— Ну не на десять, а на пятнадцать. Какая разница, — не сдавался Костюнчик.

— Разница огромная, — рассмеялся полковник. — Тогда твоя мама была бы старше тебя всего на тринадцать лет.

— Боже, какие ужасные вещи вы говорите, — возмутилась Анна Павловна. — Прекратите, ради бога. Ты родился как раз вовремя, — напустилась она на сына. Еще не хватало, чтобы и ты на фронт ушел. Там и мужчинам тяжело, а уж тебе…

— А я кто по-твоему? — обиделся Костюнчик.

— Сиди уж ты, вояка, — отмахнулась от сына Анна Павловна.

— А что, неправильно я сказал? — начал сердиться Костюнчик. — Раньше вон как интересно было жить. Не то что теперь. Скукота…

— Стой, стой, Костя, — перебил сына полковник. Тут ты, брат, не туда сворачиваешь. Откуда у тебя скука взялась? В театре, в кино бываешь чуть не каждый день. Сколько

новых фильмов ты смотрел за этот месяц? А радио? А новые книги, газеты, журналы? Я в твоем возрасте и сотой доли всего этого не имел. Патефон был недосягаемой мечтой.

— Но тогда была опасность, риск, борьба, интересно было, — упорствовал Костюнчик.

— Смертельная опасность интересна, если на нее смотреть в кино. На практике ничего интересного — даже наоборот. Опасно — и все тут. Для того чтобы опасность не пугала, нужна великая цель. Тогда и риск не страшен. А риск без цели — глупость, бравада.

— А борьба? — вставил Костюнчик.

— Что борьба? Борьба еще долго не кончится. И на твой век хватит. Гибель Саши Лобова — не случайность. Он погиб в борьбе. Вот узнают, какая гадина подняла на него руку, и мы увидим, что это рука врага. Так-то вот. А ты говоришь, борьбы нет, неинтересно. Чепуху городишь.

Костюнчик знал, что долго отцу возражать опасно. Если полковник рассердится, то без нотации, а может быть, и без неприятных выводов не обойдешься. Он помолчал, тем более что Анна Павловна кинулась на выручку сына.

— Да будет тебе, Петр Фомич! Ты уж готов ребенка попрекнуть тем, что у него все есть. Наши дети имеют больше, чем имели мы, и правильно. Для чего же иначе и революцию делали?

Но полковник уже остыл. Взгляд его случайно упал на газету с портретом Лобова, лежавшую на диване. Забрав газетный лист, полковник направился в кабинет, бросив на ходу жене:

— Ну, воспитание молодого поколения — это твой участок фронта. Веди боевые действия. Минут через десять он вновь ни шел из кабинета.

— Я, Аня, схожу на часик-два в штаб, поработаю, — сказал он жене. — Закрой за мной.

Полковник шел по вечерней, налитой до краев прохладой улице. Он не замечал ни ярких рекламных огней, ни веселого шума толпы. На сердце лежал камень. Утрата друга была особенно невыносима оттого, что всего лишь три дня назад полковник встретился с ним в коридоре здания Цека. Веселый и оживленный Лобов, радуясь близкому отдыху, звал Турина с собою.

— Поедем, — говорил другу Александр Данилович, — за козлами погоняемся, рыбачить будем, по горам странствовать будем. Поехали, а то, я вижу, ты уже жиром обрастать начал.

«Может, на самом деле, стоило поехать, — каялся в душе полковник. — Может, и Саша уцелел бы. На двух — не на одного. Не осмелились бы».

Проходя мимо четырехэтажного, занявшего целый квартал здания, полковник взглянул на него и с горьким сожалением подумал: «Как же вы, товарищи чекисты, проморгали? Как допустили, что с Сашей Лобовым какая-то гадина расправиться сумела? Теперь, небось, и кусаете локти, да поздно».

Петр Фомич был близок к истине. За толстыми кирпичными стенами четырехэтажного дома, в кабинете полковника Голубкина, шел разговор об Александре Лобове. Перед полковником лежал весь материал дознания, сделанного в «Счастливом».

— Хорошо, что ты не арестовал Бубенца, задумчиво листая протоколы допросов, говорил полковник Кретову. — Тут простое стечение обстоятельств. Дело получается гораздо сложнее, чем могло показаться на первый взгляд. У нас в руках три очень тоненьких ниточки: патрон от пистолета, из которого стреляли в Лобова, отпечаток шины и отпечаток обуви убийцы. Наиболее надежны патрон и след автомашины. Надо найти пистолет, из которого выстрелен этот патрон, и машину, «обутую» в такую необычную шину.

Алексей молчал. Он знал привычку Ивана Федоровича излагать вслух догадки, сомнения и выводы, возникавшие у него при размышлении над расследуемым делом. От присутствовавших при этом сотрудников полковник требовал, чтобы они вмешивались в его рассуждения, спорили с ним, опровергали или признавали ход его мыслей. Такой метод обсуждения он называл «думать вместе и вслух».

— Машину, если она из того района, обнаружит Абдукадыр Мерген, — заговорил Кретов после долгой паузы. — Старик — опытный следопыт.

— А если машина не районная? — спросил Голубкин.

— Вы думаете, что за Лобовым могли начать слежку еще в городе?

— Возможно, — согласился Голубкин.

— Но ведь это уже… — начал Кретов и не докончил фразу.

— Может и так… Не случайно начальник Республиканского управления милиции приказал мне подробно сообщать о ходе розыска Комитету государственной безопасности. Иногда трудно установить, где кончается уголовное преступление и начинается политическое, — проговорил как бы про себя Голубкин, затем вскинул голову и, внимательно посмотрев на Кретова, спросил:

— Биографию Лобова ты знаешь?

— Не в деталях, конечно, но все-таки познакомился.

— Рассказывай. Что знаю, добавлю. Может быть, и тут найдутся какие-то ниточки.

— Лобов родился в 1897 году, — начал Алексей. — Отец — рабочий Главных железнодорожных мастерских. Александр Данилович с четырнадцати лет начал работать в тех же мастерских вначале учеником, а затем слесарем. В партию вступил в мае шестнадцатого года, а в октябре по предложению партийной организации ушел в армию добровольцем. В дни Февральской революции служил рядовым в первом запасном сибирском полку. В декабре семнадцатого года вступил в Красную Гвардию.

— Девятого ноября семнадцатого года, когда генерал Коровиченко хотел разоружить ненадежные части, Александр Лобов призвал свой батальон не выполнять приказ генерала. Разоружение не состоялось, — дополнил Голубкин.

— А вот этого я не знал, — признался Алексей.

— Продолжай дальше.

— В январе восемнадцатого года Лобов участвует в бою с басмачами Иргаша под Кокандом. В июле восемнадцатого года направлен на курсы красных командиров. С мая девятнадцатого года командует эскадроном, постоянно находящимся в боях с басмачами. Награжден боевым оружием от командарма товарища Фрунзе и личным подарком от товарища Куйбышева — именными часами. В августе двадцать третьего года был тяжело ранен.

— В бою с бандой Джумы Пансата под Андижаном, — уточнил Голубкин. — Кроме того, за участие в разгроме отрядов Энвер-паши в августе двадцать второго года награжден орденом Красного Знамени.

— Правильно, — подтвердил Алексей. — Про орден я знал, но думал, что он награжден после ранения.

— Давай дальше, — поторопил Голубкин.

— По излечении, в двадцать пятом году, партия направила Лобова на учебу.

— Да, в Свердловку. Окончил в двадцать восьмом.

— После учебы и до тридцать пятого года Лобов был на партийной работе в Западной Сибири.

— Дважды избирался членом пленума Сибкрайкома, — напомнил полковник.

— Затем до тридцать восьмого — на партийной работе на Дальнем Востоке. В конце тридцать восьмого вернулся в армию. До сорок первого был помощником начальника погранотряда по политчасти. С первого и до последнего дня войны Лобов — в действующей армии.

— Пять ранений, одна контузия, четыре ордена, пять медалей, — вставил реплику полковник.

— Да, за боевые подвиги. И еще один орден Красного Знамени за отличное выполнение правительственного задания в период нахождения ваших оккупационных войск в Германии.

— В каком году вернулся Лобов из Германии?

— В сорок восьмом, в мае, а осенью приехал на работу к нам.

— Ясно, — подытожил Голубкин. — Теперь подумай, какие годы в биографии Лобова были наиболее напряженными в смысле классовой борьбы. Годы войны мы исключаем.