Прибывший из Астраханского пулеметного училища выпускник - командир с двумя кубарями в петлицах - уж чего-чего, а из «максима» стрелять умел отлично. Можно сказать, красиво умел стрелять! И вскоре от лейтенанта Третьяка потребовалось показать свое искусство в бою.

Вражеская контратака была внезапной, страшной в своей неотвратимости, скручивающей твои нервы в жгут. Гитлеровцы шли в рост, лишь слегка, для удобства действий, пригнувшись, автоматы, воткнутые прикладами в животы, пока молчали, но были готовы выплеснуть шквал огня. Все ближе и ближе…

У меня, молодого лейтенанта, приникшего к пулемету, - ни страха, ни сомнений в душе. Во-первых, обучен метко стрелять; во-вторых, сам лично подготовил к бою «максим», сальники намотал, водичку залил; в-третьих, вот только что, во время нашей атаки, бил тех же врагов.

Фашисты на таком расстоянии, что надо следить за каждым их шагом. Прицел установлен точно. Огневая бритва пулеметной очереди резанет их всех чуть пониже груди…

Гашетки будто притягивают пальцы какой-то силой - так и хочется нажать. Но еще несколько секунд - пусть подойдут ближе…

Пора?

- Огонь!

Заработал «максим», заговорил с врагом на своем беспощадном, огненном языке.

Но что это: я секу их слева направо длинными очередями, а они не падают?! Еще очередь, еще! «Максим» захлебывается в бессильной ярости. А гитлеровцы все не валятся, как ожидалось, снопами, только отдельные фигурки сникли, припали к земле, основная же масса движется вперед. Уже бросились бегом, открыли огонь из автоматов…

Через несколько секунд они могли ворваться в нашу траншею, если бы я не догадался в последний момент отпустить рукоятки пулемета, не виснуть на них. И пошел, и пошел косить… Да и другие наши пулеметчики поддержали меня. Залегли гитлеровцы, потом поползли назад. Большинство из них осталось лежать на заснеженном поле.

Поздняя, хотя и облегчающая душу догадка осенила меня. Прицел был взят мною точно, расчеты сделаны правильно. Не учел я должным образом поправку на психологическое воздействие вражеской контратаки. В момент смертельной опасности взялся за рукоятки пулемета очень цепко - ведь надежда была только на «максим». Под тяжестью моих налившихся кровью рук ствол приподнялся. И хотя я целился, как учили, чуть пониже пояса, чтобы, значит, бить наверняка, по груди, трассы моих очередей шли над головами гитлеровцев или на уровне шеи, в самом узком, маловероятном для поражения месте. Вот они и не падали, перли вперед, как завороженные от огня. Но не они были в тот страшный миг завороженными, а сам пулеметчик: хоть он вроде и не робкого десятка, а все ж таки его душу заледенило, его оттренированные движения сковало.

Почему ничего подобного не случалось, когда в училище выполнял сложнейшие огневые задачи? Да потому, что фанерные фигуры мишенной установки, они ж… не кусаются. На стрельбище брался за рукоятки пулемета мягко, изящно, а во время контратаки навалился, зажал - в этом вся разница, мизерная в градусах угла возвышения цели и громадная по эффективности огня. А пулемет ни в чем не виноват. Старый добрый «максим» работал честно.

В последующих боях, как уже вскользь упоминалось, мне довелось командовать ротой и батальоном. Столь же молодыми да неопытными были и другие наши командиры. Конечно же не обходилось без ошибок, малозначительных и существенных, тем более что некоторые заученные уставные положения не совпадали с реальными ситуациями боевой обстановки. Старший адъютант батальона (так именовалась должность начальника штаба батальона), бывалый, мужественный воин, доброволец, штабс-капитан старой русской армии, на практике учил нас, молодых командиров, воевать. Но и он недоуменно разводил руками, когда приходилось действовать вразрез с общеизвестными канонами. Однако решения вырабатывал правильные.

