Длительное время эти научные воззрения Гёте вызывали у специалистов в области оптики лишь снисходительную усмешку. Принимая его исследования за поэтическую блажь, они считали, что Гёте, занявшись не своим делом, просто-напросто забрел в научный тупик из-за типично дилетантского подхода к трактовке световых явлений и своего чрезмерно богатого воображения. То есть Гёте-физик проигрывал в своих убеждениях Гёте-лирику.

А как оцениваются эти исследования с современных научных позиций? Так ли уж они наивны и беспомощны, что не заслуживают даже мало-мальски серьезного разговора, или все-таки за "антинаучными" Гётевскими фантазиями скрывается хоть одно маленькое зернышко истины? Отыскать это зернышко решили британские ученые из Центра атомных исследований. Для этого они в точности воспроизвели один из оптических опытов Гёте и неожиданно для всех пришли к сенсационному заключению. Несмотря на несостоятельность Гётевской теории в целом, он, оказывается, в описании наблюдаемых световых эффектов был более точен, нежели полемизирующий с ним великий физик-экспериментатор Ньютон! Несомненно, Гёте, будь он жив, от подобной сенсации пришел бы в неописуемый восторг. А Ньютон? Правильно. Лопнул бы от злости!

Гёте подвела только путаница в теоретических построениях, а полученные им экспериментальные данные с полной научной объективностью отражали картину оптических явлений. Природа, о которой Гёте говорил, что "она не любит шуток, она всегда правдива, всегда серьезна, всегда строга, она всегда права, а ошибки и заблуждения исходят от людей", с исследователем шутить не стала и раскрылась перед ним в своей первозданности: в черно-белых тонах, в противоборстве света и тьмы.

Зря Ньютон не дал себе труда должным образом проанализировать результаты Гётевских наблюдений. Они могли бы привести его к ошеломляющим теоретическим выводам. Но в его характере было не придавать особого значения никаким экспериментам, даже тем, которые ставились высочайшими профессионалами. По мнению британских специалистов, повторивших в деталях классические опыты прохождения светового пучка через призму, Ньютон с его приоритетной теорией во многом уступал Гёте, поскольку, рожденная его всеобъемлющим умом, она имела шаткую экспериментальную основу. Большинство данных были жульнически подогнаны под теоретические построения и как бы вывернуты наизнанку.

Ньютон принадлежал к той категории ученых, для которых истина — это то суждение, какое их устраивает в данной конкретной ситуации. К тому же он был непревзойденным виртуозом в скрещивании своих идей и чужих результатов. Причем достиг в этих интеллектуальных упражнениях такого мастерства, что никто и не замечал, как в одном случае, выстраивая теорию, он что-то опустил, в другом углубил и расширил, а в третьем просто подправил, как того требовал замысел.

По убеждению сегодняшних оппонентов Ньютона, он, работая над своей версией природы световых явлений, не мог при постановке опытов не столкнуться с оптико-физиологическим эффектом, который зарегистрировали по прошествии более чем двух столетий немецкие исследователи Вильгельм фон Бецольд и Эрнст Брюкке, дав ему подробное описание.

Восприятие цветового спектра согласно этому эффекту (он теперь так и называется, эффектом Бецольда — Брюкке) меняется в зависимости от интенсивности излучения. В том, что это действительно так, может легко убедиться каждый из нас, понаблюдав через трехгранную стеклянную призму за сиянием звезд на небе. Близкорасположенные к Земле Луна и Венера станут переливаться всеми цветами радуги, в то время как менее яркие и удаленные от нашей планеты светила не будут иметь в спектре желтого и голубого цветов. Оказывается, чем дальше от глаза расположен источник света и чем меньше интенсивность его излучения, тем более трудно различимы для зрения эти два цвета. При определенном критическом расстоянии оно просто делается "нечувствительным" к их восприятию.

Ньютон этот зрительный обман как научный факт проигнорировал. А Гёте в своем труде "Учение о цвете" как раз сосредоточил на нем внимание, дав представление о том, как это происходит. Если перед наблюдателем установить экран и попросить его, постепенно от него удаляясь, внимательно следить через призму за расцветкой спектральных полос, то каждый раз в зависимости от изменения расстояния эти полосы будут расширяться, пока, наконец, середину экрана не заполнит сплошная зеленая полоса, а вытесненные на края полосы желтого и голубого цветов вообще не исчезнут из вида.

