- Припять!-говорит Евсеев.-Через двенадцать минут будет Пинск. Обойдем?

- Справа сзади на нашей высоте вижу самолет, - докладывает Заяц. - Идет нашим курсом.

Впереди на земле медленно зажегся свет. Ясно - посадочный прожектор.

- Аэродром!- говорит штурман. - По. кругу ходят самолеты.

- Эх, бомбочки бы сюда! - вздыхает Заяц.

- Хорошо бы!-соглашаюсь я.

Меня душит бессильная злоба. Г-гады! Сволочи! На нашей земле!

Оборачиваюсь. Самолет, очевидно «Юнкерс-88», идет с зажженными огнями. Если убавить скорость и дать ему возможность пройти над нами, можно отлично вспороть фашисту брюхо кинжальным огнем наших пулеметов.

Соблазн велик. Рука сама тянется к секторам газа. Обороты убавлены, скорость снижается. Глядя назад, поджимаю ножным управлением свою машину под фашистский бомбардировщик. Он нагоняет нас. Ближе, ближе! Ярко горят на крыльях огни. Вот он уже рядом, почти над нами. Мне уже видны его синеватые выхлопы моторов.

Заяц оказал нетерпеливым шепотом:

- Ого!… Товарищ командир, команда будет? Евсеев метнулся с кресла.

- Какая команда?! - заглянул в иллюминатор, увидел, понял.- Ты… Ты что, с ума сошел? Забыл, кого везешь, какое задание выполняешь?! Да за это нас, знаешь…

Я скрипнул зубами и резким движением бросил машину в сторону, Евсеев был прав, конечно, но до чего же обидно!

Пинск позади. Бежит луна по болотам. Тихо. Скучно. Борюсь со сном. Мы продвигаемся вперед долго, нудно, медленно. Мой палец почти застыл на карте: скорость его движения-один сантиметр за пять с половиной минут! А сколько у нас всего таких сантиметров! Пятьдесят пять! Или тысяча триста семьдесят километров в один конец…

Но время идет, пережевывая расстояние. Кобрин. Брест. Граница Польши. Я сбрасываю с себя дремоту. Наконец-то! Цель близка. Осталась самая малость-двести километров, или сорок пять минут полета. Сорок пять! Это и мало и много. Мало - если тебе предстоит еще и обратный путь. Много - если ты уже устал от монотонного гула моторов, от ночного бдения, от огненной боли в раковинах ушей, (прижатых шлемофоном, от многочасового неподвижного сидения, от борьбы со сном. И я гоню, гоню от себя мысль, что нам еще лететь назад, так же долго, так же трудно, так же утомительно.

Цель близка. Всего… восемь сантиметров. Я поджигаю себя мыслью, что мы идем хорошо, совершенно точно. Что мы вот-вот выйдем на речку, потом на озеро, потом на небольшой лесной массив. Там мы разыщем поляну, с четырех сторон которой нам замигают условным кодом огоньки карманных фонариков… От мысли, что мы можем и не натолкнуться на речку, проскочим озеро и лесную полянку, нехорошо замирает сердце. А вдруг?! А вдруг?!

Нет, никаких «вдруг» быть не должно!

- Хорошо идем, - говорит штурман. - Сейчас будет железная дорога, потом речка. Заяц! Буди пассажиров, пусть готовятся.

Дальше все пошло стремительно быстро. Вильнула речка, проскочило озеро. Лес!

Мы смотрим во все глаза. Полянка! Нет, не та. Еще полянка! Опять не та. А вот и та! Четыре огонька замигали. Наши! Наши! В глубоком вражеском тылу!

Снижаюсь. Делаю разворот. Намечаю ориентир для захода.

- Заяц, вы готовы?

- Готовы, товарищ командир. Парашютисты у люка…

Идем бреющим. Низко-низко. Мимо проносятся макушки сосен.

- Внимание! - кричит штурман. - Приготовиться!…- и вслед за тем у меня на доске ярко вспыхивает красная лампочка: - Бросай!

- Готово!

Я скрениваю самолет и невольно восклицаю от изумления: факел уже горит!

Мне просто не верится. Да когда же он успел?

Последней прыгала девушка. Заяц тяжело задышал, будто это он склонился над черным проемом открытого люка, будто над его спиной повисла нога, обутая в унт…

Красная вспышка.

- Бросай!

- О-о-о!…-стонет Заяц. - Тебя бы так!… Готово…

Четвертый факел опустился на землю и угас. Все! Я облегченно вздыхаю. Люди сброшены благополучно. Теперь тюки: девять заходов. Чувствую себя уставшим от нервной перегрузки. Сбрасывать ночью, с бреющего!… Ничего, ничего, сам виноват - напросился.

Еще один за другим девять заходов. Мне слышно в наушники, как кряхтит и ругается Заяц:

- Ч-черт! Тяжелый какой! Застрял…

Наконец- то все! Усилием воли стряхиваю с себя усталость. Ее нет. Ее не должно быть. Ведь нам еще предстоит обратный путь.

Теперь вверх! В высоту. В объятия попутного воздушного потока.

Возвращались мы розовым утром. Вставало солнце, переливалась бриллиантами росистая трава. Дремала Ока под туманным одеялом, а на хмурых опушках сосновых лесов блондинки-березки сушили свои косы.

К аэродрому мы подошли на бреющем полете. На старте стояла машина руководителя полетав и лениво, словно мухи, ползали люди. Один, коренастый, отошел в сторону и встал в позе Наполеона. Ишь ты! Надо его положить…

Прижимаю машину к самой траве. Сейчас ты у меня, голубчик, поцелуешь землю.

Фигура ближе. Стоит?! Ах, ты!

Налетаем как вихрь. Не выдержал, плюхнулся. Ну вот, это - другое дело!…

Лихо закладываю машину в глубокий боевой разворот, выпускаю шасси, сажусь. Рулю мимо старта к своей стоянке. Коренастый, смеясь, грезит мне кулаком. Вглядываюсь, и сердце мое обрывается: генерал! Командир корпуса Логинов…

По союзникам врага!

Я зашел в штаб полистать свою летную книжку: все ли полеты записаны.

Июнь. Июль. Август… Начало сентября. Книжка жжет руки. Каждая строка в ней - драма, трагедия, ужас. Каждая буква написана кровью. Тоскливо сжимается сердце: мы бьем врага, но враг-то… в нашем доме!

«Харьковский аэродром». «Курск, станция товарная». «Брянск, вокзал товарный». «Ржевская группировка». «Аэродром Балбасово». «Танки под Воронежем»…

Наши бомбы рвут родную землю! До чего ж обидно!

Сорок второй год. Чаша весов часто склоняется на сторону врага. Против нас многие государства Европы. Их солдаты топчут нашу землю, убивают, грабят, жгут. Их родина далеко - там, за горами. Солдаты спокойны. Их семьи в безопасности. Русским их никогда не достать. Никогда!

Час расплаты? Это невозможно! Горы. Далеко. Русским сюда никогда не дойти. Никогда! Но русские долетели.

Июль: Кенигсберг, Кенигсберг. Наконец-то! Бомбы рвутся на фашистской земле!

Август: Данциг! Берлин! Берлин! По фашистской Германии!

А теперь - по ее союзникам. Сегодня мы со своими «поздравлениями» идем на Будапешт. Там - праздник. Чей-то день рождения, какого-то фашистского высокого;лица. Там собралась вся фашистская нечисть из государств, воюющих против нас.

Будапешт, это уже сложнее, чем на Берлин. Во-первых, дальше и, во-вторых, курс не строго на запад. В полете на обратном пути почти отпадает важный фактор попутного ветра. Здесь нужно ухо держать востро. Ох, трудный будет этот полет.

Сборы. Подвеска бомб. Заправка горючим. Перелет в Лугу, на аэродром «подскока»… В целях маскировки на тюле - деревянные лошадки с мочальными хвостами, фальшивые «копны» сена. Самолеты в кустах, вдоль опушек леса - накрыты сетками, чехлами, срубленными ветками. Все чин по чину. Даже в воздухе рокот фашистского разведчика. Ищет, проклятый.

День, как назло, выдался жаркий. Горючее в баках расширилось и потекло из пробок. Пришлось сливать. Жалко до слез. Каждый грамм на счету.

По экипажам ползут неприятные слухи: синоптики колдуют плохую погоду. Что они-ошалели, что ли? Небо- синь-бирюза. Ни облачка! Плохая погода. Откуда?

Слухи все настойчивей!

«Отменяют полеты».

Не верится.

Ползет время. Тени от деревьев становятся длинными. Вроде бы и взлетать пора.

Молчание. Отменить такой полет может только главнокомандующий, которому летчики, сбросив бомбы над целью, докладывают: экипаж такой-то, командир корабля такой-то, - задание выполнил.

- Начинаем нервничать:

- Ждать да догонять - хуже всего.

- Черт бы их побрал совсем, этих колдунов! Гадают на кофейной гуще.

- Что им -Гитлер сводку, что ли, отрадировал?