Девчонки в разговор особо не встревали, лишь с готовностью смеялись над всеми шутками Антоновича и Шустера. Выпив вдвоем не менее полутора бутылок вина, они отпросились потанцевать и оставили «мальчиков» одних.

— Я вижу, ты чем-то недоволен, — глядя на Шустера еще трезвыми глазами, сказал Антонович.

— Да так, что-то о жене подумал, хоть и живем мы отдельно, но не разведены, блюдем, так сказать, формальность.

— Нашел, о чем думать. Если от тебя уйдет жена, запомни, как ты этого достиг.

— Мне кажется, она меня подозревает.

— Ей не все равно? Чем она недовольна?

— Может быть, и все равно, но ей хочется поскандалить.

— Наверное, засиделась дома.

— Наверное.

— Не работает?

— Нет.

— Устрой ее куда-нибудь. Чьим-нибудь помощником в Думу.

— Надо подумать…

— А знаешь, могу посоветовать тебе — в смысле ей — психотерапевта. Это сейчас модно. И, говорят, помогает.

— Может, и стоит попробовать.

— Да. А потом, может, и самому пригодится. Приедем на виллу — напомни.

Они еще выпили. Покурили. Девчонки затанцевались — их что-то долго не было.

— Как тебе наши девочки? — спросил Антонович.

— Очень даже ничего.

— Женщине всегда надо говорить, что она не такая, как другие, если хочешь получить от нее то же, что и от других.

— Где таких берут?

— А-а-а… места знать надо. — Антонович пьянел и уже слюняво улыбался. — Помнишь Марину?

— Какую Марину?

— Мы с ней вместе обедали в «Королевской охоте». Ну, за неделю до отъезда. Ты тоже там был. Светленькая такая.

— Не помню.

— Да помнишь точно.

— Ну, возможно, не заметил…

— Да заметил точно.

— Ладно, так что она?

— Кто — она?

— Марина.

— A-а, роскошная баба… Да, кстати, если нужен женский пол — звони ей.

— У нее что — санэпид… контроль?

— Ну, не знаю, какой у нее контроль, а качество гарантировано. Ведь тебе нравятся наши бабы?

— Ничего.

— Может, поменяемся?

Пару часов спустя Шустер помог Антоновичу и одной из девушек дойти до машины. В этот вечер ничьих телефонов он у Антоновича не брал, решив взять утром.

В машине Антонович громко храпел, но когда они доехали до виллы, пришел в себя и проявил желание посидеть на улице.

Шустер пошел к себе в комнату. Через несколько минут к нему присоединилась более трезвая из девушек и сказала, что она принесла пиво. Еще через полчаса Шустер встал с постели, принял душ и, накинув халат, вышел подышать воздухом и заодно посмотреть, что там со Львом Семеновичем.

В халате и шлепанцах он прошел по душным после знойного дня аллеям, зажатым с двух сторон плотными стенами высоких подстриженных кустов или низких деревьев. В свете частых фонарей эти живые изгороди казались изумрудными, а дальше сливались с чернильной ночью.

Антонович сидел на стуле у бассейна, но смотрел не в воду, а на лужайку. Рядом с ним на холодильнике стояла почти полная бутылка пива. Антонович медленно повернул голову, посмотрел на Шустера и молча отвернулся.

— Не спится, Лев Семенович?

— Ты знаешь, Лева, — начал Антонович, и было непонятно, к кому он обращается, не к самому ли себе? — я помню, кажется, из детства эту картину. — Он говорил медленно, но четко. — Зеленая густая листва каштанов. Ночью она кажется черной и только внизу стволы и дорога освещены желтым светом фонарей. Иногда набегает ветер, листья бесшумно колышутся, кажется, вот-вот повеет прохладой, но ты только слегка чувствуешь ее кожей, как она тает. И снова тепло южной ночи. Вот мы здесь стоим, вот когда-то давно была та первая южная ночь, которую я помню. А между ними снова было лето, другое лето, еще лето, и так много-много раз. Даже не верится как много. Хочется, чтобы всегда было так, а эти лета текут сквозь пальцы, как короткие летние ночи, и кажется, такого никогда не будет, а оно снова возвращается. И только ты уже не тот. Ты незаметно стареешь. И в ту летнюю ночь не вернуться. А она — вот она, абсолютно такая же. Это ты уже не тот. Лева, мы иногда почему-то стыдимся самых глубоких чувств и называем их романтизмом. А ведь это — всего лишь искренние чувства. То, о чем мы думаем. Так же, как думаем о процентах и прибылях, проектах, переговорах, только те нам кажутся более естественными, нормальными, Лева. А ведь и то и другое — части жизни. Нас самих. Почему мы так редко это видим. И ту искренность уже не купишь…

— Да вы, батенька мой, нахрюкались. Ладно, пойдем спать, или я тебя оставлю здесь? — спросил Александр Яковлевич.

— Да, пойдем… Грех предаваться унынию, когда есть другие грехи! — сказал Антонович и, покачиваясь, поплелся за Шустером.

VIII. Кастинг (октябрь)

Квартира первого секретаря Московского городского комитета по идеологии была похожа на музей или антикварный магазин. Виктор Иванович любил старые редкие вещи. Он не гнался за новинками, да и не разбирался в них. Хотя их присутствие создавало некоторые удобства, как, например, огромный телевизор с плоским экраном, перед которым он вечерами просматривал газеты и по которому смотрел программы новостей.

Рядом с ним сидел сын Илья, который в последние месяцы редко появлялся дома, тем более два дня подряд. Правда, о новостях в своей жизни Илья исправно сообщал по телефону.

— Да, такая сейчас жизнь. Что поделаешь. — Виктор Иванович тяжело вздохнул. — Илья, хочу вернуться к нашему вчерашнему разговору. У меня появилась возможность, которую, думаю, ты должен использовать.

Илья с интересом посмотрел на отца.

— В нашем ведомстве проводится закрытый конкурс. Нужен человек… Человек с твоими данными, который мог бы… ну, сыграть, или как там, роль Иисуса Христа.

— В рок-опере, что ли?

— Перестань, я говорю серьезно.

— В театре?

— Да нет. Хотя в каком-то смысле да. По телевизору и со сцены в том числе. Но нужно играть такую роль и в жизни.

Отец помолчал, подбирая слова, и продолжил:

— Ну вот, есть, например, кинозвезды. Про их настоящую, частную жизнь мало кто знает. Все знают их по ролям. И еще есть сплетни, легенды, которые создают их ложный облик для публики. Ну, не ложный — мнимый, мифологический… Понимаешь?

— Не совсем. При чем тут Иисус Христос?

— Христос здесь ни при чем. Это сравнение. — Виктор Иванович начинал раздражаться. Голос его звучал громче и резче. — Создается образ, ну… нового Пророка, что ли. Как, помнишь, была Мария Дэви Христос, которая выдавала себя за Бога на земле. Или лидер «Аум Синрикё». Ну, или, на худой конец, Махатма Ганди. Обществу нужен новый духовный лидер. Не формальный, а реальный.

— И вы решили не ждать, пока он сам появится, а создать его сами?

Отец строго взглянул на сына:

— Да, обществу и государству нужен духовный вождь, человек с харизмой, который умел бы говорить и увлекать людей.

— А что говорить?

— Что говорить — скажут. Об этом не беспокойся. — Отец помолчал, будто колебался, и произнес: — Вот что. Я тебя попрошу позвонить завтра одному человеку и сказать, что ты от меня по поводу проекта «Пророк». Запиши.

Илья записал на клочке бумаги.

— Позвони завтра с утра, ну часов в одиннадцать. Не забудешь? Положи куда-нибудь… в бумажник.

Илья записал все, что сказал отец, и положил бумажку в бумажник.

— И денежное это дело? — спросил он.

— Всю жизнь нуждаться не будешь. Забудешь на всю жизнь, как выглядят деньги.

— В смысле, что их у меня не будет?

Отец посмотрел на него с плохо скрываемым раздражением.

На следующее утро около одиннадцати Илья позвонил по записанному телефону. Трубку взяла секретарша, соединив его с обладателем совсем юного голоса. Тот выслушал Илью, дал телефон некоего Николая Витальевича Вернера и попросил сослаться на него.

До Вернера Илья дозвонился сразу, тот пригласил его прийти через день в студию и дал адрес.

Придя по указанному адресу, Илья оказался в небольшой комнате, которая служила приемной. В ней, помимо той, через которую он вошел, было еще две двери. Секретарша пригласила его сесть и попросила подождать: «Сейчас придет Вернер». Пока Илья ждал, мимо него по маршруту «входная дверь — секретарша — еще одна дверь» прошли несколько однотипных молодых людей его возраста. Еще через несколько минут открылась третья дверь, оттуда выглянул молодой парень с шапкой черных волос. Он близоруко сощурился, глядя на Илью: