— Стрелял?

— Да…

— В кого?

— Веркшуц… У него такой вальтер…

Фелек вышел из-за стола:

— Покажи оружие!

Неохотно, оттягивая время, Здзих вынул из кармана «шестерку» и положил ее на протянутую ладонь. Фелек нажал пружину, с металлическим треском выскочил магазин. Он был пуст. Фелек сунул его обратно, спустил курок, взвесил пистолет в руке.

— Такое оружие — это смерть, — твердо заявил он, — но только для того, кто его носит.

— Когда будет нужно, ты получишь хорошее оружие, а эту чертовщину я утоплю. Чтобы не причинила тебе вреда, — сказал он, положив на плечо Здзиху руку.

Здзих дернулся, вырвался и вышел за дверь. — Горячий! — сказал Фелек не то с одобрением, не то с осуждением.

— Я его охлажу! — Мариан не скрывал своего раздражения.

— Успокойся, Быстрый! — попробовал сдержать его Дядюшка, но Мариан решительным шагом вышел следом за сыном. Тот сидел, забившись в угол, прикрыв ладонями глаза.

— Слушай, Здзих, — в голосе отца звучал с трудом сдерживаемый гнев, — я тебя так вздую! — Он тряхнул сына за плечо.

Здзих поднял глаза, и выражение их поразило отца. Это был твердый, упрямый взгляд человека, который знает, чего хочет, и который не уступит. Рука отца на плече сына стала мягче.

Мариан быстро вернулся в комнату и остановился у стола с видом человека, который не смог выполнить свою обязанность.

— Не знаю, что делать…

Наступило неловкое молчание.

— Он еще ребенок, — произнес кто-то неуверенным голосом.

— Пожалуй, вы ошибаетесь, — возразил Дядя, — по-моему, во всем виноваты мы сами. По возрасту все они молоды, а размышляют уже как взрослые. Им обидно, что мы их не замечаем. Сейчас самое время направить их, иначе они пойдут без нас…

Богусь приехал ночью. Здзих не понимал, как ему удалось появиться после полицейского часа, но факт остается фактом, и, проснувшись утром, он обнаружил в своей комнате парнишку примерно тех же лет, что и он сам, с живыми, быстрыми глазами, продолговатым лицом и зачесанными назад волосами. Познакомились без всяких церемоний.

Богусь неохотно отвечал, откуда и зачем приехал. Этим он отчасти хотел внушить уважение к своей персоне, а отчасти действительно руководствовался обязывающей его секретностью. «Связной», — подумал о нем Здзих. Он сам уже неоднократно был связным. Но Богусь производил впечатление связного «высшего уровня». Из намеков, бросаемых мимоходом, можно было сделать вывод, что он имеет дело с самим командованием. Недаром он ездил в Варшаву, Радом, Краков. Это, конечно, придавало ему особый блеск.

Уже в первый день выяснилось, что желания Богуся не многим отличаются от мечты Здзиха. Оба представляли себя только в партизанском отряде. Каждое поручение они выполняли старательно, добросовестно, но эти задания рассматривали одновременно как чистилище, через которое они попадут в лесной рай. Богусь, как он сам говорил, имел особые счеты с гитлеровцами и жаждал поговорить с ними иначе, чем до сих пор.

— Я бы им так влепил!

И, разъясняя это Здзиху, он, забывшись, выдернул руку из кармана и взмахнул кулаком. Когда он хотел спрятать руку обратно, было уже поздно. Здзих схватил ее за кисть, задержал и удивленно спросил:

— Что это?..

Правая рука, лишенная четырех пальцев, выглядела беспомощной. Здзих смотрел на нее с сочувствием. Богусь выдернул руку, ощетинился:

— Тебя это не касается!

Больше на эту тему они не разговаривали. Здзих старался не смотреть на покалеченную руку. Богусь стыдливо ее прятал, чтобы избежать сочувствия. А когда кто-нибудь хотел расспросить Богуся об этом, Здзих опережал того:

— Проваливай! Не твое это дело…

Богусь был ему за это благодарен. Это не значит, что Здзих потихоньку не старался разузнать, что стало причиной несчастья этого симпатичного хлопца. Но он так и не узнал ничего определенного. Говорили, что в Радоме Богусь передавал советским пленным еду через проволоку и какой-то фриц прошелся ему по руке из автомата. Говорили также, что во время нападения на жандармов эту память о себе оставила ему граната.

Но Богусь имел в виду не руку, когда говорил, что у него с немцами свои особые счеты. Рука рукой, кое-как он все же мог ею владеть. Хуже, что он потерял отца.

Поздней осенью сорок второго в Стараховицких лесах действовал отряд Гвардии Людовой под командованием Горбатого. Гитлеровцы напали на его след, обложили лес. Бой был ожесточенным и кровавым. Партизанское дело — ударить и отскочить. Они ударили, а отойти не смогли. Отряд понес тяжелые потери. Кто-то, очевидно, донес на него, с собачьей преданностью выдал жандармам. Доносчика необходимо было обнаружить и выследить. Эти задачи поручили отцу Богуся и его товарищу. Они обнаружили след. Был вынесен приговор. Вдвоем и должны были его привести в исполнение. Отправились в лес. По пути была деревня — Ясенец-Илжецки. Здесь им пришлось заночевать. Но предатель был настороже. Он почуял, что близок его конец, снова удрал и предупредил жандармов. Те пришли ночью, окружили дом, где остановились партизаны, Предложили сдаться. Напрасный призыв, но борьба была неравной. Прорваться сквозь кольцо палачей не удалось. Оба пали в бою.

С тех пор Богусь загнул на гитлеровцев палец. Тот один-единственный, оставшийся на правой руке, но это как раз имело свою силу и значение. Штабу он приносил много пользы. Многие старались переманить его к себе.

Здзиху нравился Богусь. Жалел, что паренек настоящий непоседа: то тут, то там, даже места нигде не согреет. Здзих хотел бы, чтобы он остался с ним. Как Юрек. «Втроем мы бы многое сделали», — думал он.

Но Богусь уехал в тот же день. Он не сказал куда, но Здзих догадался, что в Варшаву, и даже позавидовал про себя такому путешествию. Ведь, возможно, он увидел бы там собственными глазами тех, неизвестных ему людей, которые составляют штаб, присылают сюда «Гвардиста» и «Трибуну», отдают приказы.

После памятного случая с охранником взрослые смотрели на него по-другому. Он уже не был для них ребенком. Все чаще пользовались они его помощью. Поэтому он не удивился, когда однажды вызвал его к себе Дядя.

— Получишь ты, Здзих, задание…

Парнишка насторожился. Вступление звучало интригующе, и Здзих был уверен, что на сей раз речь пойдет не об обычных надписях на стенах или разбрасывании на заводе листовок, а что предстоит какое-то важное дело.

— Надо бы на некоторое время изолировать фрицев от внешнего мира, — уточнил Дядя.

— Как это изолировать?

— Ну, понимаешь, прервать телефонную связь.

— Телефоны?

— Со всеми телефонами тебе не справиться. А вот столбы. Парочку свалить бы на землю. Как ты думаешь, это возможно?

Предложение было неожиданным. Здзих кивнул головой:

— Почему же нет? Когда?

— Это я тебе скажу позднее. Сейчас подбери себе парней. Надо найти топоры, пилы. Обдумать, что и как. Ну как, Здзих, добро?

— Так точно, начальник! — с готовностью ответил Здзих.

В тот же день он связался с Юреком. Они обговорили задание и задумались, кого бы взять еще. С кандидатами в Людвикуве затруднений не было. Они перечислили их: Стасек, Стефек, Метек, Здзисек…

Они были знакомы давно. Жили рядом, каждый знал о другом все. Правда, не совсем все, потому что война и оккупация даже их поделила на менее и более «посвященных», но помимо этого других различий не было. Они молча приняли руководство Здзиха. А он, впрочем, и не спрашивал их согласия. Просто никому не приходило в голову, что может быть иначе.

Собирались они чаще всего в одном из трех мест. Летом на лугах, над прудами. В более холодные, дождливые дни в помещении людвикувского «спортивного клуба» на Крысинах. Собственно говоря, такой клуб не существовал. «Клуб» составляли они сами, а «помещением» был заброшенный полуразвалившийся дом за городом.

Местом встреч был также дом Грабовчаков.

Старик охотно встречал у себя этих парнишек, приносивших с собой жизнь и… свежие новости. А приносили они местную продажную газетенку и новый номер «Гвардиста», соединяя эти две противоположности довольно хитрым способом. Газетенкой они прикрывали «Гвардиста» и читали из него обо всем, что происходило на фронтах и в стране. Дед не мог надивиться, как это немцы так открыто пишут о своих неудачах. Подходил ближе, рассматривал первую страницу газетенки и, качая головой, бормотал: