Генка нацелился было сорвать с водоросли капсулу с рожками, в которой морская лисица откладывает яйцо. Капсулу местные жители называли «русалкиным кошельком», и в действительности она походила на забавную сумочку для мелкой монеты. Но рука сильнее сжала ружье: медленно пошевеливая мясистыми плавниками, прямо на него плыл морской кот. Хвост у кота подергивался, обнажая ядовитую палочку-шип. Говорят, что ядом тропических скатов-хвостоколов индейцы когда-то смазывали наконечники стрел. От брызгалец наподобие шор, прикрывавших глаза, и до кончика хвоста скат имел размах, пожалуй, не меньше метра.

У Генки заныл на спусковом крючке палец.

С легким шорохом скользнула стрела, замысловатой петлей взвилась в воде капроновая жилка гарпун-линя — и кот дернулся, почувствовав, как обжег его наконечник.

Стрела пронзила кота, но это ничуть не лишило его способности сопротивляться. Натягивая гарпун-линь и с хрипом отплевывая клокочущую в дыхательной трубке воду, Генка лихорадочно соображал, что же предпринять в следующую минуту, но так ничего и не придумал. Кот потянул его вглубь.

Генка нырнул вслед и, энергично работая ластами, приблизился к нему вплотную. От шипа он защищался ружьем, но от удушья ничто не спасало. Как назло, ножа при себе у Генки не было. Обычно он только мешал ему.

Оставалось лишь отступить, но отступить — значило бы оборвать гарпун-линь и «подарить» коту стрелу с наконечником, застрявшую в его теле. Хорошенькое дело! Как будто ее в здешних местах легко приобрести. И потом — страдало Генкино самолюбие. Не справиться со скатом! Между тем Генку знали как искусного охотника. После драматического поединка с хищным луфарем, достигавшим — без преувеличения — чуть ли не длины самого Генки, о нем говорил весь поселок. Он метко попал в луфаря — в голову около жаберной крышки, но тот все равно ушел бы, если бы Генка тотчас не насел на него. Да, тогда был нож…

Наступил тот решающий момент, когда уже не приходилось думать ни о стреле, ни о самом ружье. Но Генка все еще пытался повернуть кота вспять.

Вдруг над ним прошло крепкое тело пловца в ярко-красных плавках, белесо проблеснуло длинное ружье — и кот встал на дыбы, ужаленный еще одной стрелой.

Бой был выигран, хотя, надо признать, и ценою чужой помощи. Мелко сотрясаясь зеленовато-бурым телом, скат беспомощно лежал теперь на берегу.

Генка удовлетворенно обозрел пляж, пестревший клочками купальников и плавок. К Генке уже отовсюду бежали.

Издали он заметил Нила — высокого, как жердь, и худого. Его трудно было не заметить, тем более что он тоже увлекался подводной охотой, а, как известно, рыбак рыбака видит издалека.

— Симпатичный котик, — одобрительно сказал Нил, подходя. — Но зачем он тебе?

— Как зачем? — удивился Генка. — А печень? У кота отличная печень, только нужно ее хорошенько прожарить. Если французы едят морских лисиц…

— Французы много кой-чего едят, — насмешливо отозвался Нил. — Как ты с ним справился? Хотя после того луфаря…

Генка покраснел и начал сматывать гарпун-линь. Он и сам лишь сейчас толком рассмотрел неожиданного избавителя, всадившего в ската вторую стрелу.

— А я не один. — Он кивнул на охотника в красных плавках. — Мне вот товарищ помог.

Нил обернулся и обрадованно сказал:

— Ба, ба, ба!.. Роберт Николаевич! Вы только третий здесь день, а уже совершаете спортивные подвиги.

Охотник в красных плавках смутился.

— Да ну уж… так сразу и подвиги. Вообще я только-только знакомлюсь с подводной охотой, постигаю азы. Взыграло под старость ретивое…

— Не прибедняйтесь, нас не проведете. Кстати, как вам здесь, в Бетте?

— Восхитительное местечко! — убежденно сказал Роберт Николаевич. — И охотников мало.

Что ж, Бетта в самом деле казалась особым местом на кавказском побережье. Здесь не росли еще пальмы и эвкалипты, не низвергались субтропические ливни, у чайной «Три пескаря» торговали не бананами и фигами, а кукурузой и алычой, но солнце и над Беттой сияло напропалую, лишь слегка остужая свой накал в аквамариновом море.

— Знаешь, Генка, а ведь Роберт Николаевич — писатель. У него много книжек. В некотором роде нам с тобою везет.

— Почему везет? — спросил несколько уязвленный писатель.

Нил усмехнулся.

— Длинная история. В прошлом году — правда, не без моей помощи, я ведь преподаю английский язык и по совместительству историю — Генка познакомился с охотившимся в этих краях Джеймсом Олдриджем. На своей книге «Подводная охота» Олдридж начертал Генке автограф, которому хоть кто позавидует.

Роберт Николаевич хорошо знал Олдриджа по книгам. Еще бы: летчик, путешественник, обаятельный человек…

— А какой автограф?

Генка с излишней сосредоточенностью стал укладывать в яркую жестянку из-под конфет «Эсмеральда» разную необходимую для охотника мелочь: наконечники, запасную резиновую тягу, проволочки и шнурки.

— Автограф? — Нил приложил ко лбу палец. — Дай бог памяти… «Генке Савину — эксперту подводной охоты, знающему, как охотиться и где охотиться»[1]. Правда, ничего себе аттестация?

— Аттестация подходящая, — согласился писатель. — Автограф хоть куда! По такому векселю нелегко будет уплатить.

Генка самолюбиво пожал плечами. Говоря строго, экспертом его назвали по праву, без скидок на тогдашние тринадцать лет. Потому что Генка знал о подводном спорте все, начиная с биографий корифеев (Ив Кусто, Квиличи, Ганс Хасс) и кончая подробными сведениями об амах — японских ныряльшицах за жемчугом. Не считая уже того, что и сам он был практиком со стажем.

Конечно, приятно, что его выручил из довольно-таки незавидного положения именно этот писатель. Может, даже известный. Впрочем, что касается знаменитостей, то к ним Генке не привыкать. В прошлом году, например, Генка охотился не только с Олдриджем. Он совершал подводные прогулки с чемпионом Союза по стендовой стрельбе. У чемпиона была такая прелестная малокалиберная винтовочка бельгийского образца «геко». Он бил из нее птицу влет. А потом приехала чета конькобежцев-фигуристов, занявших восьмое место в Скво-Вэлли. Он познакомился с ними еще в Москве, когда сдавал нормы на третий разряд по фигурному катанию. Правда, Генка забросил фигурное катание, не без резона заключив, что это не совсем подходящее для мужчины занятие.

Нынче ни чемпион-стрелок, ни фигуристы в Бетту не приехали. Тем лучше, если к Нилу и Генке примкнет писатель. Будет веселее. И уж, во всяком случае, Генкина бабушка, под присмотром которой он жил здесь, перестанет беспокоиться, что ее внучек попадет в компанию дурных мальчишек. Писатель — все-таки это марка! Да и Нил у бабушки на хорошем счету.

Роберт Николаевич деловито поплевал на стекло маски, чтобы не запотевало в воде, как то советовали знающие люди, слегка затем ополоснул.

— Я, пожалуй, мало-мало еще порезвлюсь… Глядя, как легко он пошел сразу от берега

вплавь, Генка решил уточнить для ясности:

— Он действительно писатель, ваш Роберт Николаевич?

Нил назвал его фамилию. Генка протяжно свистнул.

— Да я же читал его книги! Он все о путешествиях, о знаменитых мореплавателях пишет.

— Да. Я тоже кое-что читал. В последней книге у него что-то о Беринге, о Джемсе Куке.

— Ага. Здорово, правда?

— Ничего, ничего… — Нил в некотором сомнении вздернул порыжевшие на солнце брови. Только мне кажется, что Джемса Кука он из каких-то непонятных соображений приукрашивает. Помнишь, как у него описана сцена убийства Куке туземцами Сандвичевых островов?

Генка кивнул.

— Видишь ли, в чем дело… Марк Твен совсем по-другому освещает этот эпизод, дает ему другое звучание. Он винит в смерти Кука самого Кука, и весьма доказательно. Ведь как было дело? Туземцы повсеместно встречали Кука очень хорошо, заваливали его корабли грудами продовольствия. Почему-то они принимали его за своего весьма почитаемого бога Лоно, который в незапамятные времена куда-то запропал. Кук же вместо благодарности издевался над ними, помыкал, как рабами. Ну, расправа была страшной. Его мясо соскоблили с костей и бросили в огонь. Сердце подвесили в одной туземной хижине, а детишки, обнаружив его и посчитав за собачье, съели. Такого рода подробностей у Марка Твена много, но главное — его беспристрастность в оценке событий. Роберт же Николаевич вдруг начинает винить в случившейся трагедии туземцев, а Джемса Кука изображает этаким страстотерпцем. Что-то у Роберта Николаевича не соблюдено, какие-то, понимаешь ты, Генка, пропорции…