После того, как двигатель заглушен, всегда царящая здесь тишина вновь повисает в воздухе. Божественная тишь и покой… Змеящиеся старицы Исети, острова соснового бора, щебет птиц и шелест листьев — все это осталось внизу. И кажется, скажи слово — и оно разнесется над лугами и перелесками, пролетит над каждой поляной и, рассыпавшись на звуки, растворится в неоглядной дали. А здесь, куда возвращаются на ночь окрестные ветры, по-прежнему будет спать древнее городище, руины которого смотрят в небо уже третью тысячу лет.
Сегодня мы поднялись сюда в последний раз. На исходе август. К концу подошел еще один полевой сезон. Завтра с утра машина, загруженная ящиками с коллекциями и экспедиционным снаряжением, уйдет в город. А пока мы прощаемся с городищем, где проработали почти два месяца.
В окрестностях Тюмени трудно найти место красивее, чем это. Прорезанная глубокими логами коренная терраса Исети кряжем высится над широкой прибрежной равниной, покрытой старичными озерами и изумрудными борками, за которыми петляет быстрая река. На редких отмелях с каменистым дном она не дает даже устоять, сбивает с ног и заставляет, подчиняясь ее капризному характеру, плыть только по течению. Но зато каким свежим выходишь их этих прозрачных струй! Нет, человек любой эпохи не мог не заметить всей прелести этих мест, и должен был обязательно селиться здесь. И наше городище подтверждает это.
Нынешний год — уже третий по счету с тех пор, как мы начали здесь раскопки, хотя памятник известен давно. Еще в конце XIX века о нем писал неутомимый собиратель древностей тюменской округи Иван Словцов Тогда окрестные жители знали этот памятник как Лизуново городище, но мы — по названию соседней деревни — чаще именуем его Красногорским. Уже первые, рекогносцировочные, раскопки показали, что оно содержит культурные слои двух эпох — бронзового века и средневековья. Около 600 лет назад образованный двумя логами треугольный мыс террасы с напольной стороны был обнесен мощными укреплениями — рвом глубиной не меньше роста человека и широким валом. Защищать площадку со стороны реки особой нужды не было — крутые склоны террасы, достигающей здесь почти 40-метровой высоты, были неприступны сами по себе. Попробовав однажды штурмовать их снизу и взобравшись наверх вконец обессиленным, хотя был налегке, я больше не решался повторить подобный эксперимент.
Укреплений и жилищ бронзового века на поверхности заметно не было. И только вскрыв первые квадраты небольшого раскопа, разбитого у самого края террасы, можно было догадаться, что люди селились здесь и прежде — на две тысячи лет раньше, чем средневековая община. Черепки бронзового века в слое даже преобладали, и это был тот редкий случай, когда открытие новой археологической культуры осознавалось сразу, — настолько своеобразны были полученные материалы. Надо ли говорить о том, как радовались этому участники экспедиции. Несколько лет спустя новая культура получила название бархатовской — по одному из исетских поселений, которое хоть и не раскапывалось, но было одним из первых, позволивших разведчикам собрать внушительную коллекцию аналогичной керамики. Однако бархатовские поселения стояли не только вдоль Исети. Их удалось открыть на Тоболе, берегах Андреевского озера, Туры, а также значительно дальше — на реках Ница и Миасс в Зауралье. Похожую керамику мне приходилось находить и в Тюмени — на Мысовском поселении в парке им. Ю. Гагарина.
Костяной наконечник стрелы (1), поделки из глины (2–4), бронзовые предметы (5, 6) и керамические сосуды (7-10) бархатовской культуры.
Мы стоим на высоком средневековом валу, откуда раскоп виден весь как на ладони. Пока он не засыпан, на его ровной зачищенной поверхности заметны контуры древних рвов, неглубокие котлованы полуземляночных жилищ, а также десятки ям: хозяйственных и от некогда стоявших в них столбов, составлявших каркасы домов и крепостные стены.
Одна из примет позднебронзовой эпохи — появление во многих подтаежных районах Западной Сибири первых укрепленных поселков — городищ, которые в последующий период (в железном веке) стали одним из самых распространенных типов поселений в этих местах. Бархатовские «городки» довольно часто возводились на высоких берегах рек, дававших хороший обзор местности и служивших надежной естественной защитой для их обитателей. Наши работы на Красногорском городище позволили установить, что этот поселок первоначально состоял из двух частей: небольшой цитадели на краю мыса и располагавшегося за пределами укреплений «посада». Оборонительную линию цитадели образовывали глубокий ров шириной до 3,5 м, мощная бревенчатая стена, сооруженная с его внутренней стороны, и насыпной вал, располагавшийся снаружи. В центральной части фортификационной системы был устроен въезд в крепость шириной чуть более 2 м. Но в этом году мы узнали и нечто большее. По-видимому, размеры укрепленной части поселка довольно скоро перестали удовлетворять членов общины, и он был почти полностью перестроен. В процессе реконструкции ров был засыпан, а вал срыт. На их место перенесли жилища, располагавшиеся ранее за чертой цитадели, после чего поселение было опоясано новым рвом. Все эти перестройки удалось обнаружить при раскопках, зафиксировать в чертежах. Но следы их хорошо видны и отсюда, сверху.
Сколько раз уходящим летом мы вот так же молча стояли у оплывших стен городища не в силах оторвать взгляда от открывающейся с этого места панорамы! Наверное, так же внимательно вглядывались отсюда в окрестности стражи средневековой крепости, а до них — защитники укреплений бронзового века. Какие чувства они при этом испытывали? Гордость при виде своих тучных стад, пасущихся на заливных лугах? Тревогу при появлении вблизи городища незнакомцев? С чем пожаловали они сюда?
Красногорское городище богато сюрпризами. Одним из них стало обнаружение в его культурном слое, наряду с численно преобладающей бархатовской керамикой, обычно украшенной довольно простыми геометрическими и зигзаговыми узорами, совершенно отличных от нее черепков, характерной особенностью которых были орнаменты, оттиснутые на глине миниатюрными штампами в виде креста. За несколько лет раскопок мы успели уже привыкнуть к ним, хотя они встречались не так уж часто. Со всей наглядностью эти находки показывали, что члены поселенческой общины поддерживали постоянные контакты с иноплеменниками, представителями совершенно иной культуры, причем уходящей своими корнями далеко на север.
В конце II тысячелетия до н. э. в таежных районах Среднего и Нижнего Приобья возникла новая культура, получившая название атлымской. Наиболее полно она изучена при раскопках знакомого каждому археологу комплекса памятников на Барсовой Горе в окрестностях Сургута. Атлымцы были охотниками и рыболовами, и хотя они уже освоили металлургическое производство, продолжали обрабатывать камень и при этом явились создателями самобытного декоративно-прикладного искусства, известного нам, к сожалению, лишь по узорам на их посуде. Они перешли к изготовлению необычных горшков с дугообразно выгнутой шейкой, напоминающих перевернутый колокол, а для их украшения стали использовать фигурные штампы, в основном крестовый и в виде змейки. С их помощью на сырую глину наносились сложные орнаментальные композиции, в основе многих из них лежали пришедшие с юга, но уже трансформированные в таежном искусстве меандровые мотивы.
История распорядилась так, что в начале I тысячелетия до н. э. значительной части атлымского населения пришлось покинуть свою родину. Причины этого до конца не ясны. Возможно, свою роль сыграло затруднявшее ведение традиционного хозяйства избыточное увлажнение тайги, отмечаемое палеогеографами для конца эпохи бронзы, возможно, какие-то иные факторы. Но так или иначе, разрозненными группами по рекам атлымцы устремились на юг и, несмотря на трудности растянувшейся на десятилетия походной жизни и на опасность оказаться во враждебном окружении, уже к VIII–VII вв. до н. э. вышли в южнотаежные и даже лесостепные районы. Конечно, за этот период их культура не могла не измениться: двигавшиеся на юг общины включали в свой состав чужаков, сами вливались в группы иноплеменников. Поэтому археологи на всей территории, охваченной в начале I тысячелетия до н. э. миграцией таежных жителей, выделяют несколько археологических культур, для каждой из которых в той или иной степени по-прежнему были характерны сосуды, украшенные оттисками креста. Одна из них — гамаюнская — сложилась на Урале. И именно гамаюнские черепки находили мы на Красногорском городище. Видимо, разные языки не стали помехой для установления между бархатовцами и гамаюнцами довольно устойчивых связей, хотя различия в их культурах заметны археологам даже сквозь марево прошедших тысячелетий. Хозяйство бархатовских общин было комплексным с ведущей ролью производящих отраслей. Показательно, что, наряду с костями коров, лошадей, мелкого рогатого скота, а также диких животных и рыб, на бархатовских поселениях найдены кости верблюдов, возможно, свидетельствующие о начале караванной торговли с южными соседями.