Виола проснулась утром с трудом, чувствуя себя разбитой до ломоты в костях, и напряженно пытаясь вспомнить, как вообще добралась до постели. Солнечному свету оказалось не под силу развеять черноту ее мыслей и сохранившихся вчерашних воспоминаний. Она спустилась к реке и, разбив тонкую корку льда у берега, умылась ледяной водой, пытаясь взять себя в руки. Виола вытерла лицо тыльной стороной передника и вдруг замерла. Потом бросилась в лачугу, и там, развязав пояс, вытряхнула над выметенным полом.

Увидев две выпавшие из складок ткани на пол монеты, она опустилась на колени, глядя на них, как на чудо, вспоминая, как вчера, будто по наитию, сунула их за пояс, вместо того, чтобы ссыпать в кошелек.

- Вот три дуката, - сказала Виола, положив деньги на стол перед сборщиком податей. - Отпустите моего мужа.

- Три, говоришь? - сборщик внимательно осмотрел два дуката, а третий поскреб ногтем. Удовлетворенный проверкой, он сделал отметку в свитке, потом выдал Виоле сургучную бирку.

- На, можешь идти, забирать своего благоверного.

Огороженная частоколом из высоких, с заостренными концами бревен, каменоломня представляла собой уходящие глубоко под землю отверстия разных размеров в лишенной растительности скале.

Виола передала бирку страже и осталась стоять в ожидании у ворот. Оглядевшись, она заметила невдалеке реку и поняла, что от каменоломни до лачуги ближе добираться по берегу, чем возвращаться через город.

Из ворот раздался знакомый кашель, и Виола увидела нищего. Он шел медленнее, чем обычно, или, быть может, ей просто так казалось из-за того, что она давно его не видела. Она рассматривала его лохмотья, деревяшку, выглядывавшую из штанины, палку, на которую нищий опирался, чувствуя, как от их вида тает сочувствие, которое она начала испытывать к нему, пока он был на каменоломне.

- Идем, - сказала она, поворотом головы давая понять, что не хочет лишних разговоров.

Нищий кивнул.

Виола пошла вперед, периодически останавливаясь, чтобы он не слишком сильно отставал.

Они шли вдоль берега реки, постепенно огибая городские стены. Довольно скоро Виола убедилась, что нищий, и вправду, идет медленнее обычного. Оглянувшись в очередной раз, чтобы проверить, насколько он отстал, она увидела, что нищий стоит на месте, прислонившись к городской стене.

Виола вернулась обратно и подошла к нему. Пока она подходила, рукавом рубахи он вытер лицо, и Виола увидела на полотне свежие красные пятна, вперемежку с уже высохшими, бурыми. У него шла носом кровь, причем, очевидно, не в первый раз.

- Вытяни руку, - сказала она, помогая ему опереться на нее, чтобы можно было продолжить путь.

К тому времени, когда с передышками они доплелись до лачуги, Виола точно знала, что нужно сделать в первую очередь - от нищего тошнотворно пахло: грязью и потом с примесью чего-то еще, неприятно щекочущего небо ядовито-сладким привкусом.

В лачугу нищий вошел сам, но тут же рухнул на солому в своем углу. Виола быстро нарезала несколько ломтей хлеба и сыра.

- Поешь, - сказала она, отправляясь на реку, за водой.

Пока она носила воду, нищий встал и разжег очаг. Кровь шла, и довольно обильно, судя по пропитавшемуся ей рукаву, на котором красные пятна, расплываясь, поглощали бурые. Видимо, он пытался поесть, потому что Виола заметила, что один из кусков хлеба стал вполовину меньше. Миской зачерпнув из принесенного ей котелка воду, он долго пил, закашлявшись в конце, потом снова затих в своем углу лачуги. Остатки воды из миски, которые Виола вылила в лохань, розовой струйкой растворились в прозрачности речной воды.

Дождавшись, пока котелок нагреется, Виола вылила горячую воду в лохань и рукой перемешала горячие и холодные струи. Потом подошла посмотреть, как там нищий. Кровь, кажется, остановилась, но дышал он неровно, с усилием. Виола помогла ему подняться и снять рубаху. Не мучаясь неуместной скромностью, она развязала пояс и стянула с него штаны. В свои семнадцать она уже видела обнаженных мужчин, как живьем (с придворными дамами они кидали кубок в реку и заставляли пажей голыми нырять за ним, нашедшему доставался поцелуй, а игра называлась "Поиски Грааля"), так и мраморных, поэтому мужская анатомия не была для нее откровением. Тело ее мужа было худым, но не производило впечатления слабости. Куда больше ее внимания привлек обрубок ноги, к которому кожаным ремнем была прикреплена деревянная опора. Как зачарованная Виола не могла оторвать глаз, глядя, как нищий расстегивает хитроумные ремешки, обнажая конец обрубка, по форме похожий на полено с закругленными краями. Созерцание чужого увечья вызвало в ней брезгливую жалость, смешанную с тайным облегчением от сознания того, что она здорова.

Лишившись опоры, нищий рукой ухватился за стену. Виола, очнувшись от увиденного, помогла ему дойти до лохани. Она предоставила нищему справляться с купанием самому, но, опасаясь, как бы ему не стало хуже, на всякий случай, не решилась выйти.

Когда он вымылся, Виола набросила на него шерстяной плащ и уложила на своей постели, считая, что там ему будет лучше, чем в углу. От тепла кровь хлынула с новой силой, и Виола, отвязав передник, наполнила его снегом и приложила к лицу нищего.

Она долго, ожесточенно терла золой его одежду до боли в пальцах, потом, не удовлетворившись этим, пошла на реку и выполоскала ее в проточной ледяной воде. Смертельно уставшая, она из последних сил отодвинула лохань и устроилась спать у очага.

Утром она проснулась, пока нищий еще спал. На губах и крыльях носа у него остались следы запекшейся крови, но дыхание выровнялось. Уходя, она оставила ему поесть у очага.

- Ишь ты, явилась, богачка, - насмешкой приветствовала ее хозяйка трактира.

- Сегодня уже месяц, как я работаю, стало быть, вы должны мне полдуката, - холодно сказала Виола, не реагируя на насмешку.

- Вчера ты не работала, так что до вечера месяц не полный, - ответила трактирщица.

И все же, перед уходом Виолы, она достала деньги и кинула на стол.

Виола постаралась пройти через городские ворота не одна, присоединившись к группе крестьян. Впрочем, в этот день в воротах стояли другие стражники и не обратили на нее внимания.

К ее приходу нищий разжег огонь и наносил воды. Он надел свою высохшую одежду, и по свежим пятнам на ней, Виола поняла, что у него снова шла кровь.

- Где ты была? - спросил он, едва она присела у очага.

- Работала, - коротко ответила Виола.

- Но тележку ты оставила... - он вопросительно взглянул на нее.

Только тут Виола поняла, что нищий ведь ничего не знает из того, что происходило за то время, что он провел в каменоломнях. Она не собиралась делиться с ним подробностями, но слова сами хлынули вдруг потоком, освобождая ее от многодневного груза беспокойного одиночества.

- Тебе не нужно туда больше ходить, - сказал нищий, выслушав Виолу.

- Поговорим об этом, когда тебе станет лучше, - сердито отрезала она, в глубине души, не веря в то, что сказала.

Нищий перебрался обратно в свой угол. Слушая ночью его кашель и тяжелое дыхание, Виола старалась отогнать от себя мысль о том, что он так и не оправится.

На следующий день, выйдя вечером из трактира, Виола увидела нищего с тележкой, ожидающего ее.

Он уходил вместе с ней из лачуги по утрам и заходил за ней вечером в трактир, откуда они вместе возвращались в лачугу. Днем он постепенно распродавал те горшки, что оставил Виоле перед уходом в каменоломни. Как заметила Виола, судя по темпам, с которыми уменьшалось их количество, у него это получалось лучше, чем у нее.

После дня, проведенного на холоде, он нещадно кашлял, продолжала идти кровь, и Виола устала повторять:

- Прекрати, а то не поправишься.

В ответ нищий молчал, а она понимала, что он упрям ничуть не меньше нее, и будет продолжать поступать так, как считает нужным.