Однажды Кардано имел несчастье составить собственный гороскоп. Из него ученый "узнал" дату собственной смерти, которая падала на его семидесятипятилетие. И что же? Он умер именно тогда, когда достиг этого возраста. Самое удивительное, что на тот момент здоровье его было достаточно крепким. Однако, чтобы сохранить за собой славу прорицателя, Кардано намеренно уморил себя голодом, покинув мир в указанном гороскопом 1576 году. По существу его уничтожила ненасытная гордыня.

Понимал ли это сам Кардано? Судя по его автобиографии, понимал. "Цель, к которой я стремился, — писал он, — заключалась в увековечивании моего имени, поскольку я мог этого достигнуть. Желание увековечить свое имя возникло во мне столь же рано, сколько поздно я оказался способен выполнить свое намерение". Заплатить за эту цель пришлось самой высокой ценой.

Вообще Кардано во многом шел по стопам своего кумира Птолемея, тут и там доказывая, что гений и злодейство все-таки совместимы. Эти ученые, принадлежащие к далеко отстоящим друг от друга пластам истории, продемонстрировали миру поразительную общность не только в мировоззрении, но и в деяниях. Будучи людьми широчайшей энциклопедической осведомленности, они сумели извлечь из наработанного другими ценнейший научный материал. Тщательно переработанный, проанализированный и отшлифованный он лег в основу множества дошедших до нас трудов и трактатов. Нельзя не быть благодарными за эти золотые россыпи знаний, но нельзя и не понимать, что "украсть у кого-то мысли бывает часто преступнее, чем украсть у кого-то деньги".

И Птолемей, и Кардано оставили потомкам огромное наследие. Однако, опускаясь в бездну премудрости, они думали больше о личных почестях, нежели о торжестве науки, и абсолютно не заботились о высоте своего нравственного положения. Не одного ли из них имел ввиду популярный романист Франсуа Рабле, когда констатировал, что "знание без совести — это крушение души"?

Так ли уж велик "великий Кардано", если он не испытывал никаких моральных неудобств, выманивая у коллег ключи к решению важных научных проблем, а потом беззастенчиво ими пользовался? Так ли уж умен, несмотря на всю свою ученую всеядность? Замечательный английский врач прошлого века Томас Аддисон как-то заметил, что "если многие научные познания не успели сделать человека более умным, то весьма естественно делают его тщеславным и заносчивым". Тщеславия у Кардано было не занимать. Заносчивости тоже. Его не отягощенный совестью ум все чаще свирепствовал, толкая его на самые низкие и подлые поступки, результатом которых становились человеческие драмы. Иного и быть не могло. Ведь когда совесть молчит, неизбежно начинают господствовать жестокость и пошлость.

Десятого августа 1548 года в саду Фрати Зокколанти, у церкви Святой Марии, расположенной в центре Милана, собралась огромная толпа. Состояла она не только из одних миланцев. Сюда слетелись все важные птицы средневековой Италии. По главным аллеям степенно прогуливалась аристократическая знать: вельможи и их дамы в шикарных платьях с изысканными украшениями. Неподалеку образовали свои кружки и кланы ученые знаменитости и пишущая элита. Садовые скамейки облепили любознательные студенты. Поглазеть на разборку по-итальянски пришла и нищая ремесленная братия.

Что же за событие собрало под око Божьей матери столь разномастную публику? Оказывается, в этот день на церковной площади должны были скрестить шпаги в ораторском искусстве два насмерть поссорившихся математика — Джероламо Кардано и Николло Тарталья. Предметом их научной вражды стал изящный алгоритм для решения сложных кубических уравнений. Оба претендовали на приоритет открытия.

Истец, добрый старый Тарталья, к назначенному часу по немощи припаздывал. Нигде не было видно и величественной фигуры ответчика. Кто-то тут же пустил слух, что Кардано вообще накануне намеренно выехал из Милана, чтобы избежать публичного разбирательства. На воре, дескать, и шапка горит. Сторонников Кардано это замечание взбесило. Они принялись на все голоса доказывать, что это не так, а если и так, то ничего особенного не произошло. Правильно, что не опустился до диалога с простолюдином. Слишком много чести.

Еще немного, и страсти, пожалуй, вышли бы из-под контроля, но тут зазвучали фанфары, зашелестели знамена, и к помосту двинулась пышная королевская свита с герольдами и правителем Милана во главе. Начало математической дуэли было объявлено.

На мгновение толпа замерла, потом снова зашевелилась, пропуская к судейскому возвышению под выкрики "Слава Феррари!" энергичного молодого человека. В нем многие сразу же узнали самого преданного Кардано ученика. Его гордая осанка и принадлежность к высшему сословию уже сами по себе вызывали благоговейный трепет.

С противоположной стороны, далекой от пышности и геральдических знаков, отделились еще двое граждан, один из которых также взошел на помост. Это был Николло Тарталья, чей убогий вид явно не отвечал торжественной обстановке и действительно свидетельствовал о низком происхождении. Другой человек, скорее всего, приходился ему родственником и прибыл сюда в качестве сопровождающего.

Начало турнира не предвещало Тарталье ничего хорошего. Во-первых, он был унижен неявкой основного соперника. Во-вторых, окинув цепким взглядом судей и публику, сразу понял, что суть научного спора интересовать здесь никого не будет. Скандал — да! Скандала ждали, ради него оставили дела и хлынули в Милан, чтобы насладиться актом публичного распятия. Затянувшаяся церемония с поклонами и нудной речью герольда, излагавшего существо дела, только подтверждала его предположение.

Своим присутствием на поединке эти пресыщенные жизнью и удовольствиями люди лишний раз хотели убедить человечество в своем существовании, вся никчемность которого так и выпирала наружу. Другой цели у них не было.

Ни математика, являющаяся по убеждению Тартальи одной из основ мироздания, и уж тем более его поруганная честь здесь всерьез никого не волновали. Как и в древние римские времена средневековая Италия требовала все того же: хлеба и зрелищ!

Место на помосте обещало стать лобным. А ведь как ждал он заветного часа! Как надеялся, что Фортуна снова повернется к нему лицом, историческое правосудие свершится и ложная звезда Кардано наконец померкнет в лучах по праву принадлежащей Тарталье славы. Взяв себя в руки, он начал говорить, но из обрывочных, лишенных академической стройности доказательств и перегруженных эмоциями фраз, никак нельзя было понять, что же произошло двадцать лет назад…

А произошло вот что. Тогда, проштудировав труды предшественников, только что вступивший в ученые круги Тарталья неожиданно для себя вывел принцип решения уравнений третьей степени. Вывел и блистательно стал применять его на практике, что сразу же привлекло внимание пройдохи Кардано.

Волнуясь и заикаясь (именно за этот природный недостаток Тарталья получил свою неблагозвучную фамилию, в дословном переводе означающую "заика"), обиженный ученый рассказывал, как повсюду преследовал его Кардано, стремясь выведать этот принцип.

Застав однажды молодого ученого в минуту слабости, он почти завладел открытием, но, не сумев им воспользоваться, направил в Венецию "доверенное лицо" якобы для уточнения кое-каких деталей. От имени Кардано подосланный им человек чего только Тарталье не сулил! От непрошеного гостя еле удалось отделаться. Кардано же, поняв, что номер не прошел, тут же сменил тактику, предложив упрямому соотечественнику творческое сотрудничество.

По коварному плану Кардано оно заключалось в совместном составлении и решении оригинальных математических задач. При этом подбирались задачи, решить которые, не производя действия по извлечению кубических корней, было невозможно. Волей-неволей возникала необходимость в использовании формулы Тартальи.