Другое дело, когда речь заходила о довольно ценных вещах. В подобном случае Равиковский ненавязчиво выяснял, располагает ли клиент достаточным временем, каков его эмоциональный настрой, возможное на этот момент материальное положение и побудительная причина, толкнувшая клиента на расставание с любимой вещицей. Здесь от холода и равнодушия не оставалось и тени былого следа. И весь расчет строился на том, что даже в случае временной неудачи убаюканный его изысканными манерами, простотой и вежливостью в обращении клиент, пораскинув на досуге мозгами и загнанный в угол нелегкими обстоятельствами, может быстренько дозреть и вернуться именно к нему, а не к кому-то другому с так необходимым для Михаила Наумовича решением. И, надо признать, что этот расчет чаще всего имел под собой веские основания.
Вот и на этот раз Равиковский после первых же фраз моднящейся бабки реально ощутил пьянящую легкость и уверенность, что непреодолимых препятствий на горизонте не должно обозначиться. Правда, стоимость принесенной камеи, по оценке Воротынцева, была настолько необычно привлекательна и велика, что невольно рождала понятную настороженность. А не может ли это быть провокацией? В его-то деле осторожность была сродни глотку воды в безводной пустыне. Он и так все время ходил как по проволоке над пропастью: чуть оступился — и не сносить головы. Но, как говорят, кто не рискует, тот не пьет шампанское, а шампанское Михаил Наумович здорово уважал. Но в то же самое время он прекраснейше понимал, что если бы хотели, то давно замели. Как и многих других, кто раскатывал на роскошных джипах, мереседесах и бээмвешках, не сходя со страниц газет и экранов телевизоров. Да что там автомашины, многие уже и собственными самолетами обзавелись. А раз так, то это, надо понимать, политика государства такая, политика стоящих у власти людей, а значит, риск и для него не так уж велик. Если что, так и у него в высоких структурах защитнички найдутся. Все дело в цене. Вот взять хотя бы того же двоюродного брата, депутата Государственной Думы. Так что нечего дрейфить, мама родная, а надо скорее с бабулькой упражняться. При хорошем раскладе, если Воротынцев не промахнулся, можно будет и на домик… трехэтажный с подвалом, бассейном и зимней оранжереей заработать.
От этих приятственных мыслей у Михаила Наумовича по организму прокатилась знакомая волнительная дрожь. Она появлялась всегда, когда здорово пахло большими деньгами.
Вот только котяра противный, развалившийся у бабкиных ног, может всю малину подпортить. У него от подобных котов аллергия временами случается. Может и удушье ненароком навалиться. Одним словом, нехорошо. Очень нехорошо. А что поделаешь? Недолеченная бронхиальная астма. Благо, что еще баллончик рядом, во внутреннем кармане пиджака. Но в подобной ситуации придется как-то взять себя в руки и перетерпеть, иначе все дело ведь можно пустить под откос. Одним движением глаз, одним неосторожно брошенным словом. А потом дико раскаиваться и проклинать себя самыми последними словами за эту трагическую ошибку, за неумение работать с людьми.
Ох, уж мне эти сердобольные бабульки с собаками и котами! А этот и вообще будто совсем обалдел. Здоровенный черт! Так и вьется у ног, так за ноги бабки и цепляется, так и трется толстой рожей о старухины пыльные боты. Вот уж таких спектаклей на своем веку видывать не доводилось!
Но надо прямо заявить, что по мере беседы со старухой те самые первоначальные легкость и уверенность в успехе дела, взбудоражившие чуткую кровь Михаила Наумовича, в какой-то момент стали быстро улетучиваться. Он не понял почему, но вдруг начал нервничать и раздражаться. С его-то опытом и самообладанием это было как-то не к лицу. То ли этот котище противный так действовал на него, то ли писклявая манера разговора Ольховской повлияла, но он все время не переставал ощущать некое внутреннее неудобство. Что-то постоянно беспокоило и мешало, не давая ему до конца сплести свои привычные словесные сети и блестяще набросить их на жертву.
Равиковский внезапно понял, что на пути к успеху могут возникнуть непредвиденные обстоятельства и что первое его впечатление было непростительно ошибочным. Ведь даже логика здравого смысла сама подсказывала, что такие непростые вещицы у простеньких старушек не приживаются. Не их это обитель. Ну что ж, правильно говорят: век живи, век учись, а на тот свет все равно отправишься полным незнайкой и идиотом. Михаил Наумович весь внутренне подсобрался.
Как бы то ни было, а после приличной разминки, где он вскользь сообщил о безвременной утрате пару лет назад своей дорогой мамы, лучшей мамы на свете, об исключительно живых воспоминаниях о ней и о том, как он аккуратно и бережно ухаживает за ее скромной могилкой, потупив глаза и поскользив пальцем по полированной поверхности стола, Равиковский смиренно озвучил сумму в двадцать пять тысяч «зеленых» и выжидающе глянул на Ольховскую. На что та, даже ни удивившись, обратилась не к Михаилу Наумовичу, а к своему коту:
— Ну, вот видишь, Мамоша, кажется, мы с тобой опять крупно обмишурились. — И она в знак подтверждения сказанного покачала из стороны в сторону головой. — Мы-то думали, что идем к вполне серьезным и солидным людям, специалистам своего дела, хорошо разбирающимся в тонкостях древнего искусства, а вышло, как сам видишь, все наоборот.
И тут же пропищала уже Равиковскому:
— Вы знаете, дорогой мой, нам в другом заведении совсем недавно одна очень милая, солидная дама предлагала сумму в два раза большую, чем эта. Но даже моему коту и то стало смешно от подобного предложения. Если вам нечего больше сказать, то мы будем вынуждены подумать, что вы хотите нас крупно надуть, и естественным образом тут же с вами раскланяться. — И она выдавила на нарумяненном лице скверную улыбочку. При этом кот пристально уставился на Равиковского своими огромными хищными глазищами и нервно подергал хвостом, отчего Михаил Наумович ощутил неприятную тяжесть в животе и непроизвольно покашлял.
И, кстати говоря, дорогой читатель, здесь необходимо пояснить, что пресловутая история с похоронами дражайшей мамы и ухаживанием за ее могилкой была всего лишь одним из психологических приемов воздействия Равиковского на свою очередную жертву. На самом же деле его мамочка в свои семьдесят четыре года была в полном здравии и еще более полном теле и покидать этот грешный мир пока явно не собиралась. Она любила своего славного мальчика, а еще больше обожала подарки от него. Ну, а Мишенька, пылая вселенской сыновьей любовью, при общении с ценной клиентурой тем не менее регулярно хоронил свою дорогую мамочку где-то уже на протяжении последних трех с половиной лет, не испытывая при этом ни малейшего угрызения совести. И надо сказать, что с каждой новой историей картина этого печального ритуала становилась все более совершенной и законченной, обретая все новые траурные краски, детали и интонации.
От слов Ольховской Михаил Наумович ничуть не смутился, только уши у него немного порозовели. Он мило улыбнулся и тут же быстро затараторил:
— О, боже мой, пани Ольховская, о чем вы говорите! Чтобы я вас крупно надул! Как это можно! Вы посмотрите на меня, — он постучал кончиками пальцев себя по груди, — на мое рабочее место, на… весь этот кабинет. И ваши глаза вам все подскажут, ничего не соврут. Если бы я, как вы выразились, крупно надувал своих клиентов, я бы, наверное, имел возможность носить совсем другой костюм и сорочку и не сидел бы за этим, как вы видите, почтенным по возрасту письменным столом. А мою шикарную машину уж точно бы замечали даже все воробьи из этой округи. Пани Ольховская, — хозяин кабинета сделал категоричный жест рукой, — это просто невозможно, я вас уверяю. В нашей работе, конечно же, не без ошибок, как и во всякой другой, но чтобы надуть клиента, — он сделал испуганными глаза, — это… просто несерьезно! Я вижу, что вы пришли к нам с приличной вещью. Возможно, в первый раз в ее оценке со слов своего эксперта, — сделал ударение он на последнем слове, — я немного и промахнулся, но думаю, что семьдесят пять тысяч, — он интимно понизил голос, — вас вполне устроят. Я правильно сказал, пани Ольховская? — Равиковский весь подался вперед и почти с любовью посмотрел на старуху.