А две американские фирмы почти одновременно наладили эффективное нефтеперерабатывающее производство способом крекинга, позволявшим получать высококачественные моторные топлива меньшей молекулярной массы. Правда, никак не желая уступить одна другой приоритет передовой технологической разработки, они вступили меж собой в длительную судебную тяжбу с целью закрепления за собой "законной" монополии на производство бензиновых топлив крекингом нефти. Если бы только они знали, какой сногсшибательный сюрприз их ожидает на суде! Именно там неожиданно выяснилось, что ни одна из этих фирм не может претендовать на патент по той простой причине, что крекинг нефти первым открыл русский технолог и инженер Владимир Григорьевич Шухов еще в 1891 году, закрепив эксклюзивное право на "создание установки пиролитического разложения углеводородов нефти"! Вот ведь как бывает: несколько лет понадобилось, чтобы "потерянная" идея Шухова получила практическое воплощение, но, к сожалению, "безымянно", без участия самого автора.

Первым среди технологов Шухов сумел осуществить и переработку нефти под давлением. Но о разработанном им нефтеперерабатывающем процессе теперь тоже мало кто помнит. Изобрел он и так называемую форсунку, с помощью которой удалось получить промышленным способом факельное горение жидкого горючего. И что же? Эта оригинальная инженерная разработка по непонятным причинам сегодня приписывается совершенно другим людям.

Вот уж действительно, каких только казусов не случается в науке! От драм до забавных коллизий, когда приоритет от истинного автора вдруг перекочевывает к ничего не знавшему о существовании данной научной проблемы ученому лишь из-за одного совпадения фамилий! В этом смысле любопытен пример из области все того же органического синтеза. Законы химического превращения фенола открыл К.Л. Раймер. Но приоритет ценного открытия ошибочно приписали не этому Раймеру, а другому — его однофамильцу, родившемуся на 10 лет позднее. Все разъяснилось, когда уже обоих не было в живых.

Известен и другой анекдотический случай. Нобелевский комитет в 1987 году удостоил высочайшей оценки исследования по химии макрогетероциклических соединений, способных избирательно образовывать молекулярные соединения типа "хозяин — гость", сразу трех авторов — американцев Чарлза Педерсена и Дональда Крама и француза Жак Мари Лену, поскольку их работы дополняли друг друга. Этим ученым фантастически повезло выйти на головоломную структуру молекул и разработать на ее основе направленный синтез сложных органических соединений. Не повезло кое-кому другому. И вот в чем. Официальные представители комитета должны были уведомить новоиспеченных лауреатов о присуждении им Нобелевских премий. Если с Лену и Педерсеном им удалось связаться довольно быстро и передать радостное известие точно по адресу, то телефонный звонок из Стокгольма в Лос-Анджелес застал врасплох среди ночи совсем не того Дональда Крама, но по иронии судьбы тоже химика. Обескураженный Крам ничего не мог понять. Однако трезвон в его доме не прекращался. "Двойника" нобелевского лауреата то поздравляли с грандиозным успехом, то просили выполнить какие-то необходимые формальности, то приглашали на торжественную церемонию, то проявляли интерес к деталям его уникальной работы — словом, не давали ни минуты покоя. Представьте себе, какую же бурю чувств вызвало это "мелкое недоразумение" у псевдо-лауреата, когда правда всплыла наружу! Благо, все прояснилось "по горячим следам". А что настоящий лауреат? Ничего. Отлично выспался!

Из-за совпадения в фамилиях очень часто путали датского физика Людвига Лоренца и нидерландского физика-теоретика Гендрика Антона Лоренца. И не только их самих, но и принадлежащие им авторские открытия. Особенно не везло Людвигу. Как отмечал Луи де Бройль, из-за того, что ряд его оригинальных работ в области теоретической физики настойчиво приписывали знаменитому "тезке", основоположнику классической электронной теории Гендрику Лоренцу, Людвиг как бы всегда оставался "за бортом".

Наиболее парадоксальная ситуация возникла тогда, когда оба Лоренца почти одновременно занялись одной и той же физической проблемой, решив ее независимо друг от друга и разными путями. Как тут было разобраться: кто первый? Наконец, сошлись на том, что Людвиг вроде бы раньше Гендрика обнаружил связь между показателем преломления вещества, его плотностью и электронной поляризуемостью молекул и потому тоже имеет право на приоритет. История смилостивилась над Людвигом. Его имя появилось дублем в выведенной обоими учеными формуле Лоренца — Лоренца. Но ют кто из них кого опередил на самом деле, точно все-таки никто не знал. Когда же годы спустя об этом открытии, обросшем самыми разными толками, спросили самого Гендрика, он просто развел руками, показав, что не менее всех остальных потрясен таким роковым переплетением двух творческих судеб. "Формулирование одного физического закона в одно и то же время двумя исследователями, имеющими одну и ту же фамилию, — прокомментировал он, — является чем-то неожиданным даже с точки зрения теории вероятностей". Но это был единственный триумф бедняги Людвига! Чаще всего он "оставался с носом", безуспешно добиваясь признания своих открытий. И в глазах общественности безусловно уступал Гендрику Лоренцу как мировой величине, хотя на деле действительно был блестящим изыскателем. Сегодня почти нигде не упоминается еще об одном значительном достижении "забитого и забытого" датчанина. Людвиг Лоренц, независимо от Джеймса Кларка Максвелла и абсолютно не зная его работ, имел счастье разработать электромагнитную теорию света. Страницы с математическими выкладками, написанные этими учеными из разных научных центров, совпадали почти до мелочей. Как будто бы они принадлежали одной и той же руке. Заметна была лишь едва различимая разница в почерке. Однако история запечатлела только гениального Максвелла, начисто забыв о Людвиге Лоренце. Французы бы на этот счет сказали: "Се ля ви", т. е. "Такова жизнь!".

Основная причина то и дело возникающих споров за приоритет на открытия, как в случаях с Френелем и Юнгом, кроется и психологии научною творчества, где успех и неуспех подчинены жесткой системе естественного отбора в мире интеллекта. А она, в свою очередь, тесно связана с обширными личностными "комплексами", склонностью ко всякого рода распылениям творческого потенциала, с неопрятностью и дезорганизованностью в работе или, наоборот, способностью к самой предельной концентрации ума и сил с вечным ощущением дефицита времени.

Талант таланту на самом деле рознь, и на примере многих творческих судеб можно проследить, как под напором оппонентов и обстоятельств одни из великих умов неизбежно скатывались в болото консервативных течений, другие начинали сомневаться в собственных силах и впадали в апатию, третьи пасовали перед авторитетами и на последний бой, который трудный самый, просто не шли, направляя свою неуемную энергию в другое русло.

На преодоление психологического барьера оказывались способными лишь единицы. И то при двух обязательных условиях: наличии широчайшей осведомленности во всех областях знаний и яркого образного мышления. Только варьируя непредвзятыми понятиями и обладая высокой степенью свободомыслия, было возможно сделать рывок в неведомое и совершить переворот в науке.

Понятие подобного барьера есть также и в современных представлениях квантовой механики. Согласно им подвижная частица в атоме — электрон — пребывает в воображаемом пространстве "потенциального ящика", из которого не в состоянии вылететь в свободное пространство, если не совершит необходимый "скачок". Для такого скачка требуется большое количество дополнительной энергии.

При этом позиция, которую электрон занимает в потенциальном ящике, неважна: он может находиться и на выходе, и в центральной части, и в любом другом месте. Главное — энергия.