— Он назвал ее так, как называли мы все в институте… — Паверман снял очки. (И Леня удивился, какие у него нежные глаза). — Это была необыкновенная собака! — сказал он растроганно. — Тонкий аналитический ум!… А ты молодец, ты умнее, чем кажешься с виду. Смотри, как хорошо все запомнил! Ты помог нам. Понимаешь? Помог науке! Это большая честь. И если когда-нибудь ты станешь ученым, то свою научную биографию можешь начать с сегодняшнего дня.

Кроме сотрудников академического городка во главе с Иваном Дмитриевичем Андрюхиным, Крэгса встречали на Майском аэродроме десятки журналистов.

Самолет, шедший без посадки от Праги, возник далеко в небе и через мгновение уже взревел над аэродромом. Вскоре появились пассажиры. Впереди, удивительно похожий на пирата, шел, настороженно улыбаясь, Крэгс, за ним величаво двигался Хеджес, опираясь на плечо какого-то молодого великана в шляпе набекрень. Этого русского атлета, с лица которого не сходила невозмутимая улыбка, Хеджес приметил в баре пражского аэропорта, и они сразу понравились друг другу. Во всяком случае, Хеджес был очень доволен своим новым знакомым, носившим, правда, очень трудное имя — Петр Николаевич.

Спускаясь с самолета, Хеджес оступился, и так неловко, что его приятель едва успел подхватить незадачливого премьер-министра Биссы. Цепляясь за Петра Николаевича, Хеджес впервые заподозрил что-то неладное. Лицо Петра Николаевича преобразилось: улыбку сменила плаксивая гримаса, зубы задрожали, и все услышали странные, жалобные звуки, отдаленно напоминающие рыдания.

— Что такое? — пролепетал Хеджес в явном испуге.

— А, черт возьми! — и академик Андрюхин с этими словами быстро подошел к Петру Николаевичу и провел рукой по его кадыку: звук мгновенно прекратился. — Прошу извинить. По замыслу это должно было изображать рыдания в связи с грядущей гибелью человечества… — Он покосился на Крэгса. — Но наши звуковики изобразили бог знает что…

— Позвольте! — пробормотал Хеджес. — Вы хотите сказать, что этот тип, — пятясь, он показывал пальцем на Петра Николаевича, — не человек?

Андрюхин соболезнующе развел руками.

— Но он пил пиво, всю дорогу напевал песенки…

— А почему бы и нет? — поднял брови Андрюхин.

Установленный порядок встречи не позволял останавливаться на этом вопросе, тем более, что Петр Николаевич куда-то исчез.

Теперь прямо на Крэгса и Хеджеса, среди расступившихся журналистов и ученых, двигался краснощекий, толстый мальчишка лет десяти с огромным букетом цветов.

— Дорогие гости… — пролепетал он вздрагивающим голосом, остановившись чуть ли не за две сажени. — Наши дорогие гости…

— А этот из чего сделан? — крикнул Хеджес и, подойдя вплотную к толстому мальчишке, довольно бесцеремонно ухватил его костлявыми пальцами за плечо.

— Ну, это вы бросьте! — Мальчишка отступил на шаг, отмахиваясь от него букетом. — Я — Леня Бубырин, самый настоящий человек. А вы профессор Крэгс?

Но настоящий Крэгс, отодвинув Хеджеса, подхватил букет и попробовал было поднять в воздух Леню, но не рассчитал свои силы.

— Это только Юра может… — сообщил Леня, хмуро поправляя шапку и втягивая свой живот. — А вы не пират?

— Нет. — Крэгс с непривычным для него удовольствием рассматривал Леню и, что было совсем уже странно, искренне пожалел, что стал ученым, а не пиратом. — Но я живу на островах Южного океана и делаю черепах…

— Вы привезли их? — Глаза мальчишки сверкнули любопытством.

— Нет, — сказал Крэгс, совсем расстроившись.

Тут его отвлекли и не дали больше поговорить со славным мальчуганом.

Ученые на нескольких машинах, не задерживаясь в Майске, двинулись в академический городок.

Едва машины, оставив Майск, вырвались на шоссе, Крэгс подчеркнуто холодно сказал:

— Мне не понравилось одно ваше замечание, господин Андрюхин… Вы изволили подшутить над моими убеждениями в неизбежной и близкой гибели человечества.

— Что же, я должен носить траур? — спросил Андрюхин, не оборачиваясь, так как он сам вел машину.

— Бестактно. Дешевая острота, — отчеканил Крэгс. — Вроде тех, которые вы щедро расточали в своем неджентльменском письме… Полагаю, лучше всего заявить сразу: я приехал в вашу страну с официальным визитом, а вовсе не как ученик к своему учителю. Я приехал с особой миссией…

— Кстати, в чем она заключается? — Андрюхин снова, не очень вежливо, перебил Крэгса. — Знаете, я сгораю от любопытства…

— Вам придется потерпеть, — помолчав, едва выдавил Крэгс. — Я не намерен в такой обстановке рассматривать важнейшую для человечества проблему.

— Обстановка самая подходящая, — улыбнулся Андрюхин. — Мы приближаемся к Институту научной фантастики.

— Научной фантастики? — Крэгс пожал плечами. — Я просто не могу поверить, профессор. Вот вы чем занимаетесь… И вы коммунист?

— Конечно, — просто ответил Андрюхин.

— Вздор! — проворчал Крэгс. — Я всегда презирал политику, социологию и прочую чушь. Сейчас человечество может решить любой спор, не прибегая к сомнительным личным симпатиям и антипатиям, а целиком доверившись кибернетике, машинам. Даже спор между социализмом и капитализмом!

Андрюхин, вскинув голову, с любопытством взглянул на Крэгса, но тот, не заметив этого взгляда, увлеченно продолжал:

— Вы хотите мира, профессор, не так ли? Вы хотите, чтобы разум наконец восторжествовал?

Андрюхин молча наклонил голову, рассматривая бежавшие навстречу кусты.

— Я верю, что и все ваши друзья, миллионы и миллионы людей во всех странах, также горячо жаждут мира. Даже мой Хеджес мечтает о мире, правда лишь потому, что боится за свою шкуру… Уничтожения не может желать никто. Давайте же дадим человечеству мир, профессор!

— А вы думаете, все дело в нас, в ученых? — спросил Андрюхин, не поднимая глаз, чтобы Крэгс не уловил промелькнувшей в них насмешки.

— Вы поймете, вы согласитесь… — Никогда еще Крэгс, хмурый, немногословный, язвительный человек, не был в таком волнении. — Вы спрашивали о моей миссии. Она крайне проста. При всей своей величественности она может быть выражена в двух словах: доверимся гению созданных нами машин. Люди ограниченны. Человеку не под силу учесть все плюсы и минусы, имеющиеся в вашем и нашем социальном устройстве. А машины могут учесть всё! Они вне симпатий и предрассудков, обременяющих нас. Они вынесут решение, которому будет обязано следовать все человечество. Они определят: капитализм или социализм! Скажите, — голос Крэгса прозвучал надеждой, — вы, ваш народ, ваше правительство согласились бы на такой эксперимент?

— Простите… — опешил Андрюхин. — Вы что это, серьезно?

— Я никогда не говорил серьезнее! — торжественно заявил Крэгс. — Доверимся же машине! Пусть она, как безусловно нейтральная сила, решит, на чьей стороне правда. Человечество должно будет подчиниться этой истине!…

Андрюхин посмотрел на Крэгса с некоторым сочувствием, как смотрит врач на неизлечимого больного.

— Да, да, — забормотал Андрюхин, соображая, как бы ему не очень обидеть Крэгса, — да, да… Когда-то, в рыцарские времена, говорят, перед сражением выезжали от каждого войска по богатырю, и победа присуждалась тому войску, чей богатырь одолевал своего противника.

— Черт возьми, вы будете такими богатырями! — заорал Хеджес. — Вот это игра! Игра по крупной! Ставок больше нет, господа…

— Замолчите, вы! — гневно бросил Крэгс и, словно извиняясь перед Андрюхиным, прибавил по-французски: — Ничтожество…

— Тем не менее он уловил… мм… слабую сторону вашего плана, — ответил Андрюхин. — Это действительно лишь грандиозная игра.

Крэгс выпрямился. Широкий шрам на его лице побагровел. Растерянное, горькое чувство появилось в глазах.

— Почему? — бросил он.

— Видимо, именно здесь корень наших противоречий… — задумчиво произнес Андрюхин, словно не замечая, что происходит с Крэгсом. — Простите мне это странное предположение, но у меня создается впечатление, что вы к своим чудесным машинам относитесь как к сознательным существам…