Или ты позабыл слова Гомера?

Феофраст рассмеялся:

— Ошибаешься, Никосфен! Гомера читал я не раз. Наизусть знаю много его стихов. И все же держусь своего мнения: фетам плачу столько, сколько они заслуживают, а рабов кормлю досыта и не бью. И они за это преданны мне.

— Противно слушать! — гневно воскликнул Никосфен. — Своими словами ты только подтверждаешь то, что говорят о тебе в Афинах: будто ты безумец и глупец. Да кто же не знает, что рабы прожорливы и нерадивы? Кто поверит твоим словам, что они тебе преданны? Все это пустая болтовня!

— Возможно, что я безумец и глупец, — строго ответил Феофраст, — но я привык верить людям.

Никосфен в ответ только рассмеялся:

— Да неужели же ты не знаешь того, что твой Пасион отдает тебе не полностью драхмы, которые он получает от продажи керамос в порту? Бездельник пропивает твои деньги в лавчонках у виноделов, а ты веришь ему! Мастер твой, художник Алкиной, всегда торопится уйти пораньше из твоей мастерской, чтобы не опоздать в свою гимнастическую школу. А мальчишка — ученик твой Архил, так, кажется, зовут его — лентяй и грубиян. Он только и делает, что бегает по агоре, когда тебя не бывает в лавке.

— Я не хочу больше слушать твою болтовню, — спокойно отозвался Феофраст.

Он вышел во двор, где раб Анит растапливал печь для обжига глиняной посуды. Никосфен только махнул рукой ему вслед.

Внезапно черная туча закрыла собой большую часть неба. В мастерской Феофраста стало темно.

Хозяин позвал Архила и Скифа и приказал им убрать в пристройку для рабов весь керамос, просушивавшийся во дворе. Первые капли дождя упали на пересохшую землю.

Однако дождь не был продолжительным. К вечеру ветер разогнал все тучи, и яркие звезды снова засветились в темноте ночи на ясном небе. Опираясь на высокие посохи, задолго до рассвета афинские граждане потянулись из пригородов к холму Пникса на экклесию. Они шли медленно по дороге, переговариваясь негромко между собой. В небольших мешках из холста они несли с собой ячменные лепешки, головки чеснока и кувшины с вином, разбавленным водой, чтобы позднее подкрепиться неподалеку от Пникса.

Вскоре и афиняне присоединились к ним.

Конные воины то и дело обгоняли пешеходов. Группы ремесленников, весело беседуя друг с другом, шли по пыльной дороге, не желая опаздывать на народное собрание.

Алкиной рано вышел из дому, чтобы встретиться по пути с Дракилом, как они договорились заранее. Однако и он и Архил, сопровождавший его, прошли уже почти половину пути, а кузнеца не было видно нигде.

— Тебе пора, Архил, возвращаться обратно! — строго заметил художник. — Иначе ты можешь опоздать в мастерскую и хозяин будет бранить тебя. Ступай, мальчик!

Архилу очень хотелось послушать, что будет говорить на Пниксе Перикл.

— Позволь мне, отец, на этот раз немного задержаться здесь, — робко попросил он, когда они с Алкиноем уже подходили к решетке, отделявшей равнину у храма от холма.

С живым интересом Архил разглядывал равнину, на которой граждане Афин собирались на народные собрания. Неподалеку от входа он увидел жертвенник, на котором всегда перед собранием приносились жертвы богам; недалеко от жертвенника лежал большой белый камень, служивший обычно трибуной для ораторов.

Много людей толпилось возле него, отыскивая места поудобнее.

Мальчик с удивлением взглянул на отца, медлившего с ответом.

— Ты говоришь вздор, Архил! — наконец сказал строго художник. — Ты только опоздаешь на работу в мастерскую. Да и кто дал тебе право присутствовать на экклесии? Вот когда станешь эфебом, когда тебя внесут в списки афинских граждан, тогда ты сможешь и даже должен будешь смело идти на народное собрание. Всему приходит свое время, мальчик!

Топот конских копыт заставил их посторониться.

Мимо художника и его сына пронеслась небольшая колесница, запряженная четверкой белых коней.

Молодой воин стоял у передка колесницы, управляя конями.

Архил проводил его глазами, полными восхищения.

— Ты узнал этого воина? — с улыбкой спросил Алкиной сына.

— Он проехал так быстро, что я не разглядел его лица. Но правит конями он хорошо. Кажется, что кони его не бегут, а просто летят по дороге, — сказал Архил.

— Это же был племянник Первого Стратега, купивший у нас амфору с танцовщицей! — покачал головой художник.

Архил все еще смотрел вслед промчавшимся коням. Казалось, он не слыхал слов отца.

— Должно быть, нелегко управлять четверкой коней! — задумчиво произнес мальчик вслух свою мысль.

— Это совсем не трудно, сынок, для того, кто с детских лет привык править конями, — снова улыбнулся художник. — Мой отец вот так же обучал меня с юного возраста езде на конях верхом и в колеснице, — вырвалось у него, — а наших афинских юношей обучают умению править конями в военных школах, где обучаются эфебы.

— Кем же был твой отец? — с удивлением посмотрел на Алкиноя Архил. — И почему обучал он тебя управлять колесницей? Разве он был эвпатридом? А я считал, что ты всю жизнь был бедняком.

— Нет, я родился в зажиточной семье, — нахмурился художник, досадуя, что невольно вспомнил свое прошлое, — да разве я тебе не рассказывал о своей юности? Мой отец сам был воином, и ему хотелось, чтобы я, младший, любимый сын, последовал его примеру: учил меня с детства метать копье, бороться, править колесницей, но, как видишь, мечтам моего отца не суждено было сбыться. Он рано умер, а я стал не воином, а простым ремесленником! — с горечью закончил Алкиной.

— Я ничего не знал об этом! — пристально посмотрел на него мальчик. — Расскажи мне.

— Лучше не будем вспоминать об этом тяжелом прошлом! — прервал его Алкиной.

Колесница правителя Афин, Перикла, запряженная золотистыми конями, одной из последних остановилась у решетки, неподалеку от храма.

Выглянувшее из-за облака восходящее солнце осветило холм Пникса и многочисленных людей, собравшихся возле камня и жертвенника.

Внезапно толпа людей дрогнула и подалась назад. Один из руководителей экклесией начал проверять по спискам имена людей, явившихся в это утро на народное собрание.

Жрец терпеливо ждал, когда можно будет приступить к жертвоприношению. Большой тонкорунный баран, опустив голову с крутыми рогами, понуро стоял возле жертвенника.

Несколько ремесленников вместе с Дракилом и Пасионом разглядывали жертвенное животное.

Отойдя в сторону от них, Алкиной неожиданно столкнулся с тремя богато одетыми людьми, приветствовавшими его небрежным кивком головы.

— Обожди немного, художник, — обратился к нему один из этих людей, — ты лучше, чем кто-нибудь другой, сможешь разрешить наш спор.

Алкиной остановился.

— Скажи нам, сын Эния Кадрида, — продолжал молодой эвпатрид, — сколько тысяч драхм присвоил себе из казны архэ приятель Перикла, пройдоха Фидий? Он, думается мне, не дешево взял с Перикла за свою статую богини Афины для храма в Акрополе?

Говорить с этими людьми о неподкупной честности, о благородстве великого ваятеля Фидия не имело смысла. И Алкиной ответил коротко:

— Афинские граждане всегда стояли за справедливость. Они не станут напрасно обвинять людей, преданных родине, в нечестных поступках!

Взволнованный и негодующий, Алкиной поспешил отойти от людей, не умевших ценить ничего, кроме денег и знатности рода.

— Как могло случиться такое, что наш художник затесался в толпу бездельников, да еще вступил в спор с ними? — с улыбкой спросил Пасион у подошедшего Алкиноя. — Я давно следил за гобой, мастер, — продолжал он, — и заметил, что эти люди чем-то взволновали и расстроили тебя. Признавайся-ка откровенно: почему ты не отчитал их, как они того заслуживают?

Пожав плечами, Алкиной ничего не ответил горшечнику. Он все еще не мог прийти в себя от гнева.

Начавшаяся экклесия прервала разговор ремесленников. Поднявшись на камень, притан объявил решение суда о метэках Ясоне и Лисандре. Накануне в городе было так много разговоров о них, что присутствующие молча выслушали приговор и никто не захотел выступить публично.