— Не нужно.

— У вас есть траурное платье?

— Есть черное.

— Через двадцать минут за вами приедут.

Вокруг была пустота. Все было бессмысленным и пустым. «„Пустые хлопоты“, — всплыло в голове выражение. — Черное платье… Сколько упущенных возможностей… Может быть, он жив… Тогда я… Звонят из правительства…» — в голове роились обрывки мыслей.

Она умылась, надела черное платье и черные колготки, припудрила лицо, но краситься не стала.

Через двадцать минут она стояла у подъезда, к которому подъехал черный «мерседес».

Вадим вернулся домой поздно вечером. Во всех помещениях новой четырехкомнатной квартиры горел свет. Жена встречала его в прихожей.

— Где дочь? — бросил он жене, раздеваясь.

— В больнице.

— Что случилось? — спросил он тоном человека, которого отвлекают на ненужные мелочи. Он еще находился в другом мире — мире сильных мира сего, в котором проводил большую часть времени.

— Вскрыла себе вены.

XXXII. Допрос (ноябрь)

Небольшая серая комната. За видавшим виды, но аккуратным столом сидит пожилой мужчина в синей форме, подчеркивающей его мужественную фигуру. Его лоб обрамляет благородная седина, лицо прорезают редкие глубокие морщины, говорящие о непреклонной воле и пережитых испытаниях. Он поднимает глаза от лежащего перед ним листа бумаги и обращается к сидящему напротив молодому человеку. Заросшее лицо, низкий лоб, шрамы на щеке и на лбу выдают в нем преступника — человека низких помыслов и порочных страстей.

— Фамилия, имя, отчество? — жестким бесстрастным голосом говорит следователь.

— Чекалин Алексей Сергеевич.

— Год и место рождения?

— Тысяча девятьсот семьдесят пятый.

— Место работы, род занятий?

— Учитель истории в средней школе.

— Вы совершили убийство? — с плохо скрываемым презрением спросил следователь. Это было праведное презрение гражданина к человеку, преступившему законы государства и законы совести, осмелившемуся покуситься на устои общества, поднявшему руку не просто на человеческую жизнь, а на жизнь, которая была воплощением мечты и надежд миллионов.

— Да, — с вызовом ответил убийца.

— Кого вы убили?

— Я убил Пророка.

— Вы имеете в виду Терещенко Илью Викторовича? — Следователь старался говорить спокойно, но его глаза метали молнии.

— Да. — Глаза преступника тоже блестели.

— Расскажите, почему вы это сделали.

— Вам этого не понять.

Молнии взглядов судьи и убийцы скрестились. Эта была дуэль характеров, поединок воль.

— А вы попробуйте. А я постараюсь.

Чекалин смерил следователя долгим взглядом. Эти взгляды выказали нечто большее, чем простую ненависть. Они означали, что это не просто поединок двух людей. Это поединок добра и зла, а шпаги в руках правды и неправедности.

— Ну хорошо, я попробую, — отводя глаза, заговорил преступник. — Понимаете, такая возможность предоставляется раз в жизни. Он оказался рядом со мной — как вы. Что я должен был сделать, если считаю его величайшим преступником современности? Вместе со многими другими он несет ответственность за все преступления нынешней власти. За вырождение народа, за убийства, которые происходят на почве денег, даже на почве простой конкуренции. Он несет ответственность за жизнь и здоровье детей, за их поруганные души. Вы знаете, что миллионы детей становятся наркоманами, проститутками, из них вырастают полуграмотные бандиты или алкоголики! За это должен же кто-то отвечать.

— И вы решили, что за это должен отвечать Илья Викторович… — Следователь говорил с насмешкой и презрением.

— Вы думаете, я не понимаю, что не только он в этом виноват. И, может быть, не столько он виноват в причинах того, о чем я сказал. Но он отпустил грехи тем, кто есть первопричина этих преступлений. Не знаю, поймете ли вы меня, сейчас это звучит дико, но для меня есть абсолютные понятия, которые святы. Такие, как родина. Ее у меня отняли — ее без меня разделили на много частей и присягнули одной из них, убеждая, что эта одна часть и есть моя родина. Вы понимаете, о чем я говорю?

Следователь промолчал, предоставляя убийце возможность продолжать.

— У меня, у моих родителей отняли собственность — имущество, заработанное моими родителями и родителями моих родителей. Им дали по бумажке, обещав за них по две машины. В результате — миллионы людей оказались нищими, а сотни других обогатились. Может, вы знаете, как, не создавая ничего, никаких ценностей, можно за пару месяцев или лет стать владельцем миллионных и миллиардных состояний? Я знаю только один такой способ — криминал.

— Ну, я мог бы с вами поспорить. Люди, о которых вы говорите, наиболее предприимчивые и умные. На то время все находились примерно в одинаковых условиях.

— Серьезно?

— Они работали в рамках тех законов и порядков, которые существовали в то время.

— Так законов или порядков?

— Это неважно.

— Важно.

— Не так важно. Поймите, что они работали в тех условиях, которые были созданы законами и представлениями. Не знаю, насколько это хорошо, но помните такое выражение: «Незнание закона не освобождает от ответственности, освобождает знание». Хорошо это или плохо, но это тот случай.

— Возможно, разница между нами состоит в понимании того, что — хорошо, а что — плохо, — с твердостью, в которой слышался тупой фанатизм, произнес преступник.

— Ладно, прекратим бесполезную дискуссию. Мы ушли в сторону. Но даже если вы на кого-то в обиде, при чем здесь Пророк? Вы понимаете, что никто не давал вам права судить. Это — прерогатива суда. То, что сделали вы — это террор и анархия. Это — насилие. Что будет, если каждый станет поступать так?

— Злодеи должны знать, что кара неминуема. Что за преступлением следует наказание.

— Кто дал вам право выносить приговор? Общество защищает себя от таких, как вы. Вы признаете свою вину?

— Нет.

— Вы убили Терещенко?

— Я убил Пророка.

— Терещенко Илью Викторовича убили вы?

— Да, — ответил преступник и опустил глаза. — Я не мог поступить иначе. Такой возможности в жизни могло больше не представиться.

— Герострат думал так же.

— Стоп. Отбой. Допрос переносится на завтра. Тут без психолога не обойтись, — это говорил Фимин, который сидел невдалеке от стола, отделявшего следователя от убийцы.

На следующий день повторилось то же. Следователь — мужчина лет тридцати с усталыми умными глазами, с ранней сединой, пробивавшейся на висках, сидит за столом. Пальцы его рук, лежащих на столе, сплетены. Он смотрит на убийцу, задавая обязательные вопросы и сверяя ответы с бумагой, лежащей перед ним. Он одет в мягкий серый пиджак и больше похож на врача или духовника.

— Скажите, пожалуйста, ваши фамилию, имя и отчество.

— Чекалин Алексей Сергеевич.

— Кем вы работаете?

— Учитель истории в средней школе.

Человек в сером пиджаке внимательно посмотрел на убийцу. Убийца был кое-как причесан, нижнюю часть поцарапанного лица покрывала синеватая щетина, отчего оно производило отталкивающее впечатление.

— Вы совершили убийство? — без тени ненависти в голосе, наоборот, как-то проникновенно спросил человек в мягком пиджаке. Сейчас в нем говорил врач или духовник, а не следователь.

— Я убил Пророка.

— Расскажите, почему вы это сделали.

— Вам этого не понять.

— А вы попробуйте. А я постараюсь.

Повторялись вопросы, задававшиеся вчера, повторялись те же ответы.

— Стоп, — произнес Фимин. — Действующие лица — оставаться на местах. Остальные — перерыв пять минут. Виталич, — обратился он к режиссеру, — мне кажется, здесь чего-то не хватает. Это диалог простого бытового убийцы.

— Он и есть убийца.

— Нет — он подонок. Один на миллионы. Он — зло. И значит, в основе его удара — трезвый расчет. Это был не порыв. Вот в чем фальшь. У него — своя идеология. Он должен ее артикулировать, и задача следователя — ее разгромить. Поэтому мы не должны играть в поддавки. Все должно быть правдоподобно и на пределе эмоций. Вы слышите? — обратился он к следователю и убийце. — Все понятно?