уж извини, Виктор Иванович, за мой тон иногда. Сам понимаешь — дружба дружбой, а служба службой. Зато табачок, как видишь, не врозь.

— Да что уж там, все понятно: я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак, — засмеялся Терещенко.

— Зря ты так. Дураки нынче не в моде. Зачем был бы нужен дурак на твоем посту?

— Да я шучу, Александр. Я же прекрасно понимаю, чем обязан тебе.

— Как говорит Антонович, если ты нашел подкову на счастье, значит, кто-то откинул копыта.

Через полчаса в дверях появился охранник Шустера и сказал:

— Александр Яковлевич, к вам дамы.

Шустер, задержав в руке рюмку холодной водки, кивнул:

— Пусть войдут, Вадик.

Охранник пропустил вперед двух высоких девиц, очень похожих на фотомоделей. Робко подойдя к столу, девушки представились. Шустер жестом пригласил их на свободные места. Ужин приобрел новый интерес.

— Может, передумаешь и все же ко мне? — спросил улыбающийся Шустер у Терещенко, но тот покачал головой.

— Тогда еще по рюмочке. Что будут пить дамы?

Дамы предпочли размяться шампанским. Шустер, подняв рюмку, провозгласил тост за плодотворную и приятную работу, что каждый понял по-своему.

Разговор за столом сменил русло. Можно было шутить, не напрягая голову работой или малоинтересными воспоминаниями. Мужчины казались себе, как в молодости, неотразимыми и остроумными.

Еще через час отяжелевший Терещенко поднялся, чтобы откланяться. Шустер проводил его до машины и пригласил в выходной день в баню. Отказывать начальнику было неудобно, и Терещенко обещал подумать.

VI. Будни (сентябрь — октябрь)

Работа в офисе Московского комитета по идеологии кипела. Рабочие дни Виктора Ивановича были наполнены до предела. Каждый день проводились заседания, почти ежедневно приходилось ездить на совещания в Центральный комитет или на официальные мероприятия.