Забрав картошку, завернутую в тряпицу, и горщатко — низенький пузатый кувшинчик с простоквашей, Михаил и Ефим вышли из дому. Картошку тут же поделили и мигом съели. Запили кисляком и, повесив горщатко на колышек под окном, быстро ушли. Небо сплошь затянули тучи. Было так темно, что тропинку приходилось угадывать только ногами. Михаил шел первым. Он умел умел ходить «на ощупь», как старый, опытный конь.

— Идем на новоселье к пану голове, — сказал Михаил. — По дороге обдумаем, как лучше провести это дело. Я-то намеревался сначала забрать у него свой пистолет, а уж потом пробраться к какому-нибудь полицаю и обезоружить его. Но придется действовать иначе, раз они собрались все вместе.

— Проберемся в дом и полоснем из автомата по всем глоткам! — со злобой сказал северянин. — Жаль, гранаты нету.

— Полоснуть мы теперь можем, да и гранатой бы не плохо, — согласился Михаил. — Но видишь, Вася, лесок маленький. Бежать некуда.

Василий любовно положил руку на плечо Михаила.

— Я и знал, что ты придумаешь поумней, на то и командир.

— Мы ведь только начинаем. А всякое дело начинается потихоньку, помаленьку, — продолжал Михаил. — Пока что нам лучше действовать без стрельбы. У нас ведь только три диска на семерых. Ночь темная, можно и без шума обойтись.

— Эт право, — согласился Василий.

— И второе не забывай, — строго добавил Михаил. — Если мы кого из них убьем сейчас, искать нас будут по всем уголкам. А тихо проделаем свое дело, так, может, они и немцам не посмеют докладывать…

Тяжелое, закрытое тучами небо опустилось на крыши хат и сараев, и тьма ночи сгустилась до непроницаемой черноты. В селе было тихо, даже собаки не лаяли. И тем явственнее прорывались шум и галдеж, когда кто-нибудь выходил из дома новоиспеченного головы.

Отряд Мишки Черного стоял среди кустов сирени возле небольшого домика почты, расположенной прямо против здания больницы, перешедшего теперь в распоряжение «законного хозяина». Почта была заперта на огромный висячий замок. С патрулем вопрос решили быстро. Минут десять по селу уже ходят двое из отряда — учитель, Дмитрий Артемьевич, и бывший сапер Ермачок. Осталось снять часового, что стоит на крыльце у входа в дом, где все вольготней разгорается веселье. Часовой, видимо, сам боится пули из леса. И каждый раз, когда кто-нибудь выходит из дому, он кричит, чтоб живей закрывал дверь и не освещал его. Часто он сам захлопывает эту предательскую дверь и снова возвращается на свое место, в закуток, где он с трех сторон защищен от случайностей.

Михаил давно обдумал, как поступить с этим часовым. И спасительный закуток ему совсем не помеха. Но медлил он по другой причине. Ему хотелось не только снять с поста часового, но одновременно захватить и кого-нибудь вышедшего из дому, чтобы узнать от него обстановку в доме. Лучше всего было бы схватить женщину, тут уж наверняка обойдется без стрельбы. Но пока что из дому выходили и входили назад только мужчины, которых хмель и пиво гнали за сарай.

Долго никто не выходил. И Михаил с тревогой обращался к своим «часам», которыми служил Ефим.

Тот, стоя рядом с Михаилом, считал в уме секунды и минуты. Михаилу казалось, что считает Ефим неправильно, особенно когда после томительного ожидания очередного гостя из дома головы он вдруг скажет: «Прошло четыре минуты», или: «Семь минут с половиной».

— Поди ты со своей точностью! — зло возражал Михаил. — Не меньше часа прошло, а ты…

— Товарищ командир, я по пульсу считаю, — оправдывался Ефим, — а пульс у меня секунда в секунду. Это проверено давно, еще когда в госпитале лежал.

— Проверено! — с досадой бросил Михаил, зная, что сам не прав, а просто нервничает.

Но вот дверь широко распахнулась, и с веселым хохотом выскочили две молодые женщины. Ненадолго они скрылись за углом дома и с таким же шумом вернулись назад. Одна вбежала в дом, а вторая, еще когда ее освещал свет из открывшейся двери, бросилась к часовому. Они обнялись.

— Быстро! Вперед! — скомандовал Михаил. — Двое — за угол дома. Сибиряк со мной. Солодов, останься здесь.

Через улицу партизаны переметнулись быстро, никем не замеченные.

С автоматом наизготовку Михаил первым обошел дом и кошачьим шагом подкрался к крыльцу, думая только о том, чтобы что-нибудь не хрустнуло под ногами.

На крылечке горячо шептались.

Осторожно накинули женщине сзади на голову какую-то ветошь и завязали, чтобы не закричала. А часового ударили по голове и оттащили, заткнув ему тряпкой рот. Забрав винтовку, Ефим встал на его место. Потом женщину стащили с крыльца и, пообещав не делать никакого зла ее любимому, тут же расспросили, сколько в доме полицейских, какое у них оружие. Женщина охотно рассказала, что полицаев в доме семеро, что винтовки их в углу, за голландкой стоят в козлах.

— Бойтесь только моего мужа. У него в кармане пистолет, — предупредила она.

— А где он сидит, кто он, ваш муж? — спросил Михаил.

— Комендант. Сидит в переднем углу, под образами. Справа от головы. А голова такой…

— Знаем… — отрезал Михаил.

Распахнулась дверь, и вышел, пошатываясь, крепко захмелевший старик. Дверь за ним тут же захлопнул стоявший на крыльце четвертый боец. Этот старик мог все испортить. Поэтому партизаны застыли на своих местах, пропустив пьяного к сараю. Туда же отвели женщину и уволокли связанного часового.

Людей теперь не хватало. Один вынужден был стеречь дверь сарая. Михаил тихо свистнул, подзывая оставшегося возле почты бойца. Приблизились к дому и патрулировавшие улицу учитель и сапер.

— К окнам! — скомандовал Михаил, взявшись за ручку двери.

Каждый подошел к своему, заранее намеченному окну. Изнутри окна были так плотно завешены, что не пропускали не только света, но и голосов. Встав у окон, каждый боец прижался к ставням, чтобы прислушиваться к шуму и, когда командир подаст сигнал выстрелом, разбить стекла, сорвать занавески.

— Панове! — высоко подняв рюмку, торжественно заговорил новоиспеченный пан голова Тодор Жила. — Панове! Я пью за победу новой власти во всей России. За победу германской армии.

Все, почему-то озираясь, приглушенно прокричали: «За победу!» И начали пить.

А от порога громко и смешливо пророкотали два мужских голоса:

— Пей до дна! Пей до дна!

Комендант Юхновский первым обратил внимание на эти голоса. Присмотревшись на стоявших у порога двоих с автоматами, побледнел и уронил рюмку. Рюмка со звоном разбилась.

— К счастью! — живо подхватила хозяйка.

— К счастью! — вторил ей хозяин и, заметив как побледнел комендант, участливо приблизился. — Вам плохо, пан комендант?

— Поднимите руки, пан голова, а то и вам будет плохо, — ответил комендант и кивнул к порогу.

— А-ах! — заорал голова. — Патруль! Часовой!

Он лихорадочно полез было в карман, где у него хранился пистолет. Но комендант ударил его по руке.

— Дурак! Не видел, как он стреляет! Это ж тот Мишка Черный! — И громче, заискивающе добавил, обращаясь к неожиданным гостям: — Это ж тот парень, что мы хотели на работу пристроить, а пришел дурацкий приказ, и нам не удалось…

В дверь вошел третий, незнакомый веселой компании, огромного роста, медведковатый человек. Он обошел всех гостей, обыскал карманы. Пистолеты оказались только у головы да у коменданта. Винтовки рядовых полицаев стояли за печкой в козлах.

— Ефим, раздай оружие. А мы тут побеседуем, — спокойно сказал Михаил. — Комендант и голова останьтесь, остальным выйти на кухню.

Поспешно, в полном безмолвии вышли все, кроме жены головы. Она ухватилась за позеленевшего от страха мужа и стонала.

— Убивайте обоих! Убивайте вместе!

— Хорошо. Останьтесь, нам некогда вас успокаивать, — сказал Михаил и подошел к столу, освещенному двумя висячими керосиновыми лампами. — Убивать я вас не собираюсь. Вас будет судить Советская власть, когда вернется. А пока поживите вот такими горбатенькими и дрожащими, как сейчас. За себя я мстить вам не буду. Но если вы так же подло предадите еще кого-нибудь из советских людей, вот тогда я не стану ждать прихода законных судей.