— Гм… «Красный император», — растерянно повторил Роберт Николаевич. — Но почему Большой Барьерный риф? Боже мой, от Бетты до Австралии немногим меньше, чем до Луны!

— Там сейчас Олдридж.

— А точно он там?

В разговор вмешался Нил:

— Во всяком случае, в прошлом году он туда собирался. Мы его приглашали опять в Бетту, а он пообещал, что, может быть, через год… Расскажи, Генка, про трезубец, который он тебе подарил.

Генка, между прочим, был далеко не словоохотлив. Может, потому, что сознавал превосходство своих товарищей, для него что-то значил их возраст…

— Чего рассказывать? —- Он растянул в улыбке большой рот. — Просто я позавидовал трезубцу Олдриджа. Трезубец — во, как у Нептуна. Каждое острие с этаким проволочным жальцем. На моем наконечнике рыба обычно неистовствует, а у него на трезубце, я видел, замирает, будто ее чем парализует… Олдридж молча свинтил этот трезубец и протянул его мне. — Генка с минуту помолчал. —, Но он не подошел к моей стреле, резьба другая…

Роберт Николаевич сочувственно покивал головою.

Нил втайне подозревал, что он завидует не только спортивному и литературному успеху Джеймса Олдриджа, но и близости отношений этого мальчишки с английским писателем.

— Да, — без выражения сказал Роберт Николаевич. — Там, я полагаю, потрясающе интересная охота, на тех рифах. — Он скользнул взглядом по книге Ф. Д. Фэйна и Дона Мура «Боевые пловцы», что лежала под Генкиной подушкой, затем осторожно взял с подоконника нарядную крупную раковину рапаны. — Пойдем поныряем за рапанами. Нил вот рассказывает, что дно в той бухте песчаное и они там хорошо видны.

Генка успел уже умыться. Он ходил с полотенцем через плечо, слегка по-стариковски покряхтывая. У окна ветер безжалостно взъерошил его жесткие космы, только что старательно причесанные.

Допускаю, что видимость там сегодня кое-какая есть, — важно сказал он. — Но и глубины… Лучше разоблачайтесь до самых низов — пойдем сразимся в бадминтон.

Не то чтобы Генка боялся глубин — он их нисколько не боялся, — но ему хотелось уберечь от разочарования слишком резвых охотников до приключений.

Роберт Николаевич взял книжку Фэйна и Мура.

— Ну, ну, ты… Боевой пловец! Гроза черноморских акул и скатов! Пожиратель печенок глубоководных страшилищ!

Генка покраснел. Ему льстило, что Роберт Николаевич — очевидно, не совсем в шутку — так его аттестует. И потом он такой смешной. Он прямо на ходу сочиняет разные небылицы, сыплет словами, как горохом. С ним не заскучаешь.

— Что ж, пойдем. Я вообще-то не прочь понырять. Идите собирайтесь, а я тут все-таки организую себе завтрак. Куплю у хозяйки молока…

Он появился на берегу, когда его товарищи вдоволь уже позагорали.

Вместе полезли в воду. Нил, впрочем, не изъявил поспешного желания нырять за рапанами. Он скользил над замшелыми камнями, небрежно пытаясь поймать за хвост утратившую бдительность зеленуху. Попутно он размышлял о Роберте Николаевиче. Его занимал Роберт Николаевич не столько как писатель, сколько как человек. Он пока не мог в нем разобраться, да, может, и лень ему было разбираться. Но иногда Нил удивлялся его попыткам не отстать от Генки — попыткам, часто обреченным на неудачу; удивлялся юношески подобранной фигуре, слегка обезображенной наметившимся на животе жирком; удивлялся резкому несоответствию морщинистого, с блеклыми глазами лица гимнастическому рисунку тела — и все поведение, какое-то неожиданное поведение Роберта Николаевича его слегка озадачивало.

Он уже знал, что Роберт Николаевич холост, что он и не был женат, что у него нет детей и что он детский писатель.

И, может, некоторая его инфантильность — это маска, поневоле выработанная годами общения с чужими детьми (если такое общение было), годами жизни в мире сочинительства и вымысла. Может быть, именно так…

Во всем остальном он человек весьма даже обходительный и компанейский.

Нил продрог.

— Да ну его к чертям, — крикнул он, — уши болят от этого ныряния! Я пас. Поворачиваю к берегу. Соу лонг. Гуд лак. Пока. Жду вас на берегу.

Генка шумно выдул воду из трубки и вытолкнул языком загубник.

— А как вы?.. Поплывем?

— Да, да, — заторопился Роберт Николаевич. Ему не терпелось заполучить крупную раковину. Такую, как у Генки на подоконнике. Кроме того, самолюбие не позволяло отставать от неугомонного партнера, и он следовал за ним по пятам, как за флагманом, просигналившим «делай как я!».

Вскоре, круто сломавшись, тело Генки скользнуло в глубину — искристым опахалом взметнулись за ним пузырьки. Роберт Николаевич повторил его маневр, но воздуха у него хватило, только чтобы коснуться песка. Череп как бы расперло изнутри, и он вот-вот должен был расколоться. В ушах заломило от боли и звонко что-то зацокало, Роберт Николаевич сглотнул слюну. Давление прекратилось — вернее, он уже не ощущал его столь болезненно.

И тут Роберт Николаевич заметил большую раковину — она лежала отверстием кверху. Вокруг моллюска просвечивал оранжево-эмалевый ободок. Роберт Николаевич разволновался и чуть было не хлебнул воды. Он стрелой взмыл кверху.

Тяжело бухало сердце. Возраст, возраст… Но, передохнув, Роберт Николаевич нырнул снова. Он не привык отступать и уступать.

Рапаны он почему-то не обнаружил — должно быть, его снесло течением в сторону. Наконец разыскав раковину, он почти коснулся ее пальцами. Но и только.

Пришлось сделать еще и еще попытку.

Раковина то появлялась в поле его зрения — тогда, когда он уже выдыхался, — то вдруг необъяснимым образом куда-то исчезала. Все-таки здесь было очень глубоко.

Роберт Николаевич недоуменно скосил глаза: на донышке маски хлюпала почему-то ставшая коричневой вода. Сразу пропала охота нырять, дала себя знать усталость.

Невдалеке вынырнул Генка. Он потряс в воздухе мешочком с рапанами.

— У вас кровь идет, — сказал он, выслушав короткий отчет Роберта Николаевича. — Кровь из носу. Вы плывите к берегу, а я поищу ее. Вы говорите, где она лежит?

— Нет, нет, только не ценою крови!

— Кровь из носу, а я ее достану, — бессознательно съязвил Генка.

Выйдя минут через десять на берег, он действительно держал в руке раковину — она все-таки не была такой внушительной, какой показалась в воде.

— Возьмите. Она ваша, — сказал Генка.

— Зачем же? — нерешительно пробормотал Роберт Николаевич. — Я понимаю, каких трудов стоило ее достать.

— Да ну, труды… — усмехнулся Генка, махнув рукой. — Я себе еще найду, берите. Или вам больше нравится та, что у меня на подоконнике?

— Да, та, пожалуй, лучше, — смущенно согласился Роберт Николаевич. — Я, знаешь ли, собираю раковины…

Нил нехотя полюбопытствовал:

— А этикеток от спичечных коробок вы не собираете?

— Нет. Почему вдруг вы решили?

— Я не решил. Я вспомнил, что у меня этим увлекается дочурка. Правда, ей еще мало лет.

День выдался тихий и ласковый, как голубиный пух.

— Море лоснится, — обрадованно сообщил Генка, с утра пораньше заявившийся к Роберту Николаевичу. Через плечо у него висели длинные барракуды и прочая амуниция.

Вдвоем они не без труда растормошили Нила. Он конечно, любил подводную охоту, но, кроме того много еще кое-чего любил: поспать, например, поесть, поболтать по-английски и потолковать на историко-археологические темы (ох, уж эти дольмены!).

— Но нельзя же упускать такой день! — ужаснулся Генка.

— Подчиняюсь большинству. А кстати, что у вас в авоське? Собачий балык?

— Жареные сколопендры, — мрачно изрек Роберт Николаевич. — Еда королей…

Хотя они собрались в общем быстро, по прибрежному гравию уже важно вышагивали некие морские девы. Первая из них была в розовом купальнике и издали казалась голой. Впрочем, она казалась голой и вблизи.

Генка презрительно фыркнул и засмотрелся куда-то на небеса.

За Беттой стали встречаться — хотя и реже — парочки молодоженов, проводящих здесь свой медовый месяц. Эти были уже решительно нагие. Время от времени они входили в пену морскую и выходили из нее — те, что женского пола, — вроде самозванных Афродит.