После Чечни снова была милиция. В 1 ГОМе он стал помощником оперативного дежурного, в Хангаласском УОВД — командиром отделения ППС поселка Мохсоголлох. И в милиции, как и в армии, он обзавелся друзьями и соратниками. Друзья, товарищи — Юрий Михайлов, работавший помощником оперативного дежурного Мохсоголлохского ПОМ, Сергей Близнец и многие другие. Они всегда были рядом в трудные для него минуты.

Сегодня он иногда жалеет о том, что выбрал военную стезю. Стань он врачом или биологом, не стал бы инвалидом в молодом возрасте. Но душа у него по-прежнему военная. Когда по телевизору он смотрит новости о террактах, то от всей души сожалеет, что не в строю. Тогда бы он снова взял в руки автомат и поехал в «горячие точки»…

Альбина Избекова,

пресс-служба МВД по РС (Я)

Какой-то полковник толкал речь перед строем, но внимание всех привлекал стоящий в стороне КАМАЗ с пулевыми пробоинами на лобовом стекле. Где-то вдалеке прозвучали взрыв и несколько автоматных очередей. Все стоящие в строю повернули головы туда. Полковник тут же осекся и сказал: «Ничего, скоро привыкнете к подобным вещам». После чего он начал разъяснять, что по прибытии в часть нам надо быть предельно осторожными. Что ни в коем случае не надо покидать расположение части, нельзя трогать что-либо, будь это даже слиток золота, валяющийся на дороге. После часового инструктажа нас погрузили в машины. Колонна еще долго не трогалась, ждали, пока «броня» подойдет. Через полчаса колонна уже была готова к движению.

Наконец пролетели две пары «вертушек» и мы двинулись… Ехали долго, останавливаясь в частях. Со временем наша колонна поредела и к концу дня мы уже приехали в часть. Мы тогда еще не знали, что попали в Кандагарский полк.

Нас завели в «модуль» (в казарму) и построили. И тут я понял, что в Союзе принял неправильное решение. Тут было не как в учебке: не было ни аккуратно заправленных кроватей, ни сержантов, одетых с иголочки… Какой-то «чиж» (человек, исполняющий желания) носился с ведром и на него кричали все, кому не лень. По разговорам дедов мы поняли, что его фамилия Хохлов. Он с нашего призыва, только неизвестно, каким макаром он попал в часть раньше нас, и еще больше меня интересовало, откуда он попал сюда, судя по всему, он был один с нашего призыва.

Деды то и дело подходили к нам и искали земляков, кто-то находил, а кто-то нет. Ко мне подошел один казах и спросил: «Казах смен?» Я ему ответил: «Нет, я якут», и тут все заржали. Потом только я узнал, что слово «кут» по-казахски «что» и по-узбекски «задница», и получилось «я, кут».

Меня заколотило чувство собственного достоинства, и я вскипел. Тут же схватил казаха за ноги и бросил об пол, после чего получил удар в ребро. Это оказался рядом стоящий узбек Мамонозаров, и тут все пустили меня под «молотилку». Не знаю, чем бы все это закончилось, но, к моему счастью, в казарму зашли Саид (чеченец), Полищук и Ростовцев. Они тут же разогнали толпу «урюков», затем подняли меня, и Саид мне сказал: «Я уважаю гордых, только не наглых. Ты зачем на деда кинулся? В следующий раз я сам тебе челюсть снесу». После чего подошел старшина. Он, как и полагается, представился. Затем принял наши вещи, записывая что-то, поставил на довольствие и после вечерней поверки дал отбой.

После подъема, к моему удивлению, не вся рота стояла в строю, — вернее, в строю стояли только мы, прибывшие с «учебки», а остальные кто спал, кто мылся в умывальнике. После зарядки и утреннего туалета мы пошли в столовую. И тут было не как в учебке, пищу получал каждый сам, а после мы по привычке стояли и ждали команды. Тут зашел Полищук и крикнул: «Чего сидим? Бегом в казарму, сейчас Бобер придет!». Пашка Артемьев встал и сказал, что ждем команды. Полищук засмеялся и сказал: «Ну, тормоза, по ходу в учебке вас здорово загоняли, без команды даже шагу не можете сделать! Здесь вам не учебка, и ко мне и к остальным сержантам не стоит обращаться по званию, это нас может обидеть, так что давайте бегом в казарму!»

В казарме старшина закрепил за каждым оружие. Днем деды и остальной старший призыв ушли на рейд. А нас старшина (прапорщик Бобров) и ротный (капитан Лебедев) повели на полигон. Система обучения была далеко не похожа на систему обучения в учебке. В отличие от учебки, нас гоняли по склонам да по обрывам, учили стрелять навскидку, вытаскивать из-под огня раненых, как и куда ставить «промидол» и т. д. На все про все ушло восемь часов. После ужина мы практически ничего не делали. Деды были на рейде, по-моему, была какая-то крупная операция. Во всем полку остались только молодые да несколько старослужащих, которые несли караульную службу.

На следующий день после обеда вернулись старослужащие. Построили весь полк. Замполит объявил, что вчера вечером, во время проведения операции погиб рядовой Зинченко Виктор Николаевич с третьей ДШР (десантно-штурмовой роты), то есть нашей. У меня никакого чувства эти слова не вызвали, ведь я этого солдата совсем не знал, и поэтому у меня не было ни жалости к погибшему, ни злости на того, кто его убил.

Затем замполит сказал: «Вот, мы написали письмо матери Зинченко», — и начал зачитывать: «Уважаемая Марина Николаевна, в каждом человеке с рождения заложено чувство ответственности за себя, за друзей, за мать, за Родину, которая воспитала и вырастила его. И. когда приходит время, мы должны отдать свой долг перед Родиной и правительством»… Пашка, который стоял рядом со мной, шепнул: «Вот видишь, оказывается, мы еще с рождения поголовно погрязли в долгах. Может, нам вовсе не стоило родиться на белый свет, — и со вздохом, — эх, мама, что же ты наделала. Да и папа тоже, кобель проклятый». Я ему ответил: «Как ты можешь о своих родителях так говорить? Неужели где-то по дороге совесть свою потерял?». «Да нет, я просто из-за злости на этого плешивого подпола и на тех, кто там, в Союзе, на хрен надо было в армию переться — была же возможность отсрочку получить».

После обеда нас повели на занятия. Механики-водители, то есть мы, пошли на вождение, а остальные на полигон. Принцип был такой — мы проходим вождение, а сержанты — стрельбу. Так нас обучали где-то с месяц.

Утром Пашке, Вострику и мне приказали собрать вещи, нас отправляли на заставу в Герот. На мосту реки Герируд нас встретил прапорщик Стасюк. Поздоровался с нашим взводным, о чем-то говорили, мы стояли около своих машин. Я даже не заметил, как нас окружила толпа. Первый спросил: «С Ростова кто-нибудь есть?» Мы ответили: «Нет». «А откуда вы?» — сразу же последовал вопрос. Я сказал, что с Якутии, Вострик: «А я с Алтая», «А я с Перми», — Пашка Артемьев. И тут же посыпались вопросы: «Как там, в Союзе?», «Как в полку?». Мне показалось, что их интересовало все, хотя через эту заставку колонн с Союза проходило, видимо, много. Я заметил, что тут все одеты как попало, по форме N8. Сразу вспомнил, что еще в учебке слышал, что здесь все по форме 8 ходят, то есть — что нашел, то и одел. Мы начали их расспрашивать, много ли нападений бывает, как воюют «духи», но, к нашему сожалению, ничего интересного не услышали. Один сказал, что духи воюют будь здоров, но насчет нападений сюда, наверное, уже как год никто не нападает. Все тихо, ну, иногда с «шайтан трубы» (гранатомета) раз в месяц пульнут и то ночью, а так все тихо. И мы с сожалением вздохнули. Ведь тогда нам так хотелось показать себя, совершить какой-нибудь подвиг, а тут на тебе — ни выстрелов, ни канонад, разве что где-то далеко в горах…

Какой-то солдат, волоча непонятный мешок, подошел к нам и сказал: «Ничего, ребята, самое главное — отсюда выбраться живыми, а каким образом — не волнует. Главное — не «грузом 200». И тут Вострик спросил: «А что такое «Груз-200?». И Леня пояснил, что это — труп.

«Самое главное, — продолжал он, — пока вы молодые «черепа», не стоит борзеть на дедов, иначе будет очень трудно жить; убегать тут бесполезно, духи могут поймать, в кишлак в одиночку не ходить, тоже могут поймать. Лучше от своих за дело получать, чем на духов пахать или же ими быть зарезанными». И начал рассказывать, как он пришел молодым, как с ихним призывом обращались деды, как учили они их всему тому, чему сами научились.