Словно позабыв на время о старухе с котом, Павел Васильевич бросился к большому, из светлого дерева шкафу, открыв его, что-то поискал и, вытащив на свет какой-то толстый альбом, начал его усиленно листать. Найдя, наконец-то, нужную страницу, он стал припадать глазами поочередно то к содержимому коробочки, то к картинке в альбоме, явно сравнивая их между собой и все больше волнуясь и удивляясь. Затем взял увеличительное стекло и с его помощью проделал то же самое.

Внезапно лицо эксперта обрело решительное выражение, он выпрямился, снял очки и, глубоко вздохнув, произнес:

— Извините, что я не спросил сразу, как мне к вам обращаться?

— О, конечно же, сынок. Прошу прощения, что не представилась, — подобрела лицом старуха. — Ольховская. Пани Ядвига Ольховская, — пропела она тоненьким голоском.

— Так вы полька? — слегка удивился Воротынцев. — Но очень хорошо говорите по-русски. Впрочем, не мое это дело… Так вот, пани Ольховская, прежде чем с вами займется наш директор, я должен… ну мне просто необходимо задать вам несколько важных вопросов. Это, можно сказать, долг чести. Долг моей чести. В любой игре, какой бы необычной и странной она ни была, нет правил без исключения. Данная ситуация, как я полагаю, как раз и есть тот самый случай, то самое исключение, о чем я только что говорил. — Лицо Павла Васильевича покрылось розоватыми пятнами. Он поиграл узлом серого в крапинку галстука. — Я еще раз повторяю, это очень важно. Прошу вас, очень прошу вас ответить буквально на несколько несложных вопросов. Вы готовы?

— Ну, конечно же, милок. Давай спрашивай, не стесняйся. Что ты желаешь узнать?

— Пани Ядвига, вы знаете, что вы сюда принесли? — И он указал глазами на коробочку, в которой находилась камея. И, не дождавшись ответа, тут же произнес: — Это точная копия знаменитой камеи Гонзага, которой уже больше двух тысяч лет. Причем исключительно хорошая копия. Не какая-то гипсовая дрянь. Сколько лет этой, я не знаю. Да и никто, наверное, не скажет, пока не будет сделан тщательнейший радиоизотопный анализ. Я буквально не нашел почти никаких отличий между ее истинным изображением, — он ткнул пальцем в страницу альбома, — и тем, что вы сюда принесли. Как будто бы есть небольшое отличие в цветовой гамме, и то незначительное. Но я не уверен до конца. Репродукция все же есть репродукция. Ну и еще отсутствует отчетливо различимая темная трещинка в одном месте камеи, сразу же за мужской головой. А так сходство просто потрясающее…

Я вас уверяю, и вы можете мне доверять, что это мог сделать только мастер с высочайшим талантом. До сих пор я не слышал ни о каких, ни о ранних, ни о поздних подделках этой камеи. Но могу вам сказать, что это образец высочайшего искусства, каких мне приходилось когда-либо видеть перед собой.

Павел Васильевич уперся взглядом куда-то в пространство и продолжал непрерывно говорить. Его словно прорвало. Он буквально захлебывался словами.

— Я не знаю, где вы ее взяли, как она вам досталась, но ее место совершенно не здесь, понимаете, не в этом, — на секунду он замедлился и более тихо продолжал, — убогом провинциальном магазине, — он опасливо оглянулся назад, — и ни в каком другом. Ведь оригинал находится в музее номер один нашей страны, как вы понимаете, в Санкт-Петербурге, в самом Эрмитаже. И эта вещь, я убежден, должна находиться под стеклом и вооруженной охраной в совершенно другом месте. Поверьте! А не путешествовать в кармане вашего пальто. Это же преступление в прямом смысле этого слова. С этой драгоценной вещицы нужно пылинки сдувать и обращаться даже бережней, чем с новорожденным ребенком… — Взгляд Воротынцева как будто остекленел. — Хоть я и служащий этого заведения, но это национальное достояние, национальное богатство нашей страны, и я не могу, не имею права… Надеюсь, что это-то вы понимаете… пани Ядвига? Ведь она может попасть в руки, — он снова оглянулся и почти шепотом прошипел, — какого-нибудь проходимца с толстым кошельком из так называемых новых русских. — Лицо его исказила неприятная гримаса. — Но этого никак не может и не должно произойти! — Его взгляд прояснился, и он в упор поглядел на старуху. — Теперь вы отдаете себе отчет, какую драгоценную вещь вы сюда принесли?

Старуха улыбнулась и закивала головой:

— Ну, конечно же, милок, как же, как же. Полный отчет могу тебе дать. Так ведь, Мамоша? — обратилась она к коту. — Для того и пришли именно вот сюда.

А тот тут же перевернулся на спину и, громко мурлыкая и виляя хвостом, начал усиленно тереться головой о ноги хозяйки.

— Правильно все ты обсказал, сынок, вещица-то больно старая и ценою горазда. И очень я тебя понимаю в этом вопросе. Ох, как понимаю! Не каждому она счастье может принести, а, может быть, даже и наоборот. Правильно переживаешь за нее. Вижу, что человек ты основательный, червем золотым не изъеденный, а значит, и душой не черён. И в знак признательности за заботу твою я открою тебе один секрет наш фамильный. Только уж ты никому не разглашай его понапрасну, без крайней на то надобности, ладно? — Глянула она по-детски голубыми, но по-старушечьи слезящимися глазами на Воротынцева, отчего Павел Васильевич сильно смутился и в ответ лишь молчаливо мотнул взъерошенной головой.

— Так вот, — продолжала Ольховская, — должна я тебе, сынок, признаться, что не копия это никакая, а что ни на есть самый настоящий, как ты говоришь, оригинал. А та, что лежит в Санкт-Петербургском Эрмитаже, была сделана по подобию этой всего на шесть лет позднее тем же самым мастером. Уж больно она тогда приглянулась правителю Египта Птолемею второму Филадельфу, как его называли, и его жене Арсиное, чьи лица как раз и изображены здесь, на камне, что захотели они, видишь ли, каждый иметь по такому вот изображению. Вернее-то сказать, взбалмошная и капризная Арсиноя настояла на этом. Да-а… И тогда тот самый мастер под страхом лютой смерти получил заказ на еще одну точно такую же гемму. Но, как сам понимаешь, довольно сложной, почти невыполнимой была у него задача. Ведь двух одинаковых камней-то в природе не бывает.

Как бы то ни было, а работу свою он все же исполнил. Никто не знает, как это у него получилось, но, — бабка сделала небольшую паузу, — жизнь свою он сохранить не сумел. Арсиноя настояла, чтобы этого мастера умертвили. Не желала она ни под каким, даже самым случайным, предлогом возможности появления еще одного подобного творения. Раз, как ты понимаешь, удалось человеку дважды одно и то же, кто же здесь мог третью-то копию исключить.

От этих слов старухи, как будто он услышал страшные ужасающие вести, лицо Воротынцева сильно побелело, губы задрожали, а глаза повылезали из орбит.

А Ольховская все так же спокойненько продолжала рассказывать, будто речь шла о какой-то рядовой безделушке, а не о событиях такой глубокой, можно сказать, овеянной седыми легендами старины.

— Ну, уж не буду тебя утомлять, милок, столь длинным рассказом и перечислением всяких там разных событий. Короче говоря, по моей прадедушкиной линии обладателями вот этой самой вещицы в свое время оказались великие князья Радзивиллы. — При этом упоминании Павел Васильевич то ли оскалился, то ли как-то странно усмехнулся и начал усердно вытирать носовым платком пот с распаренного лица. — И, зная любопытство и великую завистливость людей, — продолжала попискивать старуха, — держали сведения о ней в строжайшем секрете, вместе с гербовой родословной бумагой, в которой все многовековые события, связанные с хранением ее, были тщательнейше записаны и отражены. Вместе с фигурами двенадцати золотых апостолов, которые, по преданию, по ночам пересчитывали деньги и богатства знатного рода, эта вещь была как бы фамильным оберегом клана Радзивиллов в Несвижском замке, принося им на протяжении многих столетий богатство и удачу.

Ну а вторая-то, более поздняя камея, как ты уже знаешь, попала в Мантую в семейство герцога Гонзага, в честь кого и получила свое название. И, совершив потом длительное путешествие через разных своих обладателей, в том числе Наполеона Бонапарта и жену его, небезызвестную Жозефину Богарне, в 1814 году волею судьбы оказалась у русского императора Александра I. А уж только потом она попала и в стены Эрмитажа. Так что не копия это, сынок, никакая, а, одним словом, самый настоящий оригинал. Подлинник. Вещь номер один.