Беда Гёте состояла в неверном толковании точно зафиксированного оптического феномена. Считая полосу зеленого цвета не составной частью белого, а порождением пропадающих из поля зрения желтых и голубых полос, он и объяснил, исходя из ошибочного посыла, загадочный светозрительный эффект чередой наложений света и тьмы.

Придерживаясь и в научной работе своей поэтической установки "О тайне мира — пусть хотя бы лепет!", Гёте тем не менее при всех теоретических плутаниях в значительной мере способствовал становлению и развитию многих областей естествознания. И, как подтвердили британские исследователи научного наследия Гёте, в его наивных, на первый взгляд, трудах содержалось немало полезного и ценного. Слово Гёте-исследователя но существу лепетом не было. Причем не только в оптике, но и в химии, ботанике, зоологии…

Говорят, что если человек талантлив, то он талантлив во всем. Гёте обладал такой разносторонней одаренностью. Но все-таки самым главным его даром следует считать беспримерную взыскательность души. Не переставая удивлять окружающих своими творческими возможностями, этой гений постоянно спрашивал себя: "Что такое я сам? Что я сделал? Я собрал и использовал все, что я видел, слышал, наблюдал… Я часто снимал жатву, посеянную другими, мой труд — труд коллективного существа, и носит оно имя Гёте".

Ньютон тоже "снимал жатву" и куда чаще, чем Гёте, но чтобы беречь и хранить каждый подобранный колосок? Это было не в его духе. Напротив, если колосок с чужого поля или яблоко из чужого сада не делали славу его житнице или могли испортить начинку собственноручно приготовленного научного пирога, он с радостью оставлял их на корм другим птицам. При этом его ничуть не заботило, что из этих зерен и семян произрастет позже, съедобными или нет окажутся для будущего науки взращенные плоды.

Ньютона, знающего толк во многих научных проблемах, тоже завораживала и влекла к себе скрывающаяся за многими непонятными явлениями природы тайна. Но вместе с тем его также влекла цель громогласно заявить о себе, хоть новым открытием, хоть очередным скандалом, если написанное пером требовало доказательств "топором". Поэтому он так часто хватался за топор, подгонял под свои теории результаты экспериментов, не считал за грех о чем-то намеренно умолчать, а что-то намеренно подкорректировать в интересах собственных идейных построений.

Примеров тому море. Однажды Ньютону выпал шанс открыть явление хроматической аберрации. Это оно служит причиной искажения изображения и размывания цветовых спектральных полос, о которых мы так много рассуждали. Но бывает же такое! Открыв важное оптическое явление и, главное, осознав его, Ньютон не предает его общественной огласке. Он попросту утаивает его, поступая по принципу: "Вижу, но не приемлю, наблюдаю, но глазам своим не верю".

Чем же можно объяснить подобное неестественное поведение ученого в естественных условиях исследовательского поиска? Да вот чем. Вновь открытое явление противоречило его умозаключениям и не лезло ни в какие ворота, если иметь ввиду теоретический "особняк", который он выстроил на основе своих фундаментальных воззрений на природу света. Ведь иначе он не стал бы настаивать, например, на том, что невозможно создать линзы, способные не "размывать" цветовой спектр изображения.

Безобидное вроде бы плутовство, но повлекло-то оно за собой целый каскад ошибок. Надо сказать, что ученые и до Ньютона замечали потерю в четкости изображения цветовых полос, причиной чему служила разная степень преломления световых лучей. При этом цветовые составляющие луча после прохождения через линзу оптического прибора фокусировались на различных от нее расстояниях, образуя вокруг изображения цветное окаймление. А поскольку наш глаз не улавливал подобных тонкостей, ими был сделан крайне неверный вывод о том, что он лишен хроматической аберрации. Ньютон же, оставив свои наблюдения при себе, только помог ему укрепиться. Опираясь исключительно на авторитет Ньютона, к такому ложному заключению пришел и выдающийся российский исследователь XVIII века, швейцарец по происхождению, Леонард Эйлер, увидевший причину невоспримчивости зрением цветовой каймы в особенностях строения человеческого глаза. Не скрой Ньютон истинного положения вещей и прояви элементарную этическую добросовестность, Эйлер бы не впал в подобное заблуждение.