Он дал нам газету и побежал догонять своих, но с полпути вернулся.
— Да, чуть не забыл. С нами на эсминце прибыл из московского радио Вадим Синявокий с товарищами. Сегодня они собирались вести радиопередачу прямо с батареи на Малаховом Кургане.
Вадим заинтересовался, где Микоша и может ли он с ним встретиться. Ну как, неплохой у вас будет сегодня кадр, а?
— Какой хороший малый! — сказал Димка, провожая его взглядом.
Впервые я с ним встретился, когда от «Известий» находился на осенних маневрах Черноморского флота и плавал на линкоре «Парижская коммуна». Долинин был комиссаром корабля.
— Вот ведь мог сидеть себе на линкоре в Батуми и ждать конца войны, — сказал Димка и задумался.
— А ты бы усидел?
— Ты что?.. — обиделся Димка.
Где-то далеко, может быть на Мекензиевых горах, застучали, отвечая один другому, два пулемета. По «голосу» одного из пулеметов можно было отличить наш «максим».
— «Жди меня, и я вернусь…» — повторил Димка. — Только вряд ли это произойдет в нашей ситуации…
— Ты что-то совсем раскис, друг мой. Пойдем-ка лучше прогуляемся на вокзал.
Под ногами захрустело битое стекло. Стало светать, когда мы увидели разбитый угол железнодорожного депо и рядом разломанный на множество кусков самолет.
— Так вот что нас разбудило.
Судя по всему, «Ю-88» — два мотора, узкий фюзеляж. Свастика…
— Смотри, трудно даже разобраться, что к чему.
Обломки машины покрывали всю улицу и вокзальную площадь.
— Рванул на собственных бомбах, не иначе, — сказал Димка.
— Пойдем скорее за камерами, а то не успеем снять, уберут.
Мы быстро зашагали в гору, прямиком через Исторический.
Уже отойдя довольно далеко от разбитого самолета, мы увидели на дорожной гальке оторванную по локоть руку. На указательном пальце поблескивал серебряный перстень, а на запястье, целые и невредимые, отстукивали живое время часы.
— Знал бы этот ас, что они его переживут, — Димка сжал губы. — Вот так всех бы вас, подлецов: как протянул к нам руку, так долой, протянул другую — долой.
…Когда после съемки мы вернулись домой, вспомнили о Долинине и свежих газетах с Большой земли. Просмотрели газеты от корки до корки, дошли до стихов:
За окном завыли гудки.
Гостиницу затрясло, залихорадило, посыпалась штукатурка. В дверях показался присыпанный известкой Петро.
— Як вдарит, вдарит, аж в зубах гирко, як полыни найився… Кажу, «тикайте хлопцы», а воны лежать уси мертвые…
— Ты о ком, Петро?
— Таки гарны хлопчики, усих поубивало. Хибаж це дило, з малыми дитьми драться! Бандиты воны, а нэ люди…
Схватив камеры, мы кинулись вниз по лестнице. Коридоры были наполнены едким, горьким дымом. Дым вошел через выбитые стекла в открытые настежь двери. Во рту вязла терпкая полынная горечь, а по горлу будто бы прошелся наждак.
Недалеко от гостиницы посредине улицы зияли две глубокие воронки. У стены разрушенного дома напротив лежали в луже крови два мальчика и старушка, присыпанные белой пылью. Поодаль под поваленной акацией лежали трое: молодой солдат с автоматом и два морских офицера. На груди бородатого капитан-лейтенанта блестел орден Красного Знамени.
— Ты помнишь, неделю тому назад мы снимали его награждение. А потом он шел по Нахимовскому веселый, гордый. Мальчишки забегали вперед и с завистью глазели на новенький орден…
Со слезами на глазах и с плотно сжатыми зубами снимали мы еще одну человеческую трагедию.
Утром мы поехали на Малахов Курган. Его батарея грохотала над городом, посылая снаряды за Мекензиевы горы. Мы спешили: с Малахова Кургана сегодня ребята из радиовещания должны были вести репортаж.
Мы поднимались уже на Малахов, как небо загудело от немецких самолетов.
Димка не спеша протер очки.
— Сукины дети, прямо на нас прут! Раз, два, три, четыре… Тьма!
Наши камеры заработали, как по команде.
«Юнкерсы» плотной стеной шли из-под солнца прямо на Малахов.
— Непонятно, почему молчат зенитки? — спросил Димка.
— Охвицеры, тримайсь! — закричал Петро.
Мы неслись по узкой полузаваленной разрушенными стенами домов улочке в сторону от немецких самолетов. Машина увернулась от бомб. Они обсыпали со всех сторон Малахов Курган. Мы успели не только вовремя удрать, но и снять нападение врага.
— Ну, теперь, Петро, давай на Малахов…
Но «козел» не успел тронуться с места, как из-за собора вынырнул «мессер», и все мы бросились в ворота.
Пули, как бичом, стегнули по кирпичной стене, оставив красный след и облачко пыли.
Петро выскочил, прыгнул в «газик» и быстро закатил его в ворота. Через несколько секунд снова появился «мессер». Он спикировал так низко-низко, мы даже думали, что ему уже не выйти из пике. Взревев у самых развалин, он взмыл вертикальной свечой в небо.
— Ничего не скажешь, красив, подлец! Какая свеча! Ас, — заметил Димка.
Подождав несколько минут, мы снова запрыгали по ухабам и завалам, поднимаясь к Малахову Кургану.
Перед самым выездом из узкого переулка на Ленинскую улицу Петро остановил «козла». Дальше ехать было невозможно. Огромная воронка от тонной бомбы преграждала путь.
Мы стали пятиться назад, в гору. Сегодня где-то мы отломили глушитель, и теперь машина стреляла, как пулемет. Полуоглохшие, мы, наконец, выехали на Соборную площадь. Чихнув напоследок, мотор заглох.
— Мабуть, карбюратор трошки засорился, чи шо!
Петро выскочил, открыл капот, осмотрев мотор, сказал:
— Пару раз качнем в насос, та и поидемо помаленьку…
Качали все, и не по «паре» раз. Вымокли, устали, а «козел» даже чихать перестал. Наконец причина была найдена: из пробитого пулей бензопровода вытекало горючее.
Оставив шофера чинить машину, мы с Рымаревым пошли пешком.
Сокращая расстояние, пробирались через развалины. Начался артобстрел Севастополя. Эта стрельба была больше рассчитана на психологический эффект. Тяжелые четырнадцатидюймовые снаряды с оглушительным грохотом рвали и поднимали на воздух руины. Мы привыкли к этим обстрелам и шли довольно спокойно, зная повадку и пунктуальность немцев. Они вели огонь точно по времени и по определенным квадратам. Снаряды рвались в районе Приморского бульвара, Графской пристани, перемещаясь к Минной. Но все же нам было не по себе, и часто, обманутые звуковым эффектом отдаленного выстрела немецкого орудия и мгновенного за ним рева снаряда, летящего, казалось, прямо к нам, мы с Димкой падали на землю. Иногда снаряд перегонял звук своего выстрела, и выстрел слышался сразу же за разрывом. Такие шутки акустики могли стоить нам жизни. К счастью, такие фокусы случались редко, только при особом состоянии атмосферы, ветра и моря.
Недалеко от нас упал, пропахав тротуар, большой рваный кусок железа.
Димка поднял его.
— Горячий, собака, как самовар! Грамм на восемьсот…
Вскоре артналет прекратился, и мы зашагали дальше. Не доходя до вокзала, мы снова услышали грозный голос батареи с Малахова Кургана.
— Наверное, Вадим начал передачу, — сказал Димка.
Батарея била залпами. Эхо раскатисто грохотало среди руин.
— Здорово лупят! Красота! — сказал Димка. — Сегодня воздух какой-то особенный, гулкий… Хорошо несет и держит звук. Слышишь, как вибрирует и рассыпается канонада…
Вдруг сразу после залпа раздался еще один, не то выстрел, не то взрыв, и канонада прекратилась.
Растаяли где-то далеко последние ее отголоски, и наступила тишина.
— Я говорил тебе, что опоздаем. Так оно и вышло. Какую съемку зевнули! А ведь могли успеть. Все ты! «Подождем да подождем»!
Димка ворчал почти до самой батареи. Жаль, если мы действительно опоздали. Выйдя на повороте из-за кустов акации, мы увидели на верхней орудийной площадке суматоху. Бегали, суетились матросы, кого-то несли вниз. К нам навстречу выбежал из блиндажа знакомый политрук батареи, бледный, расстроенный…