— Один! — неожиданно громко сказал Андрюхин.

Искры полыхнули по острым ребрам стола, над ним заколебалось искрящееся туманное облачко. Врачи, жмурясь, невольно выпрямились. Но тотчас шагнули вперед. Когда они открыли глаза, на столе, несколько набок, в неудобной позе, было уже распростерто мертвое, слегка тронутое желтизной тело Юры Сергеева…

— Внимание! — глухо произнес Синг Чандр, нагибаясь над этим огромным, бессильным и все же прекрасным телом.

Андрюхин, коротко вздохнув, направился к двери, за которой его ждали сотни представителей печати и радио, — ждал весь мир, притихший от томительной неизвестности, от острого страха за судьбу Человека-луча…

Прошло немало дней, прежде чем Юра очнулся и открыл глаза.

Однажды ночью Женя, дремавшая в кресле у его постели, проснулась от тревожного ощущения, что на нее смотрят, и, открыв глаза, увидела глаза Юры.

— Женька… — Юра хотел сказать это весело, но вышел шелестящий шепот.

— Заговорил!… — Она сползла с кресла на пол и, стоя на коленях, на мгновение приникла распухшим от слез лицом к его бледной руке. — Заговорил!…

Она метнулась к двери, но, не решаясь оставить его, только нажала кнопку звонка, который был установлен в каюте Анны Михеевны.

— Где мы? — с трудом вымолвил Юра, поводя глазами по сторонам.

Действительно, огромная комната, прямо-таки величественная кровать, хрустальные люстры, великолепные гобелены на стенах, все это совершенно не походило на строгий лазарет «Ильича»…

— Молчи! Молчи! — Женя метнулась к нему, но остановилась у кровати, стиснув у шеи худые кулаки и не решаясь даже нагнуться. — Юрка! Заговорил!…

— Почему я должен молчать? — Он с радостью чувствовал, что живет, попробовал даже пошевелиться, но тотчас острая боль едва не швырнула его в беспамятство.

— Не шевелись! — крикнула Женя. Лицо ее мгновенно исказилось той же болью, какая пронзила его. — Молчи!

Привычно застегивая халат и поправляя белоснежную круглую шапочку, в дверях показалась Анна Михеевна, вопросительно глядя на Женю.

— Заговорил! — Женя поспешно отодвинулась от кровати.

— Здравствуйте, Анна Михеевна! — прошелестел Юра, вглядываясь в знакомое моложавое лицо, над которым упрямо вились кудри седых волос.

— Ну, ну… Очень рада! — Она присела рядом с кроватью. Ее широкая, мягкая ладонь легла на Юрино лицо, на шею, отодвинула простыню.

И Юре, впервые после многих дней увидевшему свое тело, стало неловко за его ватную слабость, неподвижность. Он опять попробовал шевельнуться, и снова мрак на мгновение затопил его мозг.

— Лежать! — прикрикнула Анна Михеевна. — Действительно, Бычок! Никакая наука не может пока создать, брат, такое сердце, такие легкие… — Приложив к его туго забинтованной груди ухо, пристраивая его между бинтами, она потянулась к Жене за фонендоскопом. — Не болтать!

Тщательно выслушав больного, Анна Михеевна аккуратно свернула фонендоскоп и отдала его Жене, продолжая рассматривать Юру.

— Кормить атмовитаминами, начнете с номера пятого… Утром сделайте вливание витоглюкозы…

— Вливание? — Юра умоляюще взглянул на Анну Михеевну.

— Запомните! — отрезала она голосом, не допускающим никаких возражений. — Вы находитесь на флагманском корабле флота Академии наук, на лайнере «Ломоносов». Родина и весь мир оказывают вам величайшие почести. Вы — Человек-луч, Герой человечества и прочее!… Но, пока вы мой больной, забудьте об этом. Вы будете делать только то, что я прикажу. Сейчас я приказываю спать… Женя, вы уйдете со мной!

— Но ведь я ничего не знаю… — пробормотал было Юра.

— Вот и отлично! — Анна Михеевна, пропуская Женю вперед, плотно закрыла за собой дверь.

Он долго лежал с открытыми глазами, удивленно улыбаясь, иногда хмурясь, вспоминая все, что с ним было, и думал о словах Анны Михеевны. Как он очутился на «Ломоносове»? Что это все значит? Что обозначают ее слова о почестях и прочем?

Профессор Шумило была права: Юра, Женя и академик Андрюхин, профессор Паверман и Ван Лан-ши, а также ребята — Пашка, Бубырь и Нинка — возвращались домой на научном флагмане «Ломоносов». Почти все страны мира просили разрешения участвовать в почетном эскорте. И сейчас следом за «Ломоносовым» шло не менее семидесяти различных кораблей всех флотов мира. Даже ночью, даже в самую злую штормовую погоду корабли шли иллюминированными чуть ли не от ватерлинии до верхушек радиомачт, словно целый лес огромных новогодних елок… С авианосцев в воздух то и дело срывались, как стаи ласточек, самолеты. Фигурами высшего пилотажа, целым каскадом головокружительных взлетов, падений, своим виртуозным мастерством они словно пели песню бессмертному подвигу Сергеева, простого парня, секретаря заводской комсомольской организации.

Теперь уже не сотни, а тысячи корреспондентов пытались проникнуть к Сергееву, увидеть академика Андрюхина или хотя бы поговорить с членами экспедиции. Во время стоянки кораблей на рейде в Коломбо, когда Бубырь и Нинка в сопровождении мистера Крэгса отправились в порт в надежде походить немного по твердой земле и посмотреть на заморские края, им даже не удалось высадиться. Необозримая толпа ждала любых вестей с «Ломоносова»; шлюпку окружили, ей навстречу плыли яхты, джонки, лодки любых фасонов и названий, настолько набитые людьми, что кто-нибудь то и дело сваливался в воду. Двое фотографов долго плыли неподалеку от шлюпки и, поддерживая друг друга, фотографировали Крэгса и ребят. Потом они начали умолять, чтобы им сказали что-нибудь, что угодно, хоть несколько слов. Тогда Нинка не выдержала, подтолкнула Бубыря. И не успели их удержать, как они, хохоча, заорали:

— Ура! Ура! Ура!…

Пашка, Нинка и Бубырь получили около сотни почетных жетонов от детских организаций разных стран. Пашка особенно гордился свидетельством о своем назначении почетным юнгой флагмана китайского флота.

Не обошлось и без неприятностей. Пронырливые корреспонденты, узнав кое-что о характерах и склонностях членов экспедиции, сообщили об этом всему миру. И в один прекрасный день Бубырь узнал, что он избран почетным членом французского гастрономического клуба «Чрево», а Нинка получила приглашение немедленно войти в правление Брюссельского дома моделей. Она очень испугалась.

— Что я там буду делать? — приставала она ко всем.

— Откажись! — мрачно бубнил Бубырь, удрученный нахальством французских чревоугодников.

— Они же прислали бумагу с печатью! Что теперь будет? — ужасалась Нинка.

Шел день за днем, ребята уже несколько освоились на «Ломоносове», два раза говорили с самим капитаном.

Не только Павлик, но даже Бубырь, даже Нинка уже определяли флаги всех государств, чьи корабли шли в почетном эскорте. Нинка успела целый день проходить в сшитой для нее матросской форме и сбросила ее только под градом насмешек Бубыря и Павлика. Все шло хорошо, если бы не одно обстоятельство… С момента, когда вертолет опустился на экспедиционное судно «Ильич», и до настоящего времени — никто из ребят так и не видел Юру Сергеева…

Ребята чувствовали что-то крайне несправедливое в том, что им не разрешают взглянуть на Юру. Нинка даже пыталась доказать, что это ухудшает его здоровье.

— А что? — убеждала она Пашку и Бубыря. — Юра нас любит? Любит. Ему хочется нас повидать? Хочется. А желание больных надо удовлетворять, их нельзя нервировать…

Она попыталась изложить свою теорию Анне Михеевне, но Женя ее прогнала.

Нинка тотчас решила, что их главный враг — Женя.

— У нее такой характер! — объяснила она. — Ей всегда хочется быть главной. Командовать. Чтобы все ее видели…

Однажды Паверман, заблудившись на корабле, налетел на грустивших ребят. Поправив очки и взъерошив дыбом шевелюру, он подступил к Лёне, припоминая, что должен готовить из него ученого.

— Что ты делаешь? — спросил он. — Мне кажется, ты теряешь даром время.

— Нет, мы думаем, — возразил Леня. — Мы соображаем.