— Только бы не накрыло! Густо сегодня лупят. — Я замолчал, снова остро заныла нога. Пришлось растянуться на горячем цементном пирсе. Мы разделись и стали загорать. Тревожные мысли лезли в голову: а что, если Петро не вернется?
В горячем воздухе повисла желтая пыль, смешанная с черными разводами гари.
— Ты заметил, чайки совсем исчезли? Это значит дело дрянь!
— Я все понимаю и ко всему готов! Скоро конец, это теперь ясно. Но убей, не пойму одного, куда делся десятилетний боезапас и провиант на случай войны? — говорил Левинсон.
— Брось! Теперь поздно.
— Да, поздно… Полежи-ка тут, а я схожу на разведку. — Левинсон подхватил китель и поднялся наверх.
Солнце опускалось в море, когда он вернулся. Его разведка ничего не принесла. Неужели Петра больше нет? Если даже «козел» пропал, Петро мог прийти обратно пешком.
— Одевайся, пойдем скорее. Надо действовать, а то будет поздно! — торопил меня Левинсон.
С большим трудом выбравшись наверх, я понял, что мое дело дрянь: идти без посторонней помощи я совсем не мог.
Только поздно вечером выбившийся из сил Левинсон приволок меня на пирс. Мне стало совсем плохо.
Что было дальше? Приказ командования: немедленно отправить на Большую землю. Возражения, сопротивление никого не убедили. Оператор без ноги, без возможности передвигаться — балласт для других.
— Я переправлю тебя на Большую землю и вернусь сюда немедленно с Федей Короткевичем. Даю тебе слово, Севастополь без оператора не останется! Ты мне веришь? — говорил Левинсон.
Так Петро и не вернулся. Не вернулись и Лев Иш, и Сергей Галышев, и Хамадан с Когутом. Я жалею, что, прощаясь со Львом Ишем, не взял у него толстую тетрадь — его Севастополь.
Да и разве я знал тогда, что через несколько дней буду на Большой земле, далеко от города, в который ворвался разъяренный и обессиленный враг…
16. Наступление весны
Замер и растаял над Митридатом последний залп тяжелой артиллерии. Керчь освобождена. Немец, бросая технику, теряя раненых, стремительно откатывался к Севастополю…
Шел четвертый год войны. Много за эти четыре года пройдено фронтов, дорог, городов. Но самый главный, самый родной — Севастополь.
Вместе с передовыми частями Приморской армии на своей крытой полуторке мчались мы по извилистому шоссе Южного берега Крыма, вдогонку отступающему врагу. С нами вместе на Крым наступала весна.
Справа и слева по обочине дороги шли пленные немцы и румыны. Кюветы забиты перевернутыми машинами, зенитками, повозками и мотоциклами…
Мы обогнали артиллерию, грузовики со снарядами и, вырвавшись на простор, помчались с максимальной скоростью. Впереди никого, только нескончаемые вереницы пленных. Они шли без конвойных — черные, худые, еле передвигая ноги, не поднимая от земли глаз. Изредка попадались убитые немецкие офицеры: румыны, не желая больше воевать, убивали своих фашистских покровителей и переходили на нашу сторону.
За поворотом показалась огромная самоходка. Она занимала всю дорогу, и обогнать ее было невозможно.
— Как назло! — крикнул нам, высунувшись из кабины, Левинсон. Нас окутало голубое облако выхлопных газов.
— Моня! Давай лучше отстанем, а то задохнемся! — попросил я Левинсона.
Сбавив ход, мы отстали метров на триста от грохочущей самоходки и остановились, чтобы отдышаться на свежем воздухе.
Вдруг дрогнула земля. Впереди из-за поворота дороги, там, где скрылась самоходка, взметнулся черный столб дыма и огня. Больно полоснул по ушам резкий взрыв…
— Неужели рванула на мине? Скорей! В машину!.. — Левинсон вскочил на подножку.
За поворотом дороги мы увидели перевернутую самоходку. Неподалеку лежали убитый майор и хрипящий лейтенант.
Подъехал штабной «виллис», за ним еще несколько машин.
— Осмотреть мост и разминировать! — скомандовал прибывший на «виллисе» подполковник.
По ту сторону мостика выкопали килограммов триста тола. Мы осторожно покатили дальше, внимательно осматривая дорогу. Судак, Алушта, Гурзуф, Ялта — всюду оставили свой след фашисты. Обгорелые остовы домов, расстрелянные жители…
Заминированные и окутанные колючей проволокой пляжи казались холодными и мертвыми. Всюду встречали нас худые, измученные, но радостные и возбужденные лица.
У Байдарских ворот оказался взорванным небольшой тоннель. Вся вереница машин и техники остановилась. Из зарослей шиповника вышли на дорогу несколько бородатых людей с немецкими автоматами и пулеметными лентами через плечо.
— Мы поджидали вас здесь, дорогие товарищи! — сказал один из них подполковнику.
— Мы — крымские партизаны, сейчас покажем вам другую дорогу на Байдары!
Подполковник стоял в нерешительности, не зная, верить или не верить этим незнакомым людям. Его колебания заметили не только мы, но и партизаны.
— Вы зря нам не верите! Мы же будем с вами и никуда не уйдем. Наш штаб далеко отсюда — в Старом Крыму, а документов мы с собой, сами знаете, не носим…
Действительно, дорога оказалась совсем близко. Не очень удобная, но зато верная — без мин и сюрпризов. Через час наша кавалькада проехала Байдарские ворота.
В селении Байдары нас встретили радостными криками и цветами. Через несколько минут спустились с гор партизаны. Здесь мы и заночевали.
Чуть свет, не отставая от передового отряда разведки, мы двинулись вперед. До Севастополя оставалось только тридцать пять километров. Крымский пейзаж омрачили многочисленные солдатские кладбища. Слева и справа от дороги следовали один за другим строгие геометрические порядки стандартных крестов, увенчанных стальными касками.
— Помните, еще в сорок первом году Гитлер обещал штурмовавшим Севастополь войскам в награду за взятый город длительный отдых на берегу Черного моря? — напомнил я своим друзьям.
— Да, знали бы они, как долго продлится их отдых… — подхватил Костя Ряшенцев.
Вот они, наглядные результаты нашей обороны. Теперь мы видим воочию, во что обошлись немцам двести пятьдесят дней, проведенных у стен Севастополя.
На повороте 15-го километра шоссе открылась широкая панорама. Справа от дороги, круто поднимаясь, выросла гора, увенчанная разбитой часовней, — Итальянское кладбище.
— Смотрите! — взволнованно крикнул Костя и высунулся из машины по пояс.
С высоты Итальянского кладбища отлично были видны последние рубежи обороны Севастополя обеих войн: Балаклавские высоты, Сапун-гора, Федюхины высоты, Инкерманская долина, Сахарная Головка…
Когда головная колонна машин с легкой артиллерией приблизилась к подножию Итальянского кладбища, начали посвистывать пули. Шел бой.
Застучала прямой наводкой наша артиллерия. Все рассыпались и залегли в сухой прошлогодней траве. Машины дали полный ход и укрылись за пригорком. Мы залегли в кустах и начали снимать. Пули свистели одновременно с выстрелами — значит, немцы были совсем близко. Присмотревшись, мы увидели их пулеметные точки. Над ними поднимались желтые облачка пыли. Вскоре пыль, выбитая немецкими пулями, и дым от орудийной пальбы заслонили солнце и все вокруг. Как это было знакомо!
Мы еле нашли свою полуторку, хорошо спрятанную в каменном карьерчике у мелкой речушки. Шофер, старшина Дмитриенко, возился у костра. Только мы расположились, как прибежал вестовой:
— Товарища оператора генерал требует!
Мы отправились с ним на КП. Генерал поставил задачу разведчикам — уничтожить пулеметные гнезда на склоне горы. Надо было обойти Итальянское кладбище справа, незаметно подняться и от разбитой часовни неожиданно напасть на немцев. Генерал нарисовал синим карандашом план обхода горы и ниже на склоне пулеметные точки врага. Он обвел их красным карандашом и дал младшему лейтенанту.