Все мы, и молодые, и пожилые, проходили на первых порах науку войны - науку суровую, не делавшую скидок никому. Это стоило тяжелых потерь и большой крови. О тех грозных временах, о беспримерном мужестве фронтовиков, о неимоверной стойкости тружеников тыла хорошо и честно рассказано в мемуарных книгах советских военачальников, в художественной литературе, посвященной начальному периоду войны.

В настоящем повествовании речь пойдет о более поздней стадии войны, когда автору этих строк и его товарищам довелось принять наиболее активное участие в боях.

ГЛАВА 1

ВОИНАМИ СТАНОВЯТСЯ

К 1943 году наша армия, как известно, приобрела уже опыт ведения сложных боевых действий наступательного характера, накопила силы и ресурсы для нанесения решающих ударов по врагу и последующего стремительного движения вперед. В войсках появилось много техники, новых видов оружия. На рабочих картах командиров и офицеров штаба все чаще и ярче выражались смелые замыслы: охват, удар с фланга, выход противнику в тыл. Энергичное маневрирование, тесное взаимодействие подразделений стали в тактике обычным делом. Противник, будучи сильным и решительным, не любил и побаивался «неуставных» вариантов. А наши командиры, воспитанные в духе творческого мышления, старались при каждом возможном случае воспользоваться этой слабинкой врага.

Вместе с армией росли ее кадры. О том и другом неустанно заботились Коммунистическая партия и Советское правительство, ради этого ничего не жалел наш советский народ.

В 1942 и 1943 годах я воевал в прежней своей должности командира стрелкового батальона, но был уже другим человеком. Будто не год-полтора минуло за время пребывания на фронте, а много лет прошло. И вместе с какими-то определенными чертами характера накрепко утвердилось в душе чувство боевой зрелости. А еще возросло сознание ответственности. Во время войны «командирских нянек» не было. Каждому офицеру без скидок на молодость и неопытность доверялось решение боевых задач и с каждого строго спрашивалось. Командиры (независимо от ранга - полком ли, взводом ли поручено командовать) отвечали за действия своих подразделений головой.

Все фронтовые звенья, сверху донизу, работали надежно - в этом была твердая уверенность. Самостоятельность и целесообразность действий командиров мелких подразделений, стоящих лицом к лицу с врагом, не вызывала сомнений у старших начальников, в вышестоящих штабах. Вместе с тем и взводный, и ротный, и комбат всегда могли рассчитывать на совет и помощь старших в критических ситуациях боя. Старшие начальники, как правило, хорошо знали командиров подразделений по их боевым делам.

Не раз я убеждался в этом. Особенно запомнился случай, когда к нам в часть приехала группа офицеров оперативного отдела армии. Мне довелось быть невольным свидетелем одного разговора. Группа разместилась в полуразрушенном доме, через стенку от нас. Была глубокая ночь, держалось затишье на передовой, но мне не спалось. Любопытства ради заглянул я к операторам. Они не возражали.

Офицеры сгрудились у стола, на котором цветастой скатертью была расстелена рабочая карта. Один наносил цветными карандашами новые условные знаки, другие обсуждали что-то, иногда вступая в спор.

Сложное построение боевых порядков отражала та штабная карта. Где-то у самого обреза ее заметил я вычерченный карандашом флажок с обозначением «29 гв. сд». В данном масштабе весьма скромное место занимала в гуще войск наша гвардейская стрелковая дивизия. Флажками помельче были помечены полки и уж совсем малозаметными дужками - батальоны.

«Кто тут тебя, комбата, знает?… - вкралась в голову случайная, немного обидная мысль. - Обозначен ты вон той дужкой величиной с ноготь, вот и действуй: в атаке порывисто, в обороне намертво».

В комнате, где шла напряженная работа, и впрямь никто не обращал на меня внимания. И еще раз где-то ущипнуло за душу: дескать, живого человека и то не видят перед собой, в расчет не берут. Я ушел к себе за переборку и улегся, стараясь поскорее уснуть.

А переборка в том полуразрушенном доме была тонкая - все мне слышно сквозь нее. Вот зашел кто-то в смежную комнату со двора. Говор мгновенно стих, один из операторов доложил:


